„Нас держат за скот“. Украинские беженцы сутками не могут выехать из России в Эстонию и Латвию. Они вынуждены проходить „фильтрацию“ и спать на земле прямо у границы

В конце сентября и начале октября на российских пограничных пунктах с Эстонией и Латвией скопились внушительные очереди — в основном, в них стоят украинские беженцы. Они оказались в России после полномасштабного вторжения в Украину и пытаются выехать в страны Евросоюза, но сутками не могут пересечь границу — по словам очевидцев, российская сторона проверяет документы крайне медленно. Пока украинские беженцы мерзнут на улице и спят в залах ожидания пограничных пунктов, российские волонтеры помогают им с едой, водой и ночлегом. „Медуза“ записала их рассказы.

Андрей, украинский беженец

Имя изменено по просьбе героя

У нас оставался только один выезд [с недавно аннексированных Россией украинских территорий] в Украину — через Васильевку в Запорожской области. Его закрыли в преддверии 23 сентября и псевдореферендума. Мужчин от 18 до 35 лет выпускать [из области] перестали. Мы подумали, что они [российские власти] потом начнут выгребать [мобилизовать] мужиков под себя, решили не ждать, а брать и уезжать. Некоторые решают ехать в Крым, хотя находиться в России страшно — военных там больше, чем гражданских.

Мы с женой и ребенком выехали 25 сентября с оккупированной территории [из Запорожской области] в Крым, а оттуда через Питер добрались до Ивангорода, где уже познакомились с другими беженцами из Украины.

Днем 30 сентября мы приехали на КПП. [В очереди] стояло человек десять. Мы подумали: „Классно, пройдем по-быстрому“. Потом оказалось, что русские просят составлять списки людей по порядку — и в них уже занесены 60 человек. Список забирают, вносят людей в базу и [по-очереди] приглашают. Все эти 60 человек приехали 29 сентября, и за этот день пропустили только восемь из них. Забегая вперед: мы прошли границу примерно через двое суток. Сейчас уже пропускают по 40 человек в сутки, по шесть-восемь человек каждые четыре-шесть часов.

Единственный плюс, что пограничники пускали в здание пропускного пункта [и не заставляли ждать на улице]. Одна женщина возмутилась: „Что вы нас так долго держите? Можно побыстрее?“ Вышла сотрудница пограничной службы и сказала: „Первые 25 человек по списку внутри [пропускного пункта остаются], остальные — на выход“. Но потом женщина [сотрудница пограничной службы] поменялась, и мы смогли зайти внутрь. Все спали на полу, на скамейках, на подоконниках. Ну как спали. Дремали и все.

Даже если ты стоишь с маленьким ребенком, вне очереди не пропускают. Я остался на границе, потому что надо дежурить — ситуация на КПП менялась каждые 15 минут, — а жену с ребенком отправил в гостиницу, куда ездили и другие семьи.

Россияне и эстонцы проходят границу за пять минут. Один [россиянин], встав в очередь с беженцами, возмутился: „Что у вас здесь творится? Что, я должен стоять здесь?“ Матом ругался. А сотрудница пограничной службы сказала ему, показав на очередь с россиянами: „Да успокойтесь, вон там стоят нормальные люди“. Мы поняли, что нас держат за скот. А еще все, кто там [в пропускном пункте] сидел, перемерзли и заболели простудой. Нас то [просто так] выгоняли, то им полы надо было помыть в четыре или шесть утра. По 30 минут могли [обратно] не пускать, а на улице днем семь градусов. Холодно. Еще же [накладываются] стресс и дорога.

Все проходили через фильтрацию [с российской стороны]. Сначала мы сидели на КПП и ждали [своей] очереди. У нас забрали документы, пробили их и [после этого] повели, взяли отпечатки пальцев. Примерно раз в четыре часа [на фильтрацию] отводили по шесть-семь человек из списка, но не больше. [Когда не все члены семьи попадали в один список], чтобы не разделяться, некоторые просились пройти вместе. Сотрудники пограничной службы отказывали в этом и говорили пропускать вперед тех, кто стоит на границе один. Семьям приходилось пропускать человека и ждать своей очереди на фильтрацию еще 4-6 часов.

