”Я читала в новостях, что невакцинированных лечат только две недели. Так и вышло. А через полтора месяца после его смерти опубликовали в газете его фотографию как иллюстрацию к какой-то новости про Каю Каллас! Было очень больно смотреть…” Однако в больнице заверяют: они десять дней делали все, что могли, и активно пытались спасти жизнь отца Раисы. А фотография сделана вообще не в их больнице.

Началась эта печальная история в ноябре 2021 года, когда Виктор, отец Раисы, почувствовал себя плохо. У него поднялась температура до 39, и близкие вызвали скорую.

”5 ноября скорая отвезла его в Портовую больницу, — рассказывает она. — Как написано в истории болезни, из жалоб была слабость, учащенное мочеиспускание, проблемы с дыханием и высокая температура. Они сделали тест на коронавирус, он оказался положительным, и его перевели в инфекционное отделение”.

Сгорел за две недели

По словам Раисы, первые четыре дня отец был бодр и весел: шутил с медсестрами, говорил с родными по телефону и даже в отдельной палате инфекционного отделения не терял присущего ему чувства юмора.
”Но потом что-то случилось, — вспоминает дочь. — На четвертый день он сказал, чтобы мы ему больше не звонили! Мы так поняли, что ему запретили разговаривать по телефону. Я тогда стала звонить медсестрам на приемный пункт или лечащему врачу, спрашивать о его состоянии. И каждый раз мне говорили, что оно стабильное, и все хорошо!”

Раиса отмечает, что так как тогда началась очередная волна коронавируса, то родственников в отделение не пускали. И единственный вариант узнать о состоянии здоровья близкого — позвонить в отделение и спросить.

”И каждый раз отвечали, что стабильно, стабильно, лечим, лечим, — вспоминает дочь. — Мне сказали также, что у него выявили коронавирус и воспаление легких”.

Для родственников стало сюрпризом, когда 15 ноября им позвонили из больницы и сказали: ”Приходите, прощайтесь! Причем по возможности срочно!”

”Мы пришли, — говорит Раиса. — Я, мама, сестра и наша бабушка. Он был в сознании, говорил и шутил, и мы даже не поняли, почему мы должны с ним прощаться. По виду казалось, что он скоро поправится и его выпишут”.

Она вспоминает, что последние слова отца, когда они уже выходили из палаты, были: ”Они меня совсем не лечат!”

”Обычно оптимистичный и юморной, папа практически никогда ни на кого не ругался. Но тогда он сказал, что все в больнице ужасно и поувольнять их всех надо”, — вспоминает дочь.

А 18 ноября Раисе позвонили и сказали, что отец скончался. И нужно срочно приехать в больницу.

”Я приехала через час, — вспоминает она. — Спросила в информации, можно ли мне его увидеть. Там сказали, что нет. Что его увезли уже в морг. Потом вышла санитарка, вынесла его вещи. Из разговора с ней я поняла, что он вообще-то еще в палате. Попросила разрешения его увидеть, чтобы опознать. Потому что на тот момент еще не верила, что все. Казалось, это какая-то злая шутка…”

По словам Раисы, работница в информации сказала, что она разрешить пройти в отделение не может, и нужно поговорить с заведующей.
”Позвонила заведующей, та разрешила, — вспоминает дочь. — Я пошла в палату, где он лежал. Он был еще теплый. Его накрыли простынкой, сложили руки на груди, как надо. Аппаратура вся уже была отключена. Но когда я откинула простынку, то увидела, что у него глаза открыты. То есть они даже не закрыли ему глаза! И умер он с открытым ртом, то есть понятно, что в мучениях и задыхаясь…”

Много вопросов, мало ответов

Раиса говорит, что перед тем, как выдать ей справку о смерти, ее попросили подписать бумагу, что она отказывается от вскрытия.

”Я тогда не догадалась уточнить, но, получается, что если бы я не подписала отказ от вскрытия, мне бы не дали справку о смерти? — недоумевает женщина. — Почему им это было нужно? Почему они не хотели делать вскрытие?”

Она добавляет, что в справке о смерти причиной была указана дыхательная недостаточность, а не коронавирус.

”Я попросила также историю его болезни, но мне ее дали только спустя девять дней, — говорит Раиса. — Я не знаю, почему они так долго ее не могли дать — переписывали и добавляли туда что-то или что? Из истории болезни я узнала, что, когда он поступил в больницу, у него было поражение правого легкого всего на 20%. Разве от такого умирают? Я знаю людей, которые с поражением обоих легких в 75% пропили антибиотики и выздоровели, даже последствий никаких. Моя бабушка, например, 86 лет, перенесла коронавирус дома, попила две недели антибиотики и все. А тут — 65 лет, 20% поражение только правого легкого — и умер?”

