Хлебнула девка по полной программе строителя коммунизма: ютилась с пятью подругами в жалком вагончике, давилась кашами на воде и гнилой картошкой, уродуя пальцы, каждую минуту рискуя сунуть руку под дугу сварочного аппарата, за четыреста дореформенных рублей в месяц увязывала арматуру для железобетонных конструкций. Бригадир орал на всех так, будто командовал пленными немцами. Каждый день на каком-нибудь участке происходили несчастные случаи, раз в неделю обязательно кого-нибудь хоронили. Если было что.
А Зинка этой жизни радовалась — в родном колхозе все равно было хуже. И как завод построили, съездила на пару недель домой и укатила в Сибирь — воздвигать крупнейший в мире целлюлозобумажный комбинат…
- Один только Ванька остался; и не из любви к земле, а только потому, что шевелиться не хотел, — Зинаида Антоновна сокрушенно качнула головой. — Колхоз наконец-то разогнали, наделы да технику поделили… Так он и трактор, и сенокосилку, и немалую часть земли тут же продал!
- А откуда у него начальный капитал взялся бы? — вступился за брата Юрий Антонович. — Вот он и решил начать с меньшего, но рационально.
- Рационально? — поразилась сестра. — С каких это пор обмен трактора на трактор стал рациональным делом?
- На мини-трактор.
- Который стоил дороже проданного! А куда он ухнул остальную часть "начального капитала", ты, часом, не в курсе?
Юрий Антонович покраснел, неожиданно поперхнулся и сдавленно закашлял. Зинаида Антоновна с усмешкой посмотрела на него и довершила разгром:
- Пропил он свой капитал! Устроил собутыльникам презентацию "рационального" фермерского хозяйства.
Юрий Антонович поборол кашель и с хрипотцой тихо произнес:
- Безжалостная ты, Зинаида. Какие недостатки ни имел бы Иван, он все равно твой брат родной.
- Родной… — с грустью повторила сестра. — Высосал он из меня всю жалость до последней капельки. Сколько помогали ему — а толку? Деньги все как в прорву ухнули. Самое обидное: не жаль ему трудов наших, еще и огрызается!
Юрий Антонович шумно вздохнул, выпустил большущий клуб сизого дыма.
- Нервы у него ни к черту, это верно. Так от жизни такой…
- От водки! И всем сердцем жалею я, что столько ему помогала. Жил бы, как человек… — Зинаида Антоновна повернулась к Илге Дайнисовне. — Вот такой сестре, как твоя Лайма, помогала б из последних сил.
- Опомнись! — ощетинилась Илга Дайнисовна. — По ней ведь лагерь плачет — настоящей кулачкой стала!
- Хозяйкой. И еще какой! Ты вот только и можешь пару раз в году свезти матери какой-нибудь дешевый подарочек, а Лайма полностью ее содержит. И брату помогает, — Зинаида Антоновна мечтательно закатила глаза. — Все полученные от меня деньги она не промотала бы, как Ванька, а удесятерила. И как раз у нее-то я отдохнула бы!
Илга Дайнисовна почувствовала себя неловко. Зинаида Антоновна ее ничуть не убедила, однако на приведенные аргументы надо было дать убийственный ответ, а ничего похожего в голове не зарождалось.
На ее счастье в комнату вошел Павел — сын Зинаиды Антоновны, сел рядом с матерью и тут же спросил:
- Когда остальные пожалуют?
Зинаида Антоновна повела плечом.
- Вся Ленкина жизнь состоит из опозданий.
- Это точно, — усмехнулся Юрий Антонович, в следующий миг помрачнел и немного нервно добавил: — Артур обещал приехать, как только управится с делами.
- Будто на другой день отложить свои дела не мог, — Илга Дайнисовна нахмурилась. — Совсем не почитает молодежь святые праздники!
Павел с нескрываемой иронией посмотрел на нее, пожал плечами.
- Сами ведь учили почитать иные дни.
Илга Дайнисовна строго глянула на дерзкого племянника, но тот, похоже, даже не заметил, как она сердита. И Артур вот точно так же. Что за поколение? Она-то воспитывалась в доме, где даже взрослые дети почитали родительское слово. Можно было кивать и делать по-своему, но упаси боже прекословить!
Илга Дайнисовна родилась в немного необычной латышско-русской семье, в деревеньке неподалеку от Даугавпилса. Отцу долго не везло: в доме с трудом наскребли на женитьбу старших братьев, а тут еще в начале тридцатых в Латвии настали трудные времена — в мире разбушевалась Депрессия, — и младший мог остаться бобылем. На счастье или нет, но в соседней деревне подросла воспитывавшаяся у дальних родственников русская сиротка. Девушка потеряла родителей и крохотного братика в девятнадцатом году, во время карательного рейда большевиков по русским деревням восточной Латвии. Приемные родители ее не очень-то любили, и когда к ней посватался нищий, но не рассчитывающий на приданое Дайнис Озолс, только обрадовались.
Жизнь молодых складывалась непросто, но они сумели притереться друг к другу, народили троих детей и, работая долгие годы от зари и до зари и даже больше, кое-что поднакопили. В сороковом году задумали отделиться от родителей Дайниса и ставить свой дом. Не тут-то было: сперва, не выходя из дома, оказались вдруг в Совдепии, а потом и вовсе грянула война!
Но самыми жестокими оказались первые послевоенные годы. Илга Дайнисовна хорошо помнила то время: по деревням шныряли "слуги Сталина", леса наводнили "лесные братья" и отпетые разбойники, и все они так или иначе сели на спины безразличных к политике, но почему-то вечно всем обязанных крестьян. А в сорок девятом убили дедушку; кто, из какого лагеря — так и не узнали.
Илге было очень трудно. Родители — ярые католики — требовали строжайшего соблюдения религиозных правил и жестоко наказывали за малейшую провинность. Но она молча все сносила: и когда после часа-двух стояния в костеле от голода и усталости кружилась голова, и даже когда вместо школы родители отправляли ее пасти соседских коров, а заработанные копейки тайком от безбожной власти жертвовали на церковь.
