Дмитрий Петренко: „Театр нужен, чтобы людям было легче жить“
(19)
Новый сезон Русского театра Эстонии открылся спектаклем „Очень много солнца“ – первой постановкой Дмитрия Петренко в должности художественного руководителя театра. „МК-Эстония“ побеседовала с ним о премьере, репертуаре, о жизни и миссии Русского театра и планах на будущее.
Спектакль „Очень много солнца“ посвящен русским поэтам группы ОБЭРИУ – „Объединения реального искусства“. Поэтика абсурда, трагические судьбы – нечасто с таких историй начинаются театральные сезоны.
– Поэты-обэриуты – Хармс и компания – почему именно они?
– Я фанат поэзии Серебряного века, русская культура 20–30-х годов прошлого столетия меня увлекает. Еще лет 10–15 назад я думал, что должен был родиться и жить там… Конечно, сейчас я так не думаю. Но этот период мне нравится до сих пор, и, в принципе, я в театр пришел во многом благодаря ему. Когда я учился в университете, у нас был курс об искусстве Серебряного века, я с интересом изучал образ жизни поэтов, их мышление. Что касается обэриутов – их авангардизм вытекал из отношений поэтов с традицией, с властью, с искусством того времени. Меня всегда эта тема волновала. А потом я плотно познакомился с творчеством Хармса, когда в Риге, в Национальном театре, режиссер Владислав Наставшев поставил спектакль „Старуха“ по Хармсу и позвал на главные роли не актеров, а режиссеров. И меня в том числе. Мы думали, что это история на один раз – мол, кто поймет? В итоге мы этот спектакль сыграли 99 раз. И закрыли в пандемию. Очень по-хармсовски.
Когда уже здесь, в Эстонии, начал работать, я понял, что русские артисты благодаря своей школе и опыту умеют работать в разных жанрах, понимают, что такое игровой театр, гротеск, буффонада. Еще одной мотивацией к выбору темы стала встреча с известным драматургом Эстер Бол (бывшей Асей Волошиной), я знал, что она хотела написать пьесу для нашего театра. Она прочитала как минимум тридцать книг по этой теме, а когда уже написала пьесу, практически одновременно вышли разные подкасты на эту тему и книга Валерия Шубинского о Хармсе („Жизнь человека на ветру“: переиздание биографии Даниила Хармса. – Прим.ред). Возможно, атмосфера 20–30-х годов, предвоенное ощущение созвучно тому, что сейчас происходит в мире.
– Как публика встретила спектакль?
– Пока не очень хорошо знаю местную публику, поэтому было волнительно. Но встретили хорошо – если в первые минуты люди начинают смеяться, значит, юмор понятен. И в финале нам даже стоя аплодировали. Так что мы решили – да, все-таки это праздник!
„Сложная машина“
– Как планируете репертуар?
– Я ставил разные спектакли в очень разных театрах. Наверное, для меня самое главное – то, что Питер Брук определяет как „живой театр“. Мне важно, чтобы было интересно в первую очередь актерам. Тогда это живая энергия, зритель это чувствует. Он может не понимать, не соглашаться, но это всегда заразительно.
Люблю ставить детские спектакли, много ставил. Из последних – „Приключения Тома Сойера“ в зале на 1000 человек, этот спектакль довольно долго шел, „Планета 85“, „Каштанка“, „Странный Даука“.
– Как сформировать репертуар так, чтобы занять всю труппу?
– Это очень сложная машина. Представление, что худрук нужен для того, чтобы всем давать работу, устарело. Одна из задач художественного руководителя – вести диалог с артистами и понимать, кто что может, кто что хочет и на что способен. Театр не должен превратиться в социальный дом. Если в спектакле участвуют артисты только потому, что у них просто давно не было работы, от этого в первую очередь пострадает зритель. Это никому не интересно.
– В прессе неоднократно писали, что в театре некоторым артистам не предлагали ролей, соответственно, у них мало работы, и в итоге их переводят на временные договоры. Но это ведь не их вина?
– Это риск профессии. У каждой профессии есть риск. У пожарного – риск, что он может сгореть. У режиссера – что он может стать неинтересным, немодным, ненужным. В актерской профессии тоже есть риск стать ненужным. Да, это жестоко и страшно. Но это тот риск, который понимает любой актер, который рвется в театр. И это нужно понимать. Если у артиста нет работы, то юридически это в каком-то смысле вина театра. Но артист все равно продолжает не выходить на сцену, не репетировать и получать зарплату. Он не умирает с голоду, но страдает. Я ни в коем случае не говорю, что это правильно.