Также Раиса из истории болезни вычитала, что антибиотики ее отцу стали давать только спустя неделю.

”То есть поначалу из лечения была только маска, и все, — говорит она. — Также выяснилось, что 10 ноября, оказывается, был консилиум врачей, которые решили, что пациент — не жилец и переводить его под ИВЛ смысла нет. По их словам, сыграло роль то, что он невакцинирован. Я так поняла, что если бы он был вакцинирован, его бы спасали…”
Из истории болезни дочь также выяснила, что отцу в последние три дня давали морфий и привязывали его к кровати.

”Нам при этом не сказали ни слова о том, что ему дают морфий, — возмущена Раиса. — И я представляю, в каких мучениях он умер. Он задыхается под маской, но руки привязаны, он ничего сделать не может. Я считаю, что его просто убили!”

Раиса видит в этом врачебную ошибку: ”Его лечащий врач — молоденькая девочка, только в том году окончила Тартуский университет. По данным из открытых источников, у нее только в июне был выпускной, а в ноябре она уже лечила моего папу. Она даже не значится в списке врачей на сайте больницы! Мне кажется, она по неопытности что-то не так оценила, и вот такой печальный итог…”

Отца нет, фото есть

А 4 января 2022 года еще не оправившаяся от шока Раиса зашла в интернет, чтобы почитать новости, и побледнела.

”Я увидела на портале фото своего папы! — говорит она. — Те же руки, тот же живот, те же бакенбарды. Да, лица не было видно, но было понятно, что это он”.

Раиса нашла телефон фотографа, который сделал этот снимок, и позвонила ему. Но тот стал уверять, что фото сделано совершенно в другой больнице и вообще 5 марта, а не в ноябре.
”Тогда я написала на этот портал с просьбой убрать фото, — рассказывает дочь. — Но оттуда даже не ответили. Я также связалась с больницей и спросила у заведующей, почему они разрешают фотографировать пациентов без уведомления родственников и потом публиковать фото людей, даже умерших, в СМИ? Там мне ответили, что, оказывается, у них есть договор с медиа-изданиями, и они разрешают фотографам снимать пациентов — но так, чтобы не было видно лица. И это якобы нормальная практика”.

Раиса также обратилась к адвокату, но тот ответил, что на фото не видно лица, поэтому нет нарушений Закона о защите личных данных. Однако отметил, что по-хорошему портал мог бы пойти навстречу и это фото заменить на другое, чтобы не причинять боль родственникам умершего.

Раиса также написала письмо в Инспекцию по защите личных данных, но оттуда пришел ответ, что только фото не является нарушением, потому что нельзя конкретно утверждать, что там отец Раисы. Потому что лица не видно, и это затрудняет опознание и узнавание.

”Но мы понимаем, что близкие всегда понимают, кто на снимке, и для них эта ситуация — безусловно тяжелая, и серьезно нарушаются принципы приватности”, — посочувствовали чиновники.

Тем не менее, фото висит в интернете до сих пор и причиняет близким Виктора сильную боль.

”Мы сделали все, что могли!”

Руководитель I инфекционного отделения, доктор Неле Расманн прокомментировала ситуацию так: ”Ее отец, когда прибыл в больницу, был далеко не в хорошем состоянии. Во-первых, воспаление легких — несильное, 20% поражения одного легкого, но все же. А во-вторых, у него была тромбоэмболия легких, то есть легкие были в тромбах. Плюс возраст, 65 лет, также в анамнезе два инсульта и гемморагия головного мозга. Так что тут сложно говорить о здоровом человеке, которого отвезли в больницу и там убили”.

Она добавляет, что отец Раисы был на II степени интенсивного лечения, поэтому утверждать, что его совсем не лечили и только давали кислород через маску, — неправильно.
”У него была неинвазивная искусственная вентиляция легких с 8 ноября, и десять дней мы старались его спасти, как могли, — говорит доктор. — В истории болезни тоже перечислено все, что мы делали, и там видно, как интенсивно мы его лечили. Ее заполняют в режиме текущего времени, данные туда пишут разные люди, и задним числом ничего изменить там нельзя”.

Что же касается утверждений Раисы, что отцу запретили разговаривать с близкими по телефону, Неле Расманн поясняет: ”Когда у человека на лице маска, невозможно говорить по телефону. Чтобы поговорить, он снимает маску, сатурация падает, и вся наша работа идет насмарку. Мы не разрешали ему снимать маску самому, потому что он ее просто сдирал, и крепления все вылетали, а маска рвалась. Если его надо было покормить или попоить, то приходила медсестра или санитарка и помогала ему снять маску. Запрет на разговоры по телефону был не только у него — это у всех пациентов нашего отделения, которые на ИВЛ с маской. И даже тем, кто с обычной маской, мы говорим: ”Береги кислород, чтобы ты мог нормально дышать, а не трать его на то, чтобы говорить!”

