Российский режиссер — о патриотизме и власти в России и о русских в Эстонии
В 2000-х каждые три-четыре года вы выпускали потрясающие проекты — от ”Российской империи. Проект Леонида Парфенова” до ”Турецкого гамбита” и ”Адмирала”. Теперь вот — ”Август. Восьмого”. Если посмотреть на выбор тем, то напрашивается вопрос — вы государственник?
Знаете, я никогда не формулировал для себя — государственник я или антигосударственник. Я всегда делал то, что мне интересно. Там, где мне не нравится, я туда не хожу обычно.
А тема войны — она случайна?
Поскольку меня всегда интересовало кино большого стиля — мы по нему скучали, мы на нем выросли, — то, когда происходит выбор, я невольно тяготею к тому, что кино должно быть масштабным. А что может быть масштабней, чем война? Ну, была коллективизация. Но вряд ли вам сегодня будет интересно смотреть кино про нее.
Знаю, что многие молодые русские Эстонии, которые посмотрели ”Турецкий гамбит”, ”Адмирал”, испытали гордость за то, что они русские, что такое было в истории. А в России сейчас патриотизм — не пустое слово?
Когда мы делали ”Турецкий гамбит”, последнее, о чем мы думали, так это о каких-то политических значениях. Кино это приключенческое, веселая история про молодого сыщика Фандорина.
Ничего себе веселая?! Такая гибель замечательных парней…
Да, но… Война на территории Болгарии велась Российской империей с Османской империей, которая находилась там, наверно, лет пятьсот. О каком патриотизме поначалу можно было говорить? Это потом, когда фильм вышел, я стал одну за другой читать статьи о том, что вот наши, мы показали, на что способны, вот русский дух несогбенный, когда надо, мы горы перевернем. Я очень удивился, стал анализировать и понял, что действительно, как говорят психологи, у каждого из нас есть ограничения на возможность произнесения слова ”нет”. Я понял, что мы накопили так много негатива по отношению к себе, к стране, в которой живем, что уже невозможно: сколько уже можно говорить, что мы г…ки последние, что у нас все не так. А тут в кино показали — нет, все-таки старались, добивались и даже получалось. В этот момент люди испытывают гордость.
Я живу в Москве, но много езжу по стране. И не помню, чтобы в какой-либо беседе заговаривали о патриотизме. У меня ведь, наверно, примитивное представление о нем. Для меня патриот — это человек, который утром выходит, не сорит, не роняет, уважает людей, не орет на них в очереди, не лезет без очереди в пробках. То есть это такое каждодневное уважение к согражданам, а не какое-то там показное, площадное, крикливое. Могу сказать, что в Москве — да — люди стали внимательны, стали заглядывать друг другу в глаза. Это первый шаг пока, но очень серьезный.
Вы везде подчеркиваете свою аполитичность. Между тем, ваш фильм ”Август. Восьмого” вызвал как раз таки политически неоднозначную реакцию в разных государствах. Вы этого ожидали?
Кстати, как вам нынешняя российская власть? Вы хоть и аполитичный человек, но живете все же не в безвоздушном пространстве.
Безусловно. Я знаком и с Владимиром Владимировичем, и с Дмитрием Анатольевичем — мы встречались, беседовали пару раз. Они на меня производят очень приятное впечатление. А вообще, я сужу по людям на остановке. Я понимаю температуру тела по тому, о чем говорят в очереди. Мне не нужно газеты читать. Стоят мужики, разговаривают, вот я по их температуре понимаю, что происходит. Это иллюзия, что власть может что-то такое решить, куда-то страну развернуть. Как вы знаете, в России не все законы выполняются, а не выполняют их как раз люди с остановки. Власть сильно зависима от них.
Что вам сегодня в России нравится, что — нет?
Вы знаете, мне все нравится. Я позитивно настроенный человек. Стараюсь замечать позитив. И потом — у меня очень много работы, я не успеваю ворчать, что мне что-то не нравится.
А наши власти, да и не только они, любят рассуждать, например, о том, что в России нет свободы слова, что там авторитарный режим, который тянет куда-то в прошлое.
В России я работал на телевидении, но никогда не сталкивался с ограничениями. Правда, у меня никогда не было желания освещать текущую политическую ситуацию. Телевидение — это либо государственная организация, либо частная. Так вот, если государство считает, что платит деньги не за то, чтобы кто-то выходил в эфир и рассказывал, что опять лопнул нефтепровод, это его право. Если я хочу узнать, лопнул нефтепровод или нет, зайду на частный канал и посмотрю. А еще — о каком запрете на свободу слова можно говорить, когда есть интернет. Да, три четверти россиян его не видят. Но это выбор каждого человека — иметь к нему доступ или нет. Если хочет, но нет, значит, ничего не делает для того, чтобы был.
В Эстонию раньше приезжали?
В советское время. Помню, восхищался, как Прибалтийские республики отделились от Советского Союза. Восхищали последовательность, неагрессивность и неотвратимость.
Каково впечатление от нынешней Эстонии?
Я увидел великолепный аэропорт, в котором потрясающе вкусно пахло домашней едой, а я к еде отношусь с большим интересом. Центр города, очень вкусный средневековой ресторан.
О проблемах русского населения, которое свой язык терять не хочет, школу хочет сохранить, знаете?
Да, конечно. Я считаю, что за свое право надо бороться всегда и везде. Но считаю также, что человек, в языковом смысле, должен и обязан ассимилироваться за границей. Тенденции центростремительные у эстонцев наверняка выше, они оторвались и должны замкнуться, как любой небольшой народ. Силы автосохранения у него всегда очень велики. А русским, мне кажется, надо проявлять гибкость по двум причинам. Во-первых, они представители большой культуры. Во-вторых, они все-таки остались здесь.
