Как эстонцы на Урале и русские в Эстонии сохраняли культуру. Интервью супруги профессора Сергея Исакова

Миральда Эдуардовна Коор - жена знаменитого эстонского доктора филологии Сергея Исакова, который изучал русско-эстонские литературные и культурные связи. Эстонка, родившаяся в семье переселенцев на Урале, она в молодом возрасте вернулась в Эстонию. „Вестник Тарту“ пообщался с Миральдой Эдуардовной о том, как в ее семье сохранили эстонский язык и традиции, какой была Эстония в период перестройки и какие проблемы ее муж видел в системе образования еще в начале 2000-х.

Миральда Эдуардовна, вы – эстонка, родившаяся в семье переселенцев.

Я родилась на Южном Урале, в 35 километрах от города Челябинска, на берегу очень красивого озера Сугояк. Наш посёлок появился в начале XX века и состоял вначале только из трёх-четырёх семей.

Мой дед жил с семьёй в Челябинске, где родилась половина его детей, в том числе, моя мама. Время было голодное. Дед с друзьями отправились на поиски лучших условий для жизни и нашли это место. Затем они дали объявление в газету „Siberi Teataja“, выходившую в Новосибирске (1922–1930). И в посёлок потянулись эстонцы из Сибири, Башкирии. Возникло эстонское поселение. Название „Слава“ – от моего деда по материнской линии: в русско-японскую войну он служил на крейсере „Слава“.

С одной стороны от нас было немецкое поселение, с другой – татарское, дальше – русская деревня, а наш посёлок был посередине. Межнациональных конфликтов я не помню.

Дома говорили на эстонском языке? Сохранялись ли эстонские традиции?

Язык общения в семье и посёлке был эстонский. Когда я пошла в школу, то русского языка не знала. Но была, видимо, самая грамотная среди своих подружек, поскольку знала разницу между словами „рука“ и „ручка“. Через полгода я уже свободно читала по-русски.

Традиции сохранялись, хотя мои родные давно выехали из Эстонии – где-то в конце XIX или в самом начале XX века, – свои корни они знали. Мои предки – выходцы из Южной Эстонии. Составленная нами до начала XVIII века родословная подтверждает это. В посёлке был клуб, где ставились спектакли эстонских авторов на эстонском языке. Была художественная самодеятельность. С детства я помню эстонские песни. Моя мама со слов своей мамы и других старших записала все тексты эстонских песен, которые слышала. Эта толстая тетрадь сейчас хранится у моей дочери.

Эстонская девочка в России в послевоенное время – какой это опыт?

Иногда хотелось поесть. Мой отец не был на войне, он, как многие эстонцы, был на трудовом фронте, ведь им тогда не очень доверяли. Вернулся он очень больным, его отправили домой умирать. Это было тяжёлое время, когда пришлось продать корову, чтобы купить лекарства и вылечить отца. Хотя голос он потерял навсегда. Детство моё было, как у всех деревенских девочек. Бегали босиком. Летом работали в поле. Зарабатывали трудодни, чтобы помочь родителям. За школьными учебниками сами ездили на лошади в райцентр. Конечно, оставалось время и для игр.

В каждой семье были эстонские книги, которые родные взяли с собой при переселении. Этими книгами обменивались. Помню, как в детстве мама читала мне книгу о храбром князе Габриэле, защитнике эстонцев. Многие имели родственников в Эстонии, которые, приезжая в гости, привозили и книги.

Какой вам представлялась Эстония?

Об Эстонии я немного знала. Там уже жили мои две тёти, в Тарту училась старшая сестра. У меня, девочки 12 лет, создалось впечатление об Эстонии как о полусказочной стране.

Когда вы переехали в ЭССР?

В Эстонию наша семья переезжала по частям. Сёстры, мама, а самыми последними уехали мы с отцом в 1961 году. Папа остался меня поддерживать, я заканчивала среднюю школу, надо было получить аттестат. Дом был уже продан, и мы жили в своём доме как квартиросъёмщики. Семья обосновалась в Кехтна, где жила одна из наших тётей, которая всех нас и приютила. Родители получили работу, жильё, а я уехала в Тарту.

Какими были ваши первые впечатления?

Прежде всего, удивило то, что я, оказывается, не знаю современного эстонского языка. У нас же был язык, который знали наши бабушки и дедушки, родители, эстонский начала XX века. Моя бабушка по отцовской линии говорила на выруском диалекте, поэтому его я понимаю. К тому же, в школе мы, дети, начали также между собой всё больше общаться на русском языке. Эстонский забывался. Иногда мы говорили на смешанном эстонско-русском языке. Например, у нас можно было услышать фразу: „аnna käru sooru vedada“ („дай мне тачку сор вывезти“).

Вы поступили в Тартуский университет на отделение русской и славянской филологии. Ваше студенчество пришлось на „оттепель“. Каким вы помните то время в Тарту?

Было действительно очень интересное, насыщенное, особое время. Думала, что так было всегда, ведь мне не с чем было сравнивать.

Прежде всего – лекции Юрия Михайловича Лотмана. Они были настолько интересными – я их слушала, боясь пропустить хоть слово, – настолько завораживающими – что даже записывать было трудно. Поэтому у меня как-то и не оказалось настоящих конспектов.

Зара Григорьевна Минц. Впервые я увидела её на вступительных экзаменах. Зара Григорьевна оценивала наши знания по литературе. Отзыв о моей письменной работе был: „У вас добротное школьное сочинение“. Вот с этим сочинением я и поступила в университет, а на втором курсе пошла в семинар Зары Григорьевны по литературе начала XX века. Оказалось, что литература не закончилась на Маяковском. А это была большая, интересная литература, о которой свободно говорили. Когда я поступила в университет, то знала только Игоря Северянина, а остальные имена были совершенно незнакомы.

Я застала рождение студенческого научного общества. Очень интересными были студенческие конференции, приезжали такие умные студенты. В Тарту также были студенческий театр, киноклуб, где велись жаркие дискуссии. Студенческий клуб. Студенческое кафе – место встреч.

Студенты жили в общежитиях, тесно общались. И всё же о том, что половина нашего курса были дети репрессированных, вернувшиеся на родину, я узнала не сразу. Об этом не говорили. Они все владели русским языком на хорошем уровне. Потом работали учителями русского языка в эстонских школах, переводчиками, а некоторые защитили диссертации и стали крупными специалистами в области лингвистики.

Молодой Сергей Геннадиевич Исаков, старший преподаватель, читал лекции в университете.

Он преподавал литературу народов СССР. Предмет читался на четвёртом курсе. Очень большой, информативный курс с огромным количеством имён и дат, всё это надо было запомнить, что было невозможно. Сергей Геннадиевич был требовательный, дотошный. Но так он относился и к себе. Точность до последней запятой. А сам курс был интересным. Мои однокурсницы до сих пор цитируют Омара Хайяма.

После четвёртого курса обязательной была архивная практика. Проходили мы её в Театральной библиотеке в Петербурге под руководством Сергея Геннадиевича. В архивных материалах мы должны были отыскать всё, что касается эстонских писателей, эстонских издателей, всё, что относилось к Эстонии, с пометками цензора или с каким-нибудь штампом. И, конечно, сам город! Для нас это было большим событием. Собранными нами материалами, я думаю, он пользовался. Наука, конечно, это взаимное, общее дело.

Сам Сергей Геннадиевич много работал в архивах Тарту, Петербурга, Москвы, Риги. Свои архивные разыскания в области истории эстонской литературы и журналистики и царской цензуры опубликовал в книге „Arhiivide peidikuist“ (1983). Она была очень ценной для эстонских исследователей. В книге приводились неизвестные материалы, факты.

Перестройка, первая половина 1991 года. Было ли понимание того, что советское время подходит к концу?