Доктор добавляет, что резкое ухудшение у отца Раисы началось 15 ноября, и он был уже в делирии.

”Это такое состояние, когда человек до конца уже не соображает, где он и что с ним, — объясняет доктор. — Он и с самого начала не был прямо совсем уж адекватным. Да, поначалу он со всем справлялся, но длительная дыхательная недостаточность плюс температура, плюс болезнь, и сознание в итоге под конец уже не совсем ясное. 15 ноября он уже стал сам снимать маску, хотя ему говорили все время, что нельзя. Его состояние ухудшилось. К коронавирусу добавилось еще и бактериальное воспаление легких. Сыграла свою роль и тромбоэмболия. И если на бактериальную пневмонию мы можем добавлять антибиотики, то против тромбоэмболии мы ничего не могли сделать. Она усугубляет дыхательную недостаточность, и в конце концов легкие просто перестают работать”.
Доктор подтверждает, что антибиотик отцу Раисы действительно стали давать не с самого начала, а с 11 ноября — но только потому, что при поступлении в больницу его показатели воспаления были низкими.

”То есть изначально главной проблемой была тромбоэмболия, и вирус сыграл лишь небольшую роль, — объясняет врач. — Когда состояние ухудшилось, то добавили противовирусное, антибиотик и разжижающее. Этот вирус создает очень много тромбов в легких, и примерно у 75% людей, которые заболевают, образуются в легких тромбы. И я вот думаю: ”Курат, ты боишься эту вакцину, от которой какой-то тромбик появился у нескольких человек из нескольких миллионов, а когда смертельно опасная болезнь создает 75% тромбов — на это ты сквозь пальцы смотришь!”

По поводу морфия врач объясняет: ”И при инфаркте, и при дыхательной недостаточности морфин добавляют в схему лечения. Это не для того, чтобы у человека голова не варила, а потому, что это успокаивает дыхательную систему и уменьшает страх смерти. У каждого второго, кто под неинвазивным ИВЛ, идет морфин. Мы не говорили родственникам о морфине, как не говорили и о других лекарствах, которыми лечили. А морфин стали ему давать, потому что для нас уже стало ясно, что шансов мало”.

Критерии отбора

Доктор отмечает, что о шансах мужчины они говорили с интенсивистами еще 10 ноября, когда он уже два дня был под ИВЛ.

”Они почитали его историю болезни, ознакомились с ним и постановили: если его состояние еще больше ухудшится, он не пойдет под инвазивный ИВЛ, — рассказывает врач. — При принятии решений доктора учитывают возраст, сопутствующие заболевания и статус вакцинации. По возрасту он еще проходил, но сопутствующие заболевания и то, что он был невакцинирован, сыграли большую роль”.

Доктор подчеркивает, что из всех критериев сопутствующие заболевания при принятии решения — это номер один. И невакцинированность тоже имеет большое значение.

”Конечно, некрасиво так говорить, но если мы видим, что у человека идет уже рестрикция, он ограничен в своих ежедневных действиях, то шансов мало, — говорит доктор. — Два инсульта, геморрагия мозга, дизартрия — то есть его речь уже не была полноценной. Плюс поражение легких не только от вирусов и микробов, но и от тромбоэмболии. Плюс у него был также тромб в ноге и отек. Оттуда дополнительно пошло в легкие — это тоже был добавочный фактор, когда у человека меньше шансов из этой ситуации выйти”.

Доктор отмечает, что мужчина поступил в больницу примерно на пятый день болезни.

”Все знают, уже даже и не медики, что самое худшее состояние приходится на 10-14-й день болезни, — подчеркивает врач. — Конечно, у нас есть вспомогательные методы, мы можем даже на голове стоять, но как долго протянет тот или иной человек, решаем не мы, а Бог. Мы можем только поддерживать их жизнь, помогать лекарствами, как можем, но насколько глубокое будет поражение, никто заранее не знает”.
Доктор подтверждает, что во время делирия два последних дня руки отца Раисы были привязаны во время капельницы: ”Потому что лекарствами его угомонить было уже невозможно, он вообще дышать уже не мог. Поэтому привязывали. Да, он задыхался, но если бы мы не привязывали, то он бы вытягивал канюли и снимал бы маску. У нас других возможностей просто не было — вот что нам было делать, когда мозг не работает, он вытягивает канюли, а его надо лечить?”

Неле Расманн отмечает, что они на самом деле изначально знали, что пациент не выживет: ”У него очень быстро шло ухудшение. 5 ноября он поступил в больницу, и уже 10 ноября интенсивисты сказали, что нет смысла. Мы не говорим с интенсивистами обо всех больных — только о тех, у кого мы предполагаем, что его состояние резко ухудшится, и нужно будет пересылать пациента уже в III степень интенсива, на инвазивный ИВЛ. И они сказали, что здесь нет шансов, поэтому не будем”.

Доктор подчеркивает, что дочь мужчины не вводили в заблуждение, и ей говорили, что состояние отца — стабильно тяжелое.

”Если человек под ИВЛ, как мы можем сказать, что все хорошо? — говорит врач. — Что же касается лечащего врача, то она действительно была молодой, но ее действия постоянно контролировали, плюс все истории болезни обсуждают каждую неделю с врачами двух отделений. Иногда в практике у меня возникают сомнения, может, можно было как-то по-другому? Но в данном случае я убеждена: мы сделали свою работу на 100%”.

Что же касается справки о смерти, то доктор объясняет: ”В подобных случаях, когда нет сомнений, что стало причиной смерти, вскрытие не делают. Если родственники пациента хотят сделать вскрытие больного коронавирусом, то они платят за это сами. Если обычное вскрытие стоит около 300 евро, то в случае коронавируса — порядка 1500 евро. Его делают только в Тарту, есть определенные требования, чтобы никого не подвергать риску, плюс транспорт из Таллинна в Тарту и обратно. Если в ходе вскрытия выясняется, что причина смерти другая, чем указали в больнице, то оплачивает его больница. Но за два года было только два вскрытия, и несоответствий не выявили. И всегда есть два варианта: если бы дочь отказалась подписать это заявление, мы бы предложили ей другое заявление — что делают вскрытие, но платят за это родственники пациента. Выбор всегда есть”.

Что же касается фото, то доктор уверяет: этот снимок был сделан вообще не в их больнице. Потому что стены другие, кровати другие и дыхательные аппараты тоже другие.
”Стены красили 10 лет назад, кровати с обычных железных на новые поменяли тоже 10 лет назад, и такие дыхательные аппараты — только на этом этаже, — перечисляет врач. — Пациент тоже никуда с этажа не выезжал, он был все время в палате. Не было необходимости его куда-то везти. Да и чтобы везти куда-то человека с дыхательным аппаратом, надо вызывать реанимацию. Мы сотрудничаем с фотографами, но в палату их не пускают, снимать можно только из коридора через стекло. И фотограф подтвердил, что фото было сделано 5 марта и в другой больнице”.

Ответ Раисе из Инспекции по защите личных данных

По закону, обработка личных данных — это, в числе прочих, их публикация. Но все же не всегда изображение (фото) несет в себе опознание конкретного человека (в данном случае, вашего отца).

Опознать физическое лицо можно прямо или косвенно при помощи признаков идентификации — например, имени, личного кода, информации о местонахождении, сетевого идентификатора, а также по одному или нескольким физическим, физиологическим, генетическим, душевным, экономическим, культурным или социальным признакам.

По закону, у субъекта есть право, исходя из каждой конкретной ситуации, в любое время предоставить свои возражения по поводу обработки его личных данных. В таком случае личные данные нельзя больше обрабатывать (например, в дальнейшем публиковать данное фото), если не будет доказано, что это делают по важной причине, которая перевешивает интересы, права и свободы конкретного человека.

Таким образом, если журналисты опубликовали фото конкретного человека, у него есть право предоставить им возражение и запретить обрабатывать в дальнейшем его личные данные, обосновав, каким образом эта публикация чрезмерным образом нарушает его права. СМИ должно ответить на ходатайство в течение одного месяца.

Также нужно учитывать, что если человек скончался, то, по закону, обработка его личных данных разрешена только с согласия родственников. То есть ходатайство о прекращении публикации фото умершего должны подать его законные наследники. Вы можете обратиться к нотариусу, если было открыто дело о наследстве, и попросить его выдать вам соответствующее свидетельство. Если это невозможно, то право наследования можно доказать также при помощи заявления о вступлении в права наследования.

Что же касается фотографирования в больнице, то в ситуации, когда больница это запретила, делать снимки нельзя.

Читайте RusDelfi там, где вам удобно. Подписывайтесь на нас в Facebook, Telegram, Instagram, ”ВКонтакте”, ”Одноклассниках” или Twitter.

Поделиться
Комментарии