Регина пила со всеми кофе, как обычно, мило улыбалась и успешно играла роль довольной собой невесты преуспевающего голландца.
А Артур снова наполнил рюмку.
- Ой, сынок, — встревожилась Илга Дайнисовна, — ты уже третью наливаешь.
- Наверстываю упущенное.
- Лучше тебе попридержаться, — строго посоветовал Юрий Антонович.
Пытаясь сохранять миролюбие, с едва уловимым раздражением Артур напомнил:
- Батя, праздник ведь.
- Но святой! — Илга Дайнисовна посуровела. — В такой день…
- Блин, как бесит меня это слово! — Артур занервничал, снова потер висок. — Святой день, святое дело, святое чувство… Задолбали! Нахавались! — он чиркнул пальцем по горлу. — Во! В детстве куда ни плюнь, обязательно угодишь на что-нибудь святое, а то еще и заденешь святую мечту о светлом будущем. Щас все это заплевали, а святым объявили все то, что заставляли люто ненавидеть, — прищурив глаз, он уставился на мать. — Как это называется?
- Я всегда была с Богом, — не очень твердо произнесла Илга Дайнисовна.
- Только так, как нынче, никогда этого не выпячивала, — кисло протянул Артур. — И четко следила за тем, чтобы я — упаси твой Бог! — не пропустил ни одной демонстрации.
- Чего привязался? — вступилась вдруг за Илгу Дайнисовну Елена Антоновна. — Будто не знаешь, что так надо было.
- А называется это!.. — сделав паузу, Артур глянул исподлобья на тетку, и она принялась поправлять прическу. — Про-сти-туция.
Елена Антоновна против всех ожиданий усмехнулась и даже явно расслабилась.
- Ой, укорил! Да сейчас это почти официально процветает в каждом квартале. Так что, — она развела ладонями, — уже не грех!
Регина залилась вдруг громким, судорожным хохотом. Тыча пальцем в сторону матери, она силилась что-то сказать, но с трудом выдавливала из себя какие-то нечленораздельные, захлебывающиеся звуки.
Все ошарашенно уставились на нее — даже Артур был удивлен.
- Ты что? — пролепетала Елена Антоновна.
- Это я так… — Регина, наконец, совладала с собой, прерывисто вздохнула. — Праздничное настроение выплеснулось наружу.
Елена Антоновна с сомнением еще раз глянула на дочь, но предпочла все же поверить. Артур чему-то хмыкнул, покачал головой и, с хрустом потянувшись, уставился в окно.
Возникла неловкая пауза.
- Зин, — заговорил, наконец, Юрий Антонович. — А чего Пашка не сдает экзамен на гражданство? Он же неплохо знает эстонский.
Зинаида Антоновна обреченно махнула ладонью.
- Не хочет. Не буду, говорит, унижаться, я здесь родился и вырос и становиться в один ряд с какими-то иммигрантами не собираюсь. Да и вообще недавно заявил, что через пару лет уедет: может, в Канаду, а может, и в Россию…
- А как за эстонцев радел, — с ехидцей напомнила Елена Антоновна. — Как радовался, когда они из Союза слиняли!
- Молчала бы! — процедила Регина.
- Чего это мне молчать? — Елена Антоновна возмущенно посмотрела на дочь. — Я же предупреждала, что эстонцы покажут себя. Вот они и пинают теперь таких, как Пашка! Им только голоса нужны были…
- Никто его не пинает, — буркнула Регина.
- Не пинает, это верно, — согласился Юрий Антонович. — Но родившимся здесь гражданство дать должны были. И разговоры про какую-то историческую родину — это чепуха!
- Для тебя, — угрюмо уточнил Артур, поймал на себе четыре вопрошающих взгляда и пояснил: — Как-то раз сидели мы с Витьком в одном баре. К нам подсел эстоха — давний Витькин приятель. Малость побазарили, ничего парнишка оказался — даже с юмором. Ну, по пьяному делу разоткровенничался я, стал на законы да на правительство жаловаться. Эстоха тот кивает, во всем со мной соглашается. Но когда я заговорил о видах на жительство, о гражданстве, круто насупился и заявил, что они — эстохи — русских сюда не звали, а раз уж они добились независимости (хотя добиваются только чеченцы, а эти на халяву получили), то остальные должны считаться с требованиями коренной нации. Я по первости взбеленился, хотел ему врезать, но потом решил уделать культурно — на словах. Спрашиваю: а делали с вами, чмошниками толопонскими, что-нибудь такое при советской власти? Он про лагеря песню завел, так я на это моментально отвечаю, что у самого дед не один год отсидел, говори про то время, в которое сам жил. Ему сказать-то и нечего — затарабанил, как автомат, что чужаки по-любому обязаны подчиняться местным законам. Объясняю тогда, что родился здесь так же, как и он. Так этот йоннакас, знай себе, твердит: не нравится — чеши на свою историческую родину! Спрашиваю: на какую именно? В Россию, говорит, твою лапотную — куда же еще? После чего я — образец терпимости — объясняю, что отец мой родился на Украине, а мать вообще из Латвии. Толопоша похлопал зенками и зарядил, что мне, мол, даже лучше, чем другим, так как имею офигенную возможность выбора между Россией, Латвией и Украиной, и что я здесь делаю, ему совершенно непонятно! — Артур окинул родню вопрошающим взглядом. — Есть ли толк говорить с ними о чем бы то ни было? Наверное, прав был тот, кто сказал: "Хороший индеец — это мертвый индеец".