В зоне фильтрации забирают телефон, говорят „давай пин-код“ и уносят [телефон], прогоняют через программу. Мало ли, где они копались, может, прослушку установили — всякое может быть. Мы телефон не видели по 15-30 минут, некоторые — по несколько часов.

Когда телефон забирают, ты идешь на допрос. Спрашивают: „Что у вас происходит? Как вам жилось в Украине до всего происходящего? Почему едете за границу, а не хотите остаться в России?“ За родителей, сестер, братьев спрашивают. Спрашивали: „Вот мы такие пришли с русским миром, вам это не нравится, да?“ Провокационные вопросы задают. Некоторых спрашивали: „Как вам наш президент?“. Ну этот — Путин. Нас в итоге пропустили.

Эстонскую границу мы прошли минут за 30. Это время в основном уходит на заполнение документов, отношение к нам было отличным. Такое ощущение, что из ада попали в рай. Посидели [в пропускном пункте], отдохнули, нас чаем угостили. Некоторых кормили, но мы отказались, так как сидеть там уже не было сил.

Сейчас мы в Эстонии. В новостях читаю, что в Мелитополе и Херсоне уже загребают мужиков. В Украину не планируем возвращаться, пока тихо не станет. Семья боится взрывов, у нас [в городе] каждый день идут обстрелы. Пока планируем, куда [ехать] дальше.

Анна, волонтер

Работает с КПП Куничина гора и Шумилкино

Люди, в том числе беженцы, носятся между КПП на машинах, занимают разные очереди и смотрят, где лучше обстановка. Много автомобилистов и пешеходов. Приезжают целые автобусы. Количество людей [на каждом пункте] всегда меняется, но стабильно сохраняется 300-400 человек. На разных пунктах по-разному: [только] на Шумилкино мы [в какой-то момент] насчитали около тысячи человек. Бывали случаи, что приезжает автобус из Крыма, высаживает людей в никуда [возле границы] и они дружно встают.

Эта ситуация стала складываться полторы недели назад. Сигнал SOS мы получили в среду, 28 сентября: поступила информация об огромных толпах, в первую очередь, пешеходов. Ночи стали холодными, стоять сутками в очередях сейчас очень-очень тяжело. К моменту, когда мы приехали с первой партией гуманитарной помощи, в приграничной зоне уже находились люди, ожидающие [очереди] больше трех суток.

Есть и те, кто приехал с помощью коммерческих перевозчиков. Некоторые люди за дополнительную плату арендуют автобус, который везет их на границу, а потом два дня стоит там — в нем они хотя бы греются и спят. Соответственно, на той стороне их подхватывает другой [автобус европейского коммерческого перевозчика], но сколько кому [перед этим] придется стоять [на границе], неизвестно.

С четверга, 29 сентября, мы стали активно помогать [беженцам]. У нас пять основных направлений: горячая еда и питье, снабжение теплыми вещами, укрытие от дождя, приют на ночь и эвакуация другим способом.

Во-первых, есть простые люди в Печорах, готовые помогать. Там среди прочих волонтерит самый обычный человек — не бизнесмен, не миллионер, — который просто работает недалеко от границы. Когда он увидел очередь, он стал предлагать людям с детьми переночевать у него и погреться. В нерабочие дни носит беженцам еду и другие необходимые вещи. В свободную от работы минуту выбирается с бидонами кипятка и термосами, разливает чай. Человек не просто сказал: „Ой, у меня сердце кровью обливается“, а пошел и помог, отказался от личных забот. Мы лишь попросили его оказывать помощь без политических лозунгов и сине-желтых ленточек ради его же безопасности.

Есть и другие люди, которые приезжают и кормят [беженцев]. Некоторые обращаются за помощью к религиозным организациям: насколько я знаю, в Печорах помогает паломнический центр. Они приезжали [на границу] минимум один раз: раздавали еду и устраивали концерт церковного хора, чтобы была хоть какая-то моральная поддержка. Еще есть некое сообщество неравнодушных людей, которые не просто помогают, но еще взаимодействуют и перераспределяют обязанности между собой. Это общероссийское движение, коснувшееся городов, через которые идет транзит беженцев.

Когда стало понятно, что мы не справляемся [силами волонтеров], мы начали привлекать внимание [общественности] и запрашивать дополнительную помощь. Теперь есть люди, которые организованно привозят [продукты на границу]. Многие из них помогали уже давно, просто сейчас нам пришлось мобилизовать куда больше ресурсов, чем, например, требовалось раньше.

Мы готовим горячую еду, горячие напитки или кипяток. Сейчас остро стоит вопрос скорости и времени: людей много, а на улице холодно. В принципе, мы неплохо приспособились и стали делать не только чай и кофе, но и какие-то напитки с травами. Вчера на Куничиной горе мы готовили облепиху с имбирем. Еще мы делали яблочно-мятный горячий компот.

Появился запрос, как и чем утеплить людей — мы уже отправили на границу теплую одежду. Также организовали сбор средств, на которые закупаются продукты, заправляется бензин. Но как бы круто мы сейчас ни организовали укрытия, [многие] люди все равно стоят под дождем. Это очень тяжело. Все сильно вымотанные.

От усталости и холода дети [находятся] в тяжелом состоянии. У многих началась ангина. Есть дети с температурой. Волонтеры и обычные жители [близлежащих городов] забирают людей погреться к себе домой — в первую очередь женщин с детьми. Но если о помощи просит любой другой человек, ему тоже стараются не отказывать. Некоторые боятся ехать к нам домой, чтобы переночевать, но в этом плане помогают люди, которые уже у нас ночевали, либо отправляли к нам близких.

Часто сами беженцы, которые у нас ночуют, сами становятся волонтерами — и это невероятно. Я не раз наблюдала, как беженцы помогают беженцам, готовят еду, помогают организовать место для укрытия детей, заботятся о более слабых. Сначала они дезориентированы, расстроены, нервничают — но мобилизуются, когда понимают, что могут помочь и себе, и окружающим. Любой человек, который хоть раз сталкивался с организацией фестивалей на улице или работал в туризме, понимает, что каждому нужно пописать, покушать, умыться, постирать грязные вещи, выбросить после себя мусор — организация отнимает очень много сил и времени. Иногда люди нуждаются в поддержке или просто в разговоре.

У меня есть ощущение, что „излишнее“ внимание обычных россиян к происходящему [городским и региональным] администрациям не нужно. После освещения трех недавних инцидентов, когда люди скончались в этой очереди, она стала двигаться заметно быстрее. Это были пожилые люди. Одна женщина скончалась в Печорах, о второй писал человек из очереди в Убылинке. Не помню, где была третья. У еще одного человека был приступ эпилепсии, вызывали скорую помощь. И это только то, что мы смогли отследить.

Многие [беженцы из Украины] благодарят и удивляются, что в России есть волонтеры. Несмотря на большой объем работы, мы поддерживаем друг друга. Часто обнимаемся. Когда они плачут, я не могу не плакать. Возможность им помогать по-настоящему меня спасает все эти полгода. К этому моменту поток людей начал рассасываться, и ситуация немного стабилизировалась. Мы стараемся остановить бешеный поток гуманитарной помощи — он больше, чем нам нужно.

Очень часто те, кому мы помогли здесь, волонтерят, когда переходят границу. Люди, у которых родные выбрались, спрашивают, как нам пожертвовать деньги или чем еще можно нам помочь. Есть люди, которые никогда не думали, что кто-то может пустить кого-то незнакомого в дом, чтобы помочь. Это океан безумия, в котором люди отчаянно барахтаются. Вдруг кто-то находит чью-то руку и начинает за нее держаться. Все цепляются друг за друга — и получается крепкий плотик. Так люди помогают сохранять человечность и удержаться в борьбе с ужасами мира. К сожалению, цена, которую пришлось заплатить за такое развитие и взаимопонимание идеи волонтерства и взаимопомощи, слишком высока.

Алина, беженка

Из оккупированного Россией Херсона проделала путь через Крым в Санкт-Петербург, проходила границу через Ивангород

Мы [с семьей] до последнего не могли уехать — все думали, что что-то изменится. Все говорили мне: „Выезжай, чего ты там сидишь“. Мы никак не могли созреть, но решающую роль сыграл „референдум“. Как только сказали, что он будет, слезы ушли на второй план. Мы поняли, что если референдум состоится и будет так, как хочет другая сторона [Россия], то туда [в Херсон] никто [из нас] не вернется.

[На российской границе с Эстонией] мы попытались узнать, кто крайний — в ответ нас занесли в список. Потом мы спросили, сколько пропускают людей, нам ответили, что сегодня пропустили только двоих. В очереди сто человек, время уже после обеда. И тут мы понимаем, сколько же нам стоять.

Очень много детей, пенсионеров. Единственное, что порадовало — мужчин и женщин старше 60 лет пропускали без очереди. Но если мужчина и женщина 60 лет едут с детьми, которым, например, 40 лет, то все — они остаются с детьми, потому что разделяться в такой ситуации никто не хочет. Еще проблема — дети, [на границе были] совсем крошки от трех месяцев.

Я не знаю, почему так, но туалетом [российский пограничный пункт] не оборудован абсолютно. Его на территории просто нет. В здании туалет, может, и есть — все-таки сотрудникам он, наверное, нужен, но для посетителей, таких „ждунов“, как мы, их нет. При мне женщина спрашивала сотрудницу об этом, на что та ответила: „У нас есть прекрасные биотуалеты, идите к водоему [возле КПП] и за кусты“. Там рядом еще стоит заброшенное здание, с которым мы в этом плане „породнились“: раньше там работал какой-то магазин, но на нем висит табличка „закрыто“.

Поскольку нас автобус просто высадил [и уехал], мы на границе либо стояли на улице, либо находились в здании. Спасибо женщинам, которые там работают, они выходили и говорили: „Женщины и дети, зайдите и грейтесь. Мужчины, стойте на улице, потому что места не хватает“. Но маленькая комнатушка вместить всех желающих погреться не могла, кажется, там было всего три лавочки. Мы сидели и на подоконниках, и на полу, и на чемоданах.

Одну ночь пришлось провести на улице. На лавочке сидеть не будешь, потому что очень холодно — дует с водоема. Так что стараешься сидеть возле здания, там немножечко теплее. Из-за этого мешаешь людям, которые выходят с чемоданами, ведь ты заставил все своими. Я могла, конечно, [в некоторые моменты] побежать в эту комнатушку, но места там абсолютно не было. Я вставала возле дверей, чтобы погреть руки, а потом снова отходила.

Когда ты заходишь на КПП и видишь, что на полу лежит тело, ты сразу думаешь, что человеку стало плохо — но нет, человек просто спит, потому что больше ни присесть, ни прилечь нельзя. Большое спасибо волонтерам, что принесли нам коврики для йоги. Мы нашли им еще одно применение: оказывается, на них можно не только лежать, но еще и укрываться ими, очень греет. На следующий день я дождалась, пока кто-то заберет свои чемоданы, попросила подвинуться и сказала: „Девочки, мальчики, обижайтесь не обижайтесь, еще одной ночи я на улице не выдержу“.

Воды никакой [на пограничном пункте] нет. Ее мы покупали сами в городе, когда допили взятую с собой. А еще помогали волонтеры — привозили воду в пластиковых бутылках и кипяток. Еду мы заранее взяли, но волонтеры тоже приносили бульон, печенья, выпечку, пряники.

Волонтеры — какие-то волшебники. Ты знаешь: что бы ни случилось, тебе помогут от А и до Я даже ночью. Мне никогда в жизни не приходилось обращаться к волонтерам, и я даже не знала, что так бывает.

На границе нужно было отдать телефон — в приказном порядке. Сказали: если он запаролен, то разблокируйте или назовите пароль — у меня был не заблокирован. Затем меня попросили выйти [из комнаты]. А я привыкла, что никто даже в моей семье не смотрит мой телефон, потому что это личное пространство. Так что это меня поразило больше всего, хотя фотографии в профиль и анфас, снятие отпечатков пальцев тоже. Я ведь просто гражданин другой страны, а чувствуешь себя каким-то заключенным.

Если бы [проверка документов] проводилась в обыкновенном режиме, она заняла бы максимум полчаса, а так все продлилось четыре-пять часов — с момента, как я зашла в комнату [к пограничнику]. Остальное время ты просто сидишь и ждешь. Эстонскую границу мы прошли намного быстрее.

Яна Иванова, волонтер

Представительница псковского отделения партии „Яблоко“, помогающего беженцам на границах

Я лично работаю на КПП Шумилкино. Своими глазами видела примерно двести машин двести и около двухсот пешеходов — но это далеко не все. На КПП в Куничиной горе, по ощущениям, людей было еще больше. Из них 95% — это украинские беженцы.

На границах — многокилометровые очереди из автомобилей и пешеходов. Все это в недостойных человека условиях — без крыши над головой, без туалета, без мусорных баков. Люди просто сидят на обочинах и спят на траве. Кроме Печор, есть еще проблемы в Поталово и на двух КПП в Себежском районе Псковской области. Наши волонтеры периодически туда ездят: кто-то готовит домашнюю еду, кто-то собирает теплые вещи. Говорят, что там еще хуже.

Сложно назвать точное количество волонтеров, но мы [в „Яблоке“] используем все свои ресурсы. С нами связываются простые жители Псковской области, которые хотят помочь. Сложилось какое-то невероятное гражданское общество: нам жертвуют рекордные суммы, чтобы мы организовали подвоз горячего питания на границу.

Я лично успела поговорить с двумя беженцами. Мужчина из Мариуполя рассказывал, что это ему все напомнило ситуацию, когда люди стояли сутками в очередях, чтобы выехать из Украины [после начала полномасштабного российского вторжения]. Женщина из Херсонской области стояла на границе четвертый день. Там сейчас плохо, потому что уже сильно похолодало, льет дождь, очень сильный ветер. Рядом одна АЗС, где на ночь позволяют оставаться женщинам с детьми. Остальные ночуют на каких-то картонках. Наблюдать такое в современном мире очень странно.

Иван, волонтер

Имя изменено по просьбе героя

Если раньше очереди были на двух КПП — в Бурачках и Убылинке, — то за последние две недели везде образовался коллапс. В тех пунктах, что граничат с Латвией, даже волонтеров нет.

Ситуация с очередями на пяти КПП в Псковской области максимально обострилась с началом „референдумов“. Люди сами или с помощью платных перевозчиков добираются до пешеходных переходных пунктов. Новые люди приезжают, а предыдущие еще не прошли [границу]. Российские пропускные пункты — это узкое горлышко: там заставляют ждать по несколько часов, пропускают иногда [лишь] по три-четыре машины в день.

Вчера ночью почти на всех КПП пропустили всех пешеходов. Коллапс „рассосался“ в ручном режиме — видимо, после заседания с участием псковских властей. Сейчас пешеходы остались на Убылинке и Куничиной горе. При этом на всех КПП до сих пор большие очереди из автомобилистов.

В Ивангороде очередь на два дня рассосалась, но это не значит, что завтра она не появится снова. Видимо, после попытки самоубийства [украинского беженца] сотрудники российской таможни стали работать быстрее. Но те, кто стоит в очередях, говорят, что российские пограничники работают с многочасовыми перерывами, а людей много, почти все — беженцы. Россиян с туристическими визами не выпускают, а тех, у кого деловые, семейные, рабочие обстоятельства и недвижимость, пропускают довольно быстро. И они идут в обход очереди с беженцами.

Рядом с КПП невозможно поставить палатки и пункты обогрева, так как это пограничная зона. Сочувствующие люди не могут взять на себя такие хлопоты, потому что это [организация таких пунктов] запрещено. Те, кто хочет помочь беженцам, не в силах „потушить пожар“ — волонтеров мало, а беженцев очень много. Бывает, приедет на автобусе какой-то человек, который хочет помочь: он погреет людей и уедет. Рядом с Куничиной горой хотя бы есть Печорский монастырь: говорят, что там кормили беженцев, но вроде уже перестали. В целом людям некуда деться — все эти КПП находятся, считай, в чистом поле.