Илга молча дотянула до семнадцати и уехала. Она так надеялась, что больше не придется соревноваться с сестрой за любовь окружающих…
- Кстати, тетя Илга, — спохватился Павел, — вы ведь католичка?
- Да! — с гордостью кивнула та.
- Стало быть, ваше присутствие за сегодняшним праздничным столом вполне логично. Но вы-то, мам и дядя Юра, люди, вроде, православные. А ваше Рождество на январь приходится.
- Нашел православных, — махнула Зинаида Антоновна.
Юрий Антонович, глядя мимо племянника, сказал:
- Хоть мы и православные, все ж должны и местные обычаи уважать.
- Интегрироваться, значит, — с ухмылкой закивал племянник.
Зинаида Антоновна насмешливо глянула на брата.
- Сказал бы проще: красные дни в эстонском календаре на январь не выпадают!
Юрий Антонович посерел, сделал две быстрые, жадные затяжки и нервно вдавил окурок в пепельницу. Пальцы его покрылись пеплом, он схватил со стола салфетку и принялся лихорадочно вытирать испачканную руку.
Павел тоскливо глянул на него и уставился в черноту за окном. Дядю он не любил с малых лет. Павла раздражал солдафонский, скабрезный и, в общем-то, убогий юмор Юрия Антоновича, его нарочито грубый хохот. Он не понимал, как может мужик обожать бабские сплетни, да еще и быть их переносчиком. А больше всего он ненавидел, когда этот неудачник начинал поучать…
Паше не было и двенадцати, когда родители вдруг развелись. На самом деле совсем не вдруг, но мальчик до последнего момента ничего подобного и представить не мог. Папа оставил ему и маме оплаченную только наполовину кооперативную панельную "двухкамерку", забрал почти половину накопленных за пятнадцать лет денег и уехал со своей молодой любовью куда-то на Север. Несколько раз присылал кое-какие деньги, приезжал — водил сына в кино и детское кафе. Потом все реже напоминал о своем существовании, а как страна распалась на отдельные "составляющие", словно в воду канул. Павла этим, надо признать, не очень огорчив.
Юрий Антонович после развода сестры взялся заменить племяннику отца. Чуть ли не при каждой встрече учил уму-разуму: слушайся маму, учись как следует, не пей, не кури, расти образцовым совком; да здравствует великий и могучий Советский Союз: "Эх, и дали мы китайцам на Даманском!" Пашка, пока был мал и наивен, откровенно злился на занудного дядьку и насупленно спрашивал: "А почему вы курите и пьете, если это так плохо? Почему сами стали всего-то трактористом и не выучили ни одного иностранного языка, даже эстонский?" Тогда уже нервничал Юрий Антонович и говорил сестре: "В отца он у тебя — такой же вырастет мерзавец!" Зинаида Антоновна после этих разговоров всегда плакала и просила брата оставить Павлика в покое. Но тот не унимался.
А Павел взрослел, умнел и диву давался, как много мнит о себе иная посредственность. Юрий Антонович ко всем лез со своими советами, поучал, как надо жить, строить отношения в семье. Между тем, абсолютно не разбираясь в людях, женился в первый раз — еще на Целине — настолько неудачно, что вынужден был бежать от жены сначала на Кавказ, а потом — в Таллинн. Правда, в чем суть дела, он никому толком не рассказывал… Жизнь Юрия Антоновича ничему не научила, и он повторил ошибку. Браком с Илгой Дайнисовной он явно тяготился и не бросился в бега, возможно, только из-за возраста. А может, понял, что с его данными лучшую партию все равно не сыскать.
Юрий Антонович совсем не умел анализировать и, например, пройдя через многие "прелести" советского строя, все равно до старости считