ПОЛИТИКА. ИТОГИ ГОДА | Профессор ТУ: русскоязычных избирателей может привлечь только антиукраинская риторика

Что будет, если EKRE придет к власти? Допустила ли Кая Каллас ошибку в ведении внутренней политики и почему на самом деле ее ругают в русскоязычной среде? На эти и другие вопросы RusDelfi ответил профессор Тартуского университета Андрей Макарычев. Узнайте о политических итогах года в интервью с ним ниже.

В этом году многие отмечают, что позиции EKRE заметно окрепли, в том числе и среди русскоговорящего населения. Почему так произошло?

Я бы отослал наших читателей к событиям двухлетней давности - это вторая попытка EKRE получить голоса русскоязычных жителей Эстонии. И если я правильно вспоминаю, тогда тоже были такие предположения, что EKRE очень серьезно усиливается и грядут существенные изменения на политическом рынке Эстонии. На самом деле этого не произошло. В большинстве округов EKRE не смогла преодолеть пятипроцентный барьер. Более того, в ходе предыдущей кампании EKRE поставила себя в достаточно ироничную позицию, когда даже эстонская языковая инспекция вынуждена была сделать ей замечание, потому что по эстонскому законодательству нельзя вести кампанию только на русском языке. Все это создает ощущение, что EKRE, в основном, занимается политической конъюнктурой и пытается усидеть по крайней мере на двух стульях, хотя количество таких стульев может быть и больше.

Ту первую попытку нельзя было назвать успешной. Причина, на мой взгляд, в том, что те месседжи, которые EKRE попыталась продать на русскоязычном политическом рынке, изначально были двойственными и противоречивыми. С одной стороны, EKRE пыталась разыгрывать консервативную карту и давить на различные фобии - в том числе и беженцев. Но с другой стороны, они не очень существенно отошли от своей предыдущей позиции - мягко говоря, критической в отношении всего русскоязычного сообщества здесь, в Эстонии. Поэтому создалась напряженность, которая сохранится и сейчас. От этой своей двойственности EKRE никуда не уйдет.

Я бы добавил еще один очень важный момент - мне кажется, что война очень многое усугубила для всех политических сил, в том числе и для EKRE. С одной стороны, EKRE была из тех, кто с самого начала занял очень жесткую и однозначно принципиальную позицию в отношении осуждения России и характеристики нападения на Украину как агрессии со всеми вытекающими последствиями. С другой стороны, EKRE продолжала играть на некоторых антимигрантских настроениях, в данном случае перенеся их на украинских военных беженцев.

Мне сложно сказать, были ли такие заявления сделаны от имени партии или от имени отдельных лиц. Однако я считаю, что политические аналитики могут ассоциировать мнения отдельных членов партии с позицией партии, если это не дезавуировано.

Единственное, что может привлечь русскоязычных избирателей, это антиукраинская риторика - то ли по отношению к беженцам (не буду повторять эти штампы, которые наверняка известны нашим читателям), или же в отношении флага Украины, который, якобы, слишком часто публично вывешивается в Эстонии. Мне кажется, с такими аргументами добиться большего, чем EKRE добились в гораздо более благоприятных условиях довоенного периода, будет очень сложно. Война спутала многие карты, и это не на пользу EKRE.

Если представить, что EKRE пройдет в парламент и получит определенное влияние, поменяется ли что-то в курсе государства? Может быть, курс изменится в сторону антиукраинской риторики?

Я думаю, что EKRE, конечно же, пройдет в парламент, другое дело, достаточен ли этого будет их процент для формирования какой-то коалиции, и захотят ли другое партии ее создавать. Что касается практических действий, то есть исследования об аналогичных партиях в других европейских странах, которые, в большинстве своем говорят о том, что есть очень большой разрыв между предвыборной риторикой и практическими действиями в составе какого-то коалиционного правительства. Более того, многие исследователи полагают, что большинство популистских партий, „надев галстуки“ и став полноценными политическими деятелями в составе правительства (или находясь на дипломатической работе), вынуждены уходить от каких-то крайностей, оставлять в прошлом свои радикальные заявления и сосредоточиться на практической работе, которая не требует этого радикализма.

Есть такая точка зрения, что если мы хотим избавиться от популистов, надо дать им возможность побыть в парламенте. Они превратятся в своего рода мейнстрим, и их отличие будет состоять скорее в каких-то риторических приемах, чем в самой сущности. Мне кажется, это касается и EKRE. По крайней мере, я вспоминаю их первый приход в правительство в составе трехсторонней коалиции - эта теория подтверждается.