Есть и обратная сторона: зритель хочет видеть артиста в хорошей форме – интересного, способного на многое.
Моя задача – предложить, но я не могу заставить ни одного постановщика взять того, кто ему не подходит с точки зрения режиссерского видения. Последнее слово остается за постановщиком.
Бывает, осознанно идем на риск. Например, предлагаю занять молодую актрису, но предупреждаю, что она – неопытная, ролей у нее еще нет, но пусть попробует. Тогда мы договариваемся, что режиссер репетирует с ней две-три недели, и если не получается, то делаем замену.
К тому же за несколько лет накапливается информация, по которой видишь, что с этим режиссером или актером не хотят работать в силу разных причин.
От классики до медитации
– Как планируете репертуар – сначала ищете режиссеров или же сначала – пьесу, а уже под нее постановщика?
– По-разному. Например, наша будущая постановка „Герои“ (сценическая адаптация Т. Стоппарда пьесы Ж. Сиблейраса „Ветер шумит в тополях“. – Прим.ред.). В ней собственно герои родились из прекрасного материала. Мы давно хотели коллаборацию с разными артистами. Так и получилось: в „Героях“ сыграют три великолепных актера: Александр Ивашкевич из Русского театра, прекрасный Райн Симмуль из Таллиннского Городского театра и Гиртс Круминьш – один из лучших артистов Латвии, который долгие годы играл у Алвиса Херманиса в Новом Рижском театре. И под этот материал и героев мы искали режиссера. Это будет Роландас Аткочюнас, литовский постановщик, который занимается психологической драмой. Очень сильный режиссер. Когда мы с ним встретились, и я рассказал о наших планах, оказалось, что он прекрасно знает эту пьесу и даже когда-то ставил. Этот спектакль понравится и тем, кто привык к традиционному театру, и тем, кто любит философский игровой театр. Премьера состоится в октябре.
Или же совсем другая история – сделать то, чего мы никогда не делали в этом театре. Посовещавшись с коллегами, решили пригласить Ивана Вырыпаева. Он предложил нам пьесу „Mahamaya Electronic Devices“. Это такой необычный материал, что даже нет смысла объяснять драматургию. Я бы сказал, скорее, медитация. И мы понимаем, что есть риск в каком-то смысле. Но, как я уже говорил, важен живой театр – а он невозможен без риска. Так что в феврале у нас будет премьера постановки Вырыпаева.
И, конечно, классика. Известный, в том числе и в Эстонии, режиссер Сергей Голомазов поставит „Дубровского“ Пушкина. Премьера состоится в ноябре этого года.
– Будут ли ставить в этом сезоне эстонские режиссеры?
– Уже согласился Эльмо Нюганен. Пока не могу назвать материал, мы сейчас над этим работаем. Я очень люблю то, что он делает. В нем есть что-то и от педагога, и от хулигана, и от классика. Он близок мне по духу.
Пластический и одновременно драматический спектакль поставит хореограф театра Ольга Привис. Специально для нашего театра эстонский драматург Михкель Сеэдер напишет пьесу. В центре внимания – женщина, женское тело. Что происходит с женщиной, когда ей уже не 20 и не 30? Мне кажется, это суперважная тема. Хотя мы и живем в европейской либеральной стране, но я знаю, насколько женщине сложно в 40 или 50 лет продолжать работать, быть полезной, нужной. Я сейчас не про феминизм говорю. Это реальность жизни.
После нового года выйдет детский спектакль в постановке Даниила Зандберга – продолжение цикла „С миру по сказке“.
Кроме того, драматург театра Лаур Кауниссааре напишет пьесу, рабочее название которой „Русская драма“. Лаур мне очень помогает – ведь я не знаю еще весь контекст эстонской и русскоязычной культуры в Эстонии. Мы с ним читаем пьесы, разговариваем с режиссерами, смотрим спектакли. У него большой опыт работы в министерстве и стратегическое мышление.
Ближе к зрителю
– Зритель Русского театра – кто он?
– Это разные люди. Нам очень нужен молодой зритель. Мы стараемся, чтобы детские спектакли были качественные, чтобы ничем детей не испугать.
Безусловно, нам важен тот зритель, который давно любит наш театр и ходит на наши спектакли. Мы за это им очень благодарны.
И, конечно, те зрители, для которых русский язык – не родной, для нас также значимы. Я смотрю на опыт Рижского русского театра, который теперь уже театр имени Чехова, хотя слово „русский“ сохранили в названии. Они провели очень большую серьезную работу, чтобы этот театр стал по-настоящему латвийским. И я тоже сегодня смотрю на наш театр как на часть культуры страны. Мы не выживем, если он будет сугубо общинным театром. Тем более что русская община, как в Латвии, так и в Эстонии, очень неоднородная. Ее как таковой не существует единой. Кто-то более интегрирован, кто-то – менее.
