Читатель Delfi: как война коснулась моей семьи и побережья Чудского
2015 год. Николай, 57 лет, уроженец деревни Катазе, волость Алайые.
”Вторая мировая война коснулась (хоть и не столь громко, как прочие регионы) и моей маленькой Родины — побережья Чудского. Полоса русских деревень, расположенных от Сыренца (Васькнарва) до Каукси. Я поделюсь с вами воспоминаниями о том времени моих родителей и своими.
1939-й год. Восточные поселения берега Чудского озера тогда были абсолютно со своей культурной средой, этакая эстонская Швейцария: тихая, абсолютно некриминализированная, доверчивая среда. Русский уголок на периферии Эстонии. Трудолюбивая и умеющая отдыхать.
Первая Республика — абсолютно новое государство со своими успехами и ошибками. И в этой связи нужно понимать, что предвоенные два года также неразрывно входят в военные воспоминания и дают понять мотивацию поведения и отношения моих земляков к происходящему в то время. Вести речь мне хочется от третьего лица, абсолютным абстрагировавшись от личных эмоций и предвзятости. Только о том, что я слышал.
Дыхание войны
1939 год. Из воспоминаний моего отца, Сергея Петровича, уроженца деревни Олешница (Алайые), 1923 г.р.
”…еще зимой 39-го года со стороны России велась активная работа по переманиванию нашей деревенской молодежи на их территорию. Кроме печатных листовок зимой особенно, ибо позволял лед, выводили на прилежащую к границе территорию автомашины с громкоговорителями и они настолько громко слышны были, что можно было разобрать, как агитировали за переход на территорию России (СССР). Некоторые наши односельчане поверили в эти приглашения. С тех пор как они ушли туда, их больше никогда не встречали.
Жили мы очень бедно, отец простудился и умер, когда я был еще совсем мальчишкой, и мать Акулина Егоровна тянула одна нашу большую семью из пяти детей: трех братьев и двух сестер.
Особенно запомнилась картина, когда мама, наварив картошки и налив в блюдце воды с солью, громко призывала нас, чтобы слышали соседи, ”макать картошку в сальце”. Когда младшая сестра Ксения начинала с детской непосредственность громко удивляться тому, что это вовсе не сало, она получала ложкой по лбу и выговор от Акулины Егоровны: ”Молчи, бестолочь…”
За день до входа советских регулярных частей на территорию нашего уезда (Алайые) мы видели, как регулярные части эстонской армии в абсолютно неорганизованном порядке покидали наши деревни, двигаясь по дороге вдоль побережья. Вдоль дороги можно было после их ухода обнаружить много имущества, вплоть до оружия.
Первая колонна Красной армии, вошедшая в Олешницу, запомнилась своими ”полуторками” с сидящими в них красноармейцами с гармошками. Они были пьяны. Нагнувшись через борт, лихой красноармеец попросил у любопытных баб, собравшихся поглазеть, стакан, чтобы подкрепиться 40-градусной.
(А надо сказать, что культура пития в деревнях побережья была особенной: собираясь на праздники, покупали на 12-15 человек 2-3 ”чекушки” (по 250 гр.), два дня праздника умеренно потребляли и все были пьяны. Рюмки, из которых принято было пить, были не более наперстка.)
Увидев, какие ”емкости” притащила им бабка, красноармеец долго хохотал и потребовал граненый стакан. Когда бабки увидели, как одним махом был выпит целый стакан водки, они запричитали и настоятельно стали звать доктора: ”А не то помрет ведь солдатик”. Но солдатик не помер, а с веселым свистом машина подхватилась и поехала дальше в направлении Каукси… Говорят, что с тех пор, наши чудские мужики и научились пить водку стаканами.
Дома стали запирать на ключ, что раньше было ограничено подпоркой метлы под ручку двери”.
Коллективизация
1939 год, из воспоминаний моей мамы Елены Ильиничны, уроженки деревни Катазе, 1929 г.р.
”…с приходом советских войск стала меняться жизнь и отношения в деревнях. У моего отца была реквизирована вся скотина и лошади, инвентарь. Так что дальше уже было невозможно заниматься трудом, которым деревня занималась десятилетиями. Все земли объединили, инвентарь собрали в одном месте и создали на этой базе колхоз.
Председателем был поставлен брат моего отца, дядя Сашка, абсолютно безграмотный и любитель выпить. Мы девчонками забегали к нему в контору и любопытствовали: ”Сколько время, дядя Сашка?” Он долго смотрел на ходики, висящие у него за спиной, а потом беззлобно отвечал: ”А х… его знает”. Человек знал, сколько времени, только если часы показывали половину или пятнадцать минут.
