Сидевший в российской тюрьме гражданин Эстонии: меня пыталась завербовать ФСБ
На фоне скандала с задержанным на прошлой неделе по подозрению в государственной измене майором Денисом Метсавасом интерес к теме вербовки иностранных граждан российскими спецслужбами возрос неимоверно. ”МК-Эстония” встретилась с человеком, которому довелось оказаться в местах заключения в РФ. По его просьбе сохраняем анонимность.
– Само по себе гражданство Эстонии уже привлекает внимание, но особенно — если ты потомственный гражданин, билингва, работаешь в государственных структурах, или твои близкие работают там. Это потенциальный соблазн для одной стороны (российской в данном случае) и — угроза для другой стороны (эстонской). Людей, подходящих под такое описание, не так уж и много в общем-то — тысяч сто, их достаточно легко вычислить.
В моем случае этого, к счастью, не произошло — была только попытка вербовки. Вероятно, у ФСБ были какие-то планы, но они или поменялись по ходу, или это был обычный для РФ бардак. Собственно, я не представляю, зачем я им мог понадобиться, ну разве только как чей-то родственник или знакомый. Тем не менее, на мой вопрос, насколько предопределена была наша встреча, мне был дан ответ, что она в любом случае должна была бы состояться, вопрос лишь времени и места.
Подходящее время и место
– Действительно, время и место тогда были самыми подходящими… Место — российская тюрьма ”Горелово”, Ленинградская область; время — разгар российско-украинского конфликта и очередного осложнения отношений между РФ и ЕС. Именно тогда в ходе операции российских спецслужб был захвачен эстонский агент Эстон Кохвер.
Именно тогда каждый гражданин Эстонии и других стран, активно выступавших против российской агрессивной политики, рискует стать заложником в игре спецслужб конфликтующих или конкурирующих сторон. Если бы это было не так, тогда и не стоило бы раскрывать свои кадры и карты, как это произошло в моем случае.
Я находился в заключении уже третий месяц и ожидал апелляционного суда по своему делу, которое имело чисто коммерческую подоплеку в своей основе. Статистика однозначно говорит о том, что в российском судопроизводстве, носящем, конечно же, карательный характер, число оправдательных приговоров в ходе апелляций — чуть больше нуля десятых. Но я рассчитывал хотя бы на уменьшение срока, подготовившись к суду изрядно.
Опытные сокамерники посмеивались и предрекали минут 10–15 перед ”телевизором” (так называется устройство для дистанционного участия в суде) и оставление приговора без изменений. Я был готов к этому, но все-таки надеялся на лучшее, как и все люди, попавшие в плохую ситуацию.
За два дня до суда в камеру вошел опер (опера в тюремной иерархии стоят выше, так как от них зависит принятие решений) и назвал мою фамилию, чтобы я собирался на выход. Для меня и для сокамерников это было неожиданностью.
В камере — своя жизнь. Обычные арестанты с операми общаются редко, это всегда что-то особенное, это в принципе меняет твой статус — от рядового заключенного до находящегося на особом положении. Старшие в камере обычно решают с операми проблемы по поводу перевода того или иного заключенного из камеры в камеру. Ну и другие вопросы. В контексте же повсеместной паранойи и страха раскрытия мест хранения так называемых ”запретов” — общение с операми может стать источником для подозрений в стукачестве.
Без отчества, но не детдомовец
– Меня отвели в 5-й корпус, где я до этого не бывал ни разу. Там находятся кабинеты оперов. Там же, кстати, останавливался ненадолго некий ”вор в законе”, осчастлививший своим пребыванием нашу небогатую на события тюрьму-старушку… В общем, это был особый административный корпус с несколько более повышенным уровнем комфортности, если о таком вообще уместно говорить в убогом контексте гореловских застенков.
Я увидел сначала две спины, которые слаженно развернулись в мою сторону в крутящихся креслах, как будто проделывали этот синхронный трюк неоднократно до этого. Театральность подчеркивалась контрастностью обоих персонажей: низкий и серьезный был с черными волосами, длинный и седовласый позволял себе подобие шуток.
Я представился и задал осторожный вопрос: с кем имею дело? Мне ответили вопросом на вопрос: ”А как вы сами думаете, кто мы?”. Я поддержал игровой тон, сообщив иносказательно, что, вероятно, догадываюсь, поскольку видел множество фильмов об их коллегах. Было заметно, что я польстил им, после чего меня пригласили присесть.
В ходе дальнейшего разговора я ничего не подписывал, хотя запись наверняка велась и хранится в каких-то анналах. Разговор длился не менее полутора часов. Я получал удовольствие от нахождения вне камеры и от того, что со мной происходит что-то, отличающееся от серых тюремных будней. В какой-то момент мне, как и многим заключенным, чьи воспоминания я читал позднее, казалось, что абсурд зашкаливает, и что происходящее не может быть правдой, что вот-вот раздвинутся шторы и из-за углов выскочат клоуны с надувными шарами и все это окажется розыгрышем. Но, кроме двух уже описанных выше артистов, других так и не появилось.
Мне задавали вопросы о моих знакомствах в Эстонии, кого я знаю из перечисляемых фамилий. Я мало кого смог вспомнить. На это седовласый отреагировал так: ”Странно, а вас, говорят, знают…” Но некоторых я все же помнил. Об одном смог дать комментарий по поводу его нетрадиционной сексуальной ориентации. Добавив саркастически, что это и есть самая главная тайна Эстонии. Низкий отреагировал с сожалением, что сейчас на этом уже никого не прихватишь. По крайней мере — в Европе.
Мне было совершенно непонятно, как такие квалифицированные работники не знали таких простых вещей, что в эстонских паспортах не пишут отчеств. В какой-то момент мне задали вопрос о моем отце. Я удивился и начал довольно подробно отвечать, углубившись, как на сеансе психоанализа. Но потом выяснилось, что этот вопрос касался лишь отсутствия отчества на моей бирке.
Впрочем, тут возможно и еще одно объяснение. Ведь отчеств нет и в паспортах воспитанников детских домов… А именно из таких сирот и рекрутируют в свои ряды спецслужбы разных стран, заменяя в итоге им и семью и друзей. Вспомним хотя бы Джеймса Бонда, знаменитого агента 007 и детдомовца. Такими же дедовскими способами действует и наша эстонская разведка, к слову говоря.
До подписания не дошло
– Я понимал, что рано или поздно мне должны что-то предложить, иначе в моем вызове нет никакого смысла. И вот наступает этот момент. Обращаясь теперь уже по имени-отчеству, мне предлагают посотрудничать. Конкретно это прозвучало в виде вопроса: ”Если у вас будут некие позитивные изменения на суде, который у вас состоится послезавтра, будете ли вы согласны заходить к нам на Литейный (адрес ФСБ в Санкт-Петербурге)?”
Это важный момент. Пламенные революционеры или борцы типа Савченко ждут его с нетерпением, чтобы сначала пафосно отказаться от сотрудничества, а потом сообщить об этом отказе всему свету. Хотя, возможно, им предлагается что-то совсем в другой форме. К каждому замочку свой ключик. Я — не революционер, в моей ситуации нужно было соглашаться на любой компромисс, чтобы как-то улучшить свою ситуацию. Главное — выбраться отсюда, а дальше — посмотрим.
Но я как коммерсант, прежде чем дать окончательное согласие, начал выдвигать некоторые важные для меня условия, среди которых было возвращение конфиската, а также не снижение моего срока, но полная его переквалификация с реального на условный, ведь именно тогда я и смогу регулярно посещать Санкт-Петербург (чего делать, разумеется, не собирался).
Черноголовый записывал мою вдохновенную импровизацию на лист бумаги. А я разошелся, и предложил в качестве ответного жеста доброй воли, а также в честь грядущего 70-летия со дня Великой Победы — поспособствовать возвращению РФ неких культурных ценностей, вывезенных в свое время немецко-фашистскими захватчиками с территории СССР и числящихся в списке Федерального розыска. Это тоже было аккуратно зафиксировано в чекистский блокнот.
Я помню, что в какой-то момент над столом, где сидел черноголовый, даже возник некий белый лист бумаги, который, возможно, я и должен был бы подписать, но он так и не дошел до меня. Что-то передумали. Возможно, после моего ”неправильного” ответа на вопрос о возможных результатах некоего референдума на эстонском Северо-Востоке по вхождению в состав РФ.
Я ответил однозначно, что, по моему мнению, все, кто хотел единения с Россией, уже давно поменяли место жительства и что теперь этот референдум проводить бессмысленно, его результаты не обрадуют российское руководство, но разозлят эстонскую сторону. Как-то после этого оба сотрудника поскучнели. У них явно была другая картинка в головах после победоносной операции в Крыму.
Прежде чем разговор был исчерпан, я успел задать несколько интересующих меня вопросов. Один — о предопределенности нашей встречи, после чего выяснилось, что ”вели” меня уже давно. Второй — о роли Эстонии в российской политике. В ответ я услышал добродушное и высокомерное, что, мол, не велика честь, но что именно заслуга их, сотрудников ФСБ, и состоит в том, что они смогли организовать появление работника эстонского консульства на моем суде.