„В случае неблагоприятного развития событий, которое мы не можем исключить, поддержка Эстонии придет, прежде всего, из Брюсселя“

Корректен ли тезис о том, что фигура Каи Каллас за этот год обрела значительную поддержку среди эстонцев и, наоборот, стала намного менее популярной у русскоязычных жителей Эстонии? Если так, то значит ли это, что Каллас допустила ошибку, „расколов“ своими действиями общество еще больше?

Если мы говорит о поддержке или об отсутствии поддержки, то это вопрос эмпирический, его лучше задать социологам. Но то, что я могу сказать точно - Кая Каллас, как и любой другой премьер-министр, пытается консолидировать эстонское большинство, что мне кажется абсолютно логичным. Делается это на основе общей позиции относительно главного события этого года - а это война в Украине и ее последствия для Эстонии. Именно это является для Каи Каллас главным пунктом в ее повестке дня. Я думаю, это исходит из того, что в случае неблагоприятного развития событий, которое мы не можем исключить, поддержка Эстонии придет, прежде всего, из Брюсселя как столицы ЕС или НАТО, а не откуда-то из другого места. Именно на этом строится общая стратегия Эстонии в этих очень непредсказуемых условиях, которые принципиально отличаются от того, что было до 24 февраля. Вопрос раскола общества в этом смысле играет вторичную роль для премьер-министра. Я также подозреваю, что эта тема, в основном, муссируется в русскоязычной среде, в том числе медийной, а не в превалирующем сегменте эстонской политики и эстонских медиа.

Мне кажется, что негативная оценка премьер-министра, которая действительно, вполне возможно, существует в русскоязычной среде, показывает, у ее критиков просто другие политические приоритеты. Есть приоритет эстонского политического истеблишмента, согласно которому ключ к выживанию и успешному преодолению этого очень непростого времени находится в партнерских отношениях со странами евро-атлантического Запада. Но есть и другая точка зрения, согласно которой проблема видится в том, что Эстония себя еще больше отталкивает от России с соответствующими экономическими последствиями. Это просто разные видения будущего Эстонии.

Кажется, что энергокризис „подпортил“ рейтинги как центристам, которых критикуют за то, что не предвидели такую ситуацию, так и новому правительству Каи Каллас, которое критикуют за то, что плохо справляются с кризисом сейчас. Остались ли вообще в Эстонии какие-то политические силы, которые потенциально могут выйти на политическую арену и иметь успех у населения, оперируя тем, что они-то к кризису точно не имели отношения и не виноваты в нем?

Это структурный вопрос, поэтому вряд ли можно предположить, что кто-то вдруг окажется в центре внимания, не имея какого-то предыдущего опыта обсуждения и тем более решения этих вопросов. Мне кажется, эти сложности совсем не означают, что все политические силы провалятся. Конечно, кому-то политический успех будет способствовать, и выборы это покажут.

Важно подчеркнуть, что эстонский электорат, как и электорат любой другой страны, делится по многим показателям. Не только по левому или правому сектору или консервативно-либеральному. Есть также разграничение между людьми, которые хотят быстрых и простых решений, и теми, кто понимает, что такого не бывает, это утопия. Кая Каллас принадлежит к тем политическим деятелям Эстонии, которые открыто говорят, что простых и легких решений быть не может. Она взяла на себя смелость заявить, что нам предстоит очень сложная зима и никакое правительство не может гарантировать, что все пройдет гладко. Понятно, что это заявление было воспринято противоречиво - по большей части теми, кто считает, что роль премьер-министра должна быть терапевтической: они ожидают заявления из серии „все будет хорошо, все нормализуется“.

Но есть другое понимание политики, которое предполагает открытые карты и правдивый взгляд в будущее. Мне кажется, это прямая противоположность популизму. Это такой тип политического дискурса и политического действия, который отвергает простые популистские решения. В таком случае избиратели понимают, что магии никакой не будет и нам нужно вместе готовиться к сложностям. Это означает, что общество тоже приглашается к тому, чтобы разделить ответственность за будущее- это включает в себя и новый взгляд на использование энергии, и готовность к двойным-тройным счетам, и неизбежный рост расходов на оборону.

„Это - новый ребрендинг популизма с наивным посылом того, что „это - не наша война“

Заметнее стали такие общественные движения как KOOS. Есть ли шансы у такой организации все-таки стать полноценной партией и выбиться на политическую арену? Или это маргинальное явление, которое никогда не станет популярным?

В условиях демократической политики шанс есть у всех, вопрос в том, есть ли для них место в политическом спектре. Пока что если им на что-то и можно надеяться, то на какие-то голоса тех, кто раньше себя ассоциировал с определенными партиями, но по каким-то причинам оказался „обиженным“ избирателем.

Проблема KOOS в том, что они пытаются продать слишком много месседжей в одном. В итоге получается некая смесь, которую очень сложно „проглотить“. Они начинали как проэстонские прагматики и даже своего рода патриоты Эстонии. И свои месседжи они посылали не только русскоязычным, но и Рийгикогу, людям, находящимся у власти. Потом подозрительно легко они перешли на язык политической конспирологии и утопии. Они стали представлять Эстонию в будущем как нейтральную и процветающую балтийскую Швейцарию. Эта аналогия вызывает очень много вопросов, но в конце концов каждая политическая сила имеет право на свою утопию. Мне кажется, что их длинные и в каком-то смысле нудные видеоразговоры с собеседниками полностью изменили их настрой предстать на политическом рынке как прагматичная сила.

Например, в разговоре с Михаилом Хазиным они долго обсуждали сценарий полного коллапса Запада, что сразу вызывает некоторые ироничные вопросы. Также их собеседником был Йохан Бекман, самый известный прокремлевский голос в Финляндии, который сказал, что вступление Финляндии в НАТО - это очень плохая идея и что финны в большинстве не поддерживают это. Такое суждение эмпирически неверно. Также они поговорили с российским историком Николаем Стариковым, который сказал, что никакой оккупации Балтийских стран не было. Я смотрю за этой эволюцией и вижу, что от идей прагматизма они ушли в какую-то другую среду, подчеркивая тем самым достаточно маргинальный статус в эстонских политических дебатах. Эти дискуссии - это собственноручное признание, что в их дискурсе симпатии по отношению к России занимают центральное место. Это - новый ребрендинг популизма с наивным посылом того, что „это - не наша война“, „мы можем находиться в стороне“, при этом забывая, что внеблоковый статус не спас ни Грузию, ни Молдову, ни Украину, которым не представили план действий по членству в НАТО.

Я не думаю, чтобы такие достаточно упрощенные идеи могли бы стать мейнстримом в Эстонии. С таким набором идей KOOS обречена на то, чтобы подбирать какие-то остатки голосов и с окраин политического пространства время от времени напоминать о себе в интернете.

Как вы оцениваете шансы центристов на то, что они останутся у руля после мартовских выборов в Рийгикогу?

Я думаю, что у центристов есть шанс получить адекватный процент голосов. Я не думаю, что их время прошло. Хотя это - вопрос эмпирический, все зависит от того, какие цифры у нас будут перед глазами ближе к марту.

Я могу только к этому добавить, что сейчас заметно, как центристы стараются избавиться от „балласта“. Например, показательно исключение Михаила Стальнухина за его абсурдные и оскорбительные высказывания в отношении Эстонии. Другой пример - Яна Тоом публично признала, что поменяла свою позицию в отношении санкций с критической на позитивную и что теперь общается не с прокремлевскими пропагандистами в прямом эфире, а с оппозиционными российскими каналами. То есть на таких отдельных примерах я вижу, что, может быть, не вся Центристская партия, но некоторые ее деятели пытаются измениться и эти изменения напрямую связаны с эффектом 24 февраля. Не думаю, что центристы могли бы выиграть эти выборы, но у них есть шанс войти в тройку.

А кто в нее еще попадет, кроме центристов?

Не хочу давать никакие прогнозы, но по моим ощущениям - это реформисты, EKRE и наверное, центристы. Хотя еще раз повторяю, обычно я воздерживаюсь прогнозировать результаты за несколько месяцев. Даже социологи, у которых есть свежие данные, могут сейчас ошибаться.

„Эпоха старых компромиссов заканчивается“

Как в целом за этот год изменилась политическая среда Эстонии?

Среда изменилась не в плане игроков, а в плане дискуссий, которые в Эстонии вышли первое место. Bce oни так или иначе связаны с безопасностью. Если раньше безопасность была предметом профессионального военного истеблишмента, и было ощущение, что это - узкая тема, а общество может себе позволить обсуждать другие вопросы, то после 24 февраля все дискуссии выводят нас на новое ощущение безопасности.

А недавнее решение перевести систему образования на эстонский язык тоже можно связать с актуализацией вопроса безопасности? В русскоязычном населении видят угрозу? Или все давно к этому шло, и 24 февраля никак на это не повлияло.

Мне сложно сказать наверняка, потому что для этого нужны инсайдеры. С одной стороны, да, мы обсуждаем этот вопрос уже не одно десятилетие. Но с другой стороны, есть такое понятие, как „окно возможностей“, когда уже развивающиеся тренды получают некую „бустерную“ дозу и становится понятно, что сейчас это сделать логичнее. Я думаю, что отчасти и косвенно это действительно связано с новым контекстом безопасности. Равно как и перемещение памятника-танка из окрестностей Нарвы. Для эстонской политический элиты нынешняя ситуация дает больше публичных шансов и поводов, чтобы сказать, что эпоха старых компромиссов заканчивается, мы продолжаем строить наше национальное государство.