Гетто против империи. Почему этнократический подход к языку так популярен
На прошлой неделе наделали немало шуму высказывания лидера известной украинской группы ”Вопли Видоплясова” Олега Скрипки о создании ”гетто для русскоязычных”. И хотя музыкант затем заявил, что его ”не так поняли”, вопросы языковой политики действительно вызывают сегодня обостренный интерес и остаются актуальными не только для Украины.
Кстати, украинское издание ”Хвиля” резонно заметило, что Олег Скрипка в этом вопросе ничем не отличается от Владимира Путина, который также хотел бы максимально унифицировать свою страну, подавив ее культурное многообразие.
А мне по этому случаю вспомнился совсем иной пример — двухлетней давности ”Фестиваль мнений”, состоявшийся в Нарве. На нем преимущественно обсуждались проекты развития восточных регионов Эстонии, причем фестиваль был даже не би-, а трилингвистическим: помимо эстонского и русского, некоторые эксперты выступали по-английски. И что было весьма показательно — когда обсуждаются взаимоинтересные темы, языковая разница уходит на второй план, но все стремятся друг друга понимать.
Однако в последние годы в некоторых постсоветских и российских республиках доминирует иной, авторитарный подход, который можно назвать этнократическим. Он являет собой просто зеркальное подобие имперской русификации советских лет. Мол, если тогда нас принуждали учить русский, то сегодня мы займемся тем же самым принуждением русских учить наш ”титульный” язык. Но принудительная сущность такой политики от этого не меняется.
Более того, ее сторонники почему-то забывают, что всякое принуждение рано или поздно оборачивается отторжением. Многочисленные народы СССР, которые Кремль пытался русифицировать, не стали ”русскими”, но в конце концов восстали против Кремля. Но и обратная попытка (лишить местных русских их собственной идентичности) вряд ли приведет к каким-то иным результатам.
Еще в январе прошла странная и тревожная информация об инициативе Всетатарского общественного центра — для повышения статуса татарского государственного языка они предлагают лишить этого статуса русский. То есть — расширять права татарского языка предлагается не за счет его собственного развития, а за счет ущемления языковых прав других народов. Хотя русское население Татарстана, составляющее 39,7%, является на его территории не менее коренным, чем татары, которых 53,2% (данные переписи 2010 г. — прим. автора).
Если подобная инициатива воплотится, это с очевидностью приведет к всплеску межнациональных конфликтов в республике, которых ей до сих пор удавалось избегать. Кроме того, Москва наверняка использует это обострение для дальнейшей централизации и окончательной ликвидации федерализма — под предлогом того, что в самих регионах-де ”не умеют самостоятельно выстраивать национальные отношения”.
История Финляндии, в которой спокойно уживаются два государственных языка — финский и шведский — постсоветских этнократов ничему не учит. В декабре эта страна отмечает 100-летие своей независимости, но она стала возможной не только благодаря военному таланту Маннергейма. Финская независимость выросла из культурной революции середины 19 века, которая создала принципиально новое национальное сознание, поставившее Финляндию на уровень европейских стран, с их уникальными и самостоятельными культурами. А современная финская культура (в кино и музыке, например) по европейской популярности даже потеснила шведскую…
Постсоветские этнократы иногда апеллируют к принципу ”позитивной дискриминации”, без которого, по их мнению, малые культуры будут подавлены крупными. Однако этот принцип не находит в современных странах широкого распространения. Малые культуры отвоевывают свое ”место под солнцем” иными путями, нежели какие-то государственные преференции. Полезно вспомнить опыт Каталонии, где каталанский язык обрел официальный статус лишь в 1979 году, после падения диктатуры Франко. Однако никакой ”позитивной дискриминации” в пользу каталанского там на государственном уровне не проводится, да это невозможно и демографически — этническими каталонцами считает себя всего 35% населения региона, тогда как 45% — испанцами. В современной Каталонии испанский и каталанский используются совершенно равноправно (все делопроизводство, дорожные указатели и т.п. на двух языках), однако интенсивное развитие каталанского языка в последние десятилетия произошло благодаря усилиям самого каталонского общества. Сами каталонцы пишут на нем учебники, художественную литературу, поют, снимают популярные фильмы, проводят фестивали и т.д. Такое, креативное возрождение языка выглядит разительным контрастом с позицией многих постсоветских этнократов, которые по советской привычке все еще ждут, что за них все сделает государство.
Принудительное навязывание какого-либо языка на государственном уровне не способно стать инструментом полноценной интеграции различных этносов, но будет неизбежно вызывать конфликты. Хотя давно уже известна иная, действительно позитивная технология — это интерес. Например, английский язык в свое время стал глобально популярным и даже модным среди молодежи не потому, что правительство США так распорядилось (заметим, кстати, любопытный факт — в США английский не является государственным языком), а благодаря мировому рок-н-роллу. И сегодня различным странам ничто не мешает использовать подобные, креативные и заинтересовывающие технологии в деле популяризации своих языков. Кстати, в этом отношении довольно показателен и эффективен онлайн-курс изучения эстонского языка Keeleklikk, основанный на игровом и интерактивном подходе, а не на унылой зубрежке.
Но в целом — интеграцию русского населения в общества европейских стран нелепо сводить только к ”языковому вопросу”. Можно быть ”русским, но не российским” — это прекрасно доказала Нобелевский лауреат Светлана Алексиевич. И наоборот: например, для ”антифашиста” Йохана Бекмана финский — родной язык, но при этом он последовательно отстаивает прокремлевские позиции. И ”коренных” единомышленников Бекмана хватает в разных европейских странах.
В современной Швейцарии 4 государственных языка — но каких-то конфликтов между их носителями не отмечается. А постсоветские этнократы мечтают выстроить свои страны в виде каких-то этнических резерваций. Хотя эти резервации — вовсе не антитеза империи, но просто ее разновидность. Империя как амеба может, конечно, разделиться на десятки микроимперий, но фундаментальный принцип останется тот же — взаимная изоляция, а не взаимодействие.
А с точки зрения экономики на печальные следствия этнократии указал еще в 1993 году немецко-американский исследователь Ханс-Герман Хоппе. Хотя он сам сторонник максимального регионального самоуправления, но при этом предупреждает — если новые государства будут проводить какую-то жесткую регламентацию (в том числе этническую) — их просто покинут все профессионалы, которым свойственно свободомыслие. И пусть наслаждаются своей моноэтничностью в одиночестве.