Еще я спросил, а как мне себя вести в Эстонии, где меня почти наверняка будут допрашивать их коллеги. Ответ был изумительно прост: ”А никак — расскажите все, как было”. После этого я долгое время думал, что же это значит и как же себя вести в этом случае. Мне не хотелось ничего скрывать, но мне и не хотелось выполнять роль ”троянского коня”, который несет какую-то встроенную в него информацию, не подозревая об этом. Поэтому я сомневался, прежде чем согласиться на это интервью. Но именно в контексте нынешних разоблачений я решил-таки поделиться своим опытом, который, может быть, кому-то пригодится. Тем более, что тюремная мудрость, гласящая ”мусорам веры нет”, вскоре подтвердилась.
Но перед выходом я задал еще один вопрос: ”Как себя вести в камере, ведь меня могут начать подозревать в чем-то?” Я не помню, что мне ответили, что-то маловразумительное, им было уже наплевать.
Зачем все это было?
– В камере я рассказал все, как было на самом деле, только одному человеку, имеющему вес среди заключенных. Это был умный вор, ”бродяга” — по тюремной иерархии. Но именно через него шла связь с ”ворами в законе”. Больше ко мне с расспросами никто не лез. Была попытка свалить на меня вину за какой-то мнимый ”стук”, но эта попытка исходила от самого ”стукача”.
А через два дня наступил суд. Вместо стандартных 15 минут заседание длилось больше часа. Суд принял все добавления от моего адвоката. Дали возможность даже перекинуться парой слов с теми из друзей, кто смог найти время, чтобы приехать в зал суда. Там присутствовала также и представитель консульства, как и предсказывали эфэсбэшники. Все шло как по маслу, и я уже предвкушал радостные новости. После перерыва судьи вернулись с посеревшими унылыми лицами. Уселись и объявили, что приговор остается без изменений.
Даже не знаю, что меня обескуражило больше, сам этот факт, или то, что меня жестко обманули в неких ожиданиях. Я долго думал об истинных причинах произошедшего, о смысле того спектакля, в котором меня в очередной раз прокрутили через мясорубку российского ”гостеприимства”. В конце концов, я пришел к выводу, что одной из причин для встречи со мной тех двух агентов (или все-таки артистов?) была организация показательного судебного процесса. Зрителем была работник консульства, РФ демонстрировала Эстонии, что судебная система работает исправно и в полной мере.
Конечно, эта версия ответа не объясняет всей картины, и с логической точки зрения вообще непонятно, зачем надо было раскрывать двух своих агентов — с одной стороны, и получать очередного своего ненавистника в моем лице — с другой.
Еще один интересный факт: на том суде появился новый адвокат, которого я не приглашал. Я видел его впервые. Он действовал якобы по собственной инициативе, и я согласился на его присутствие. Позднее мы несколько раз с ним встречались. Он сам себя называл авантюристом, рассказывал мне о том, что часто бывает в Эстонии, что у него там есть явочная квартира. Он выдавал эту информацию за шуточный сленг разведчиков, но вполне может быть, что он просто проговорился. Он предлагал мне какие-то странные вещи, казавшиеся мне безумными даже в моей ситуации. Его план был развалить дело и начать его пересмотр, поместив меня на это время в снятую в Кингисеппе квартиру, откуда я смогу совершить побег в Эстонию через Беларусь.
Теперь я понимаю, что если бы я повелся на эти его сомнительные предложения, то тогда мне пришлось бы сидеть весь свой срок полностью, без надежды выйти по УДО, да еще и с т. н. ”красной полосой”, обозначающей склонность осужденного к побегу, что сильно осложняет его жизнь в лагере. Мне не известно, был ли этот адвокат работником ФСБ, или он был просто инициативным мошенником, но я знаю, что он специализируется именно по выходцам из Эстонии и что он работает до сих пор в судах Санкт-Петербурга.
Вся эта история с ФСБ в дальнейшем мне помогла в нескольких сложных ситуациях, когда я уже начал отбывать наказание в колонии общего режима. Все-таки эта трехбуквенная аббревиатура воздействует устрашающе — как на необразованных зеков, так и на работников УФСИНа, привыкших подчиняться вышестоящим инстанциям.
Почти безразличная встреча
– Я, разумеется, ожидал, что после возвращения в Эстонию меня встретят работники наших спецслужб и в этой связи я даже не знаю, как себя вести… С одной стороны, хочется быть честным, поскольку я считаю себя патриотом своей родной страны — Эстонии. С другой стороны, не хочется выполнять поручения ФСБ ”рассказать всё, как оно было”. Однако в Эстонии меня встретили абсолютно индифферентно.
Лишь спустя месяц, уже в Таллиннской тюрьме, ко мне в камеру, буквально на ночь, заслали полуграмотного ”казачка”, который запалился несколько раз, расспрашивая меня о моих контактах в России. И да — он был воспитанником ”детского дома”.