Ощущение было. В конце 1980-х годов уже развевались эстонские флаги. Это ещё не поощрялось, но уже не наказывалось. Августовский путч в Москве. Танки у телебашни. У меня был страшный шок, ощущение, что мир куда-то проваливается. Это было в какой-то степени всё равно неожиданно, хотя и ждали, и надеялись. А Сергей Геннадиевич, конечно, верил в восстановление независимости Эстонии.

„Кто защитит русских?“: как Сергей Исаков попал в политику

В 1995–1999 гг. Сергей Геннадиевич был депутатом Рийгикогу. Как он принял решение пойти в политику?

Ему предлагали, но он долго отказывался. Только по уговору друга, профессора-эмеритуса Тартуского университета Леонида Наумовича Столовича („кто защитит русских?“) он на это согласился. Хотя политиком себя не считал. Для него это была гуманитарно-просветительская деятельность. Сергей Геннадиевич был членом Комиссии по культуре, науке и образованию в Рийгикогу и членом Балтийской ассамблеи (парламентского объединения стран Балтии).

Что ему не удалось? Что он считал своим главным достижением?

Я процитирую его отчёт: „Я считаю своей заслугой две вещи. Во-первых, удалось перенести с 2000 на 2007 год прекращение деятельности русских гимназий. Точнее, их перевод на эстонский язык преподавания. К тому же в 2007 году должен только начаться этот переход. Во-вторых, удалось добиться включения в государственную программу развития и поддержки культуры в Эстонской Республике, утверждённую Riigikogu, пункты о поддержке развития культур национальных меньшинств“. А не удалось, он пишет, добиться сохранения русских гимназий.

Сохранение русского образования – для него это был очень больной вопрос. Он считал, что русские школы должны сохраниться и должна быть русская интеллигенция, которая без этого образования не сможет сохраниться и образоваться. Но он также подчёркивал и необходимость основательного изучения в школе эстонского языка, истории Эстонии, эстонской литературы и культуры. Сетовал на то, что это далеко не всегда обеспечено учебно-методически. Не хватает учителей, нет учебников.

В конце 1995 года была русская фракция в парламенте.

Да, Сергей Геннадиевич входил в неё, но к сожалению, она вскоре распалась. По его инициативе была учреждена премия имени Игоря Северянина. Она присуждалась авторитетным жюри за лучшие труды в области русской литературы и культуры в Эстонской Республике. Премию собирали сами члены русской фракции, складывались, обращались также к предпринимателям. Первыми лауреатами в 1996 году стали старейшие деятели, которые, цитирую, „помогли сохранить преемственность, связь с той русской культурой, которая существовала в Эстонии в 1920–30-е годы прошлого века“. Это были Вера Владимировна Шмидт и Юрий Дмитриевич Шумаков. В 1997 году премия была присуждена Тамаре Павловне Милютиной за книгу „Люди моей жизни“. Она переведена и на эстонский язык. Сергей Геннадиевич написал вступительную статью к книге.

Осталось ли что-то непереданным?

Сергей Геннадиевич готовил архив для передачи уже за несколько лет до ухода из жизни. Всё было систематизировано, в папочках и с надписями.

Среди бумаг затерялась небольшая картотека (думаю передать её в Эстонский литературный музей). Это библиографии изданий Никифорова-Волгина и путеводителей, а также картотека переводов эстонской литературы на украинский язык. В ней хранится материал, связанный с работой над книгой „Сквозь годы и расстояния. Из истории культурных связей Эстонии с Украиной, Грузией и Латвией в ХIХ – начале ХХ века“ (1969). За эту книгу Сергей Геннадиевич получил Литературную премию Эстонии. Кстати, в 2004 году ему была вручена Грамота Верховной Рады Украины за заслуги перед украинским народом.

Прочитать интервью полностью можно здесь.

Читайте RusDelfi там, где вам удобно. Подписывайтесь на нас в Facebook, Telegram, Instagram и даже в TikTok.