Во время первой Республики мой отец Илья Иванович занимался обработкой земли, а также разработкой новых посевных на месте лесных угодий. Это был адский труд, который предполагал вырезку деревьев, выкорчевывание пней, распахивание и удобрение надела. А государство это очень стимулировало, мало того, что надел оставался в собственности человека, но он еще и получал от государства в качестве вознаграждения определенные денежные суммы.
Когда начались высылки в Сибирь, моего отца по счастливой случайности вернули домой: на то лето он не нанимал себе помощников, и потому сложно было его квалифицировать как кулака…”
Немецкая оккупация
1941 год, из воспоминаний моей мамы Елены Ильиничны, уроженки деревни Катазе, 1929 г.р.
”…когда немцы вошли в нашу деревню Катазе, мы по совету прятались со своим скотом в лесу, для того, чтобы прошли карательные батальоны. И мы вышли только когда вступили обычные войска. Также мы делали и при отступлении. Наш дом был занят на постой обычными солдатами, ничем плохим я их вспомнить не могу”.
Немецкая оккупация. Армия.
1941 год, из воспоминаний моего отца, Сергея Петровича.
”…к 1941 году, мой родной брат Михаил был уже заметным комсомольским функционером: первым секретарем комсомола Сланцехима. Не успев эвакуироваться с отходящими частями Красной Армии, он прятался в доме у матери, Акулины Егоровны.
Однажды немецкий офицер, придя к нам домой и приставив мне к носу дуло ”парабеллума”, спросил, знаю ли я местонахождение моего брата. Я ответил,что знаю и сейчас приведу его. Убежав в сторону Алайыеской церкви, я из-за забора стал наблюдать за домом.
В это же время брат прятался дома, а мама его перед приходом немцев спрятала в отхожей яме, на полу был своеобразный люк для технических целей, в который он прыгнул и по самое горло так и стоял в дерьме. Офицер во время поиска отодвинул половичок прикрывавший люк и, заглянув в него, обнаружил брата. Я видел из-за ограды, как его гнали из ямы и повели отмываться в озеро. Позже его расстреляли немцы в Нарве. Перезахоронен он был в Кохтла-Ярве в районе Старого города, напротив главной конторы Сланцехима, у Вечного огня. И сегодня его имя высечено на памятной доске, установленной на памятнике павшему воину.
Второй брат, Николай, так и не вернулся с войны. Он воевал в составе Эстонского корпуса и был объявлен пропавшим без вести.
Меня же немцы в 41-м году мобилизовали в ряды Вермахта. Через два месяца я сбежал и вступил добровольно в ряды Эстонского стрелкового корпуса. Воевал командиром артилерийского расчета 76-мм гаубицы. Помню первые свои кожаные сапоги, доставшиеся мне как трофеи. До этого ходили в обмотках, и это была не лучшая обувь осенью в дожди и снег. Помню после обстрела своего земляка, лежащего на земле с распоротым осколком животом… Бои на Сырвесааре… С войны из нас, троих братьев, я остался только один …”
Лесные братья
1951 год, из воспоминаний моей мамы Елены Ильиничны
”…в доме моей родной сестры, в Катазе, после войны был расположен сельмаг. Так как дом был крепкий, из красного кирпича, с подвалом, достался он в наследство мужу Маруси, Владимиру, от родителей, было принято решение местных властей — разместить магазин. Повсеместные грабежи лесных братьев в округе невозможно было долгое время после окончания войны пресечь, и, к сожалению, не обошла эта беда и Марусю с Володей.
Ночью летом было совершено вооруженное нападение на магазин. Маруся на тот момент была беременна, и Володя ее спрятал в подвал, до того как грабители ворвались в дом. Подняв крышку подвала, они бросили туда гранату. Сын у Маруси, Валентин, родился глухонемым. Родители были вынуждены отдать его в детский дом. Так как он был очень агрессивным к окружающим, его брали домой только на лето. Родной язык — русский — он так и не выучил. Вся жизнь его проходила в эстонской среде…”
Эпилог
2015 год, Николай, 57 лет, уроженец деревни Катазе.
”…Валентин до сих пор живет, как и всю жизнь, в приюте. Сегодня у него отдельная комната в Доме призрения Мызы АА, в Ида-Вирумаа, и все свободное время он посвящает любимому занятию — шахматам. А меня все эти годы ни одна из трех сторон этого давнего и вечного конфликта не убедила в своей непогрешимости и честности. Каждый защищал свои интересы и цели. А расплачивался за это простой человек, не в креслах сидящие”.