- Типун тебе на язык! — ужаснулась Илга Дайнисовна. — Разве можно говорить такое?
- А им можно? — глаза Артура зло сверкнули. — Страдальцы поганые! Выставляют напоказ свои лакейские синячки, возмущаются: "Какой грубый был у нас хозяин!" Рожа с трудом в дверь протискивается, на каждом сарделистом пальце по перстню, выглядывая из своего "Мерседеса", плачет сальными слезками: "Как нас в советское время притесняли! Житья не было от этих оккупантов! Мы и теперь бедные, несчастные". А у самого в дальнем углу холодильника на всякий случай партбилет припрятан… — он ткнул пальцем в сторону отца. — Ты, старый оккупант, хоть что-то заимел от своей Империи Зла?
Юрий Антонович понуро махнул и отвернулся.
- А они… — Артур скривился, взялся за виски и заговорил чуть тише: — Весь Пирита застроен частными домами, и большинство хозяев там еще с советским стажем. Среди них только одна десятая — наш брат, притеснитель, а остальные — самые что ни на есть коренные. Лихо же мы их притесняли!
- Да они всегда на нашей шее сидели! — закивала Елена Антоновна.
- На твою не больно-то сядешь, — урезонил сестру Юрий Антонович, с надеждой посмотрел на сына. — И все-таки жизнь потихоньку налаживается. Так ведь?
Артур ответил ему кислой, ироничной улыбкой, потом завертел головой.
- Куда это Пашка подевался?
- И в самом деле, — забеспокоилась Зинаида Антоновна. — Пойду разыщу.
Юрий Антонович сделал залихватский мах рукой.
- Эххх!.. Что-то мы раскисли. Расскажу-ка я для поднятия настроения один очень жизненный анекдот. Трахнул мужик королевну и говорит…
Павел по-прежнему сидел на кухне, любовался в полумраке огоньком сигареты и смаковал второй бокал "Чинзано".
- Ты чего? — удивилась мать.
Павел сделал пару затяжек, стряхнул пепел в используемое в качестве пепельницы блюдце.
- Боюсь, достанет меня сегодня дядька Юра. Как я ненавижу эти тупые сальные истории про виденные им сиськи-письки!
- Тебе-то что? — вздохнула Зинаида Антоновна.
- Стыдно. Он же дядька мне!
Зинаида Антоновна покачала головой.
- Все равно надо идти. Не будешь же ты сидеть здесь до конца.
Павел молчал.
- Ну что еще? — насторожилась мать.
- Помнишь, как мы в последний раз были в Хворостовке?
- Это когда Ванька на второе утро приполз с фингалом под обоими глазами?
- Угу! — усмехнулся Павел.
- Всего три года прошло, а кажется — целая вечность, — с грустинкой сказала Зинаида Антоновна.
Павел одним глотком допил "Чинзано", со вкусом затянулся.
- Как-то раз я, Артур и Регинка до утра отрывались на дискотеке в клубе. Регинка была в ударе — вытанцовывала так, что все вокруг глазели на нее, как на столичную звезду.
- Ну она ведь четыре года на бальные танцы ходила.
- После дискотеки, по пути домой я сказал Артуру, что из Регинки наверняка могла бы получиться классная балерина, — Павел чуть помолчал. — А он глянул на нее и говорит: "Больно сиськастая для балерины".
Зинаида Антоновна рассмеялась, легонько шлепнула сына по спине.
- Ладно, пошли. Перед гостями неудобно.
- Пошли, — Павел потушил сигарету и, идя за матерью, едва слышно запел: — Над Канадой небо синее, меж берез дожди косые…
- Дождь был лютый!.. — одиноко хохочущий Юрий Антонович сладко поежился. — Платье у Катьки к груди прилипло… А соски-то!..
- Вот и Паша! — почти крикнула пунцовая Илга Дайнисовна. — От кого прячешься?
Павел и Зинаида Антоновна с грустной усмешкой глянули на все еще посмеивающегося в кулак Юрия Антоновича, переглянулись.
- От него не спрячешься, — хмыкнул Павел, садясь.
- Сейчас ни от кого не спрячешься, — сказал Артур, взял новую бутылку. — Давай, братан, дябнем за нас, — он наполнил обе рюмки, косо глянул на отца. — Будешь, батя?
Юрий Антонович кивнул.
- Половину.
- О'кей! — посветлел Артур. — Может, еще кому?
Женщины отказались.
- И правильно, — кивнул Артур. — Путь эта рюмка будет чисто мужской. Вздрогнули?