– Как подростков привлечь в театр? Они ведь сидят в гаджетах…
– Через гаджеты и привлечь. Например, будем записывать видео от лица одного из персонажей спектакля „Почти смешной stand-up про мою жизнь“ для соцсетей. Показывать, как героиня живет своей жизнью именно как персонаж. И через соцсети пытаться пробиться к молодой аудитории.
– Будут ли в театре постановки, посвященные местной, внутриэстонской проблематике?
– Отчасти „Страх и отчаяние в Третьей империи“ Брехта и тот же „Почти смешной stand-up“ касаются этих тем. Спектакль „Русская драма“ станет переосмыслением того, кто мы сегодня в Эстонии.
Русские или русскоязычные? Или эстонцы? Кто мы? Сверхзадача – хотя бы начать какое-то переосмысление, невозможно не думать о том, что происходит с Россией и в России, как все меняется там, и как это отражается на говорящих по-русски людей в сегодняшних странах Балтии. От этой темы не уйти, и мы, естественно, хотим об этом говорить.
Навести мосты
– Как Русскому театру стать частью культурного пространства Эстонии?
– Я серьезно анализировал опыт похожих театров в других странах, проблемы везде похожи. Но если в нашем театре начнут появляться хотя бы эстонские режиссеры, которых знает эстонская публика, то уже хорошо. Это раз. В Риге так произошло: как только начали приглашать режиссеров, которых знают по латышскому театру, пошла на спектакли и латышская публика. Во-вторых, эстонские критики. Хотелось бы, чтобы о нас стали говорить и писать эстонские критики в контексте не только Русского театра, а в контексте всего театрального пространства Эстонии. Я недавно посмотрел спектакль „Тоталитарный роман“ в Эстонском драмтеатре, он очень перекликается с нашим „Очень много солнца“. И тема, и пьеса, в каком-то смысле даже форма. Было бы интересно, если бы эстонский критик увидел эти пересечения. Я бы очень хотел прочитать такую рецензию.
Один из важных спектаклей – постановка „Вторник короткий день“. Кроме того, что он по пьесе Светланы Петрийчук, которая в России приговорена к шести годам лишения свободы в рамках так называемого „Театрального дела“, над спектаклем работала эстонская команда. Режиссер – Дан Ершов, выпускник Эстонской академии театра и музыки, художник – Йоханнес Валдма. А в плане драматургии – вечные темы: отношения матери с сыном, любовь, предательство.
Я не исключаю, что, если я буду ставить в каком-то эстонском театре, меня будут знать эстонцы. Соответственно, это тоже какой-то мост.
Как пробиться к аудитории, которая ходит в эстонский театр и которой кажется, что русский театр почему-то не для нее? Наша задача убедить эту публику, что мы – часть этого общества, мы здесь живем, здесь влюбляемся, умираем, у нас дети, которые здесь ходят в школу.
– В связи с этим не могу не спросить про Артема Гареева, который уже известен эстонскому зрителю, к тому же лауреат Эстонской театральной премии. Есть ли планы привлечь его для постановок в Русском театре?
– Если честно, я удивлен, что он ни разу не предложил свои идеи, хотя я открыт для предложений. Приходят режиссеры, предлагают идеи. Может, ему не интересно. Я не знаю, честно.
Потому что это работает и в таком направлении – предлагают и сами режиссеры. Например, Дан Ершов сам предложил свою постановку. Я ничего не имею против любых постановщиков, если идея конкурентоспособна.
– Какой должна быть труппа в театре?
– Как сказала однажды мой педагог и опытный режиссер Мара Кимеле о студентах в академии: „Кого набрали – те будут учиться“. Так и в театре – кто есть, тот и будет работать. Главное – чтобы была готовность и желание. Все – профессиональные артисты, большинство из них хочет работать и проявляет интерес к тому, что происходит в театре.
На сегодня у нас и молодое, и среднее поколение артистов – очень сильное. Наташа Мурина, Алина Кармазина, Татьяна Егорушкина… И актрисы, и актеры – все хорошие. Просто – бери и работай.
Миссия и деньги
– В чем задача театра в целом? Он должен чему-то учить?
– Конечно! Когда я был моложе, то ужасно злился, когда мне говорили, что театр должен чему-то учить. Да кого я могу чему-то научить?
Во-первых, начнем с того, что мы не коммерческий театр, где главная цель – прибыль. Поскольку мы – общественный театр, государственный, и у нас есть финансирование, мы не должны думать исключительно о прибыли. Как только мы начнём думать только о прибыли, мы сами себя потеряем.
Поэтому мы можем говорить о тех вещах, о которых, может, коммерческий театр не рискнул бы говорить. Понятно, что деньги – важная статья, но это не главная цель. Театр существует для чего-то большего. Когда миссия пропадает, то говорят только о деньгах.
Я искренне верю, что театр нужен, чтобы людям было легче жить. Я сам это испытал не раз, когда понимал, что в той или иной проблеме я не одинок.
– Театр должен давать надежду?
– Абсолютно. Театр должен задавать сложные вопросы и не всегда давать ответы.
Как после дружеской встречи, когда есть ощущение, что ты встретил своих людей. Мне кажется, театр тоже должен вызывать такое ощущение. Чтобы после спектакля человек понял, что есть такие же, как он сам, безумцы, такие же страдальцы, такие же добрые или ненужные люди… Когда это понимаешь, хочется жить.
– В чём уникальность Русского театра Эстонии?
– Русский театр учитывает, что сегодня быть русским или русскоязычным в странах Балтии – это большой вопрос для человека. Русский театр должен об этом говорить. Да, мы театр – общественный, но есть еще и община, которая вокруг этого театра уже выстроилась, и внутри нее задаются вопросы. Может, на кухне об этом говорят. Эти люди придут в театр и увидят, что мы очень честно эти вопросы задаем. Существует ли коллективная вина? А виноваты ли мы? Как высказываться сегодня? И нужно ли высказываться о войне? Как поддержать Украину? Что значит сегодня быть русскоязычным школьником в такой среде? Что такое жить, например, в Нарве и сохранять свою русскоязычную идентичность, но быть гражданином Эстонии? Как нам относиться к русской культуре, которую где-то хотят запретить, где-то не хотят? Это наши вопросы, нашего театра. И в этом – наша уникальность. Не только в том, что мы играем на русском языке – это очевидно, что смотреть спектакль на родном языке проще, даже не обсуждается.
Объединять должны темы, боль, непонимание того, что происходит, что делать. Кто мы такие сегодня? Где мы ошиблись? Где мы потеряли что-то? Все это объединяет конкретно русскоязычных людей в странах Балтии.
Простые сложности
– Что вас вдохновляет?
– Недавно понял, что меня, наверное, меньше всего вдохновляет сам театр, и даже испугался этого. А потом осознание – нет, все правильно, должны вдохновлять другие вещи, чтобы потом их привнести в театр.
Вдохновляет литература. Стараюсь читать современную русскую литературу, следить за лауреатами премий, чтобы понимать, каким языком сегодня говорят авторы. Несколько лет назад полюбил американскую литературу, обожаю Джона Ирвинга, люблю французскую. Сейчас перечитываю Уэльбека, очень люблю Кутзее. Перечитываю документальную прозу – Шубинского, Белякова.
– Вы работали с режиссером Дмитрием Крымовым в Риге. Что самое главное для себя почерпнули в работе?
– То, как он честно и трогательно работает, любит свое дело, любит артистов. Не боится что-то пробовать, придумывать, не боится сомневаться. Я, например, часто сомневаюсь, как и любой режиссер. И тут вдруг понял, что это нормально.
– Что было самым сложным за год работы в Русском театре?
– Понять театр, потому что в театре все – очень личное. Мне вообще важно полюбить людей. Если я люблю артистов и то, что мы делаем, тогда все просто. И ссоры, и споры – все проходит легко. К счастью, со многими артистами получился диалог.
Но, с другой стороны, все театры очень похожи. Я как-то пошутил, что если, не дай Бог, я когда-нибудь буду писать книгу, то именно с этого и начну. В любом театре стоит во дворе машина, распиленная надвое, и никто не знает, зачем. В любом театре валяются костюмы грибов. В любом театре есть артист „сорок плюс“, который устал от всего, но самый талантливый. В любом театре есть актриса, над которой все смеются, она это знает, ей нравится, но она делает вид, что обижается. В общем, все театры похожи. И это делает нашу работу очень легкой. И при этом сложной.
– Когда что-то не получается, переживаете?
– Наверное, уже не так, как раньше. Раньше мне казалось, что если не получается, то нужно уходить и заниматься чем-то другим. То же касается и скандалов. А сейчас многие вещи уже гораздо спокойнее воспринимаю. Скандалы живут несколько дней, а потом все забывают, и мы идем дальше.
Читайте RusDelfi там, где вам удобно. Подписывайтесь на нас в Facebook, Telegram, Instagram и даже в TikTok.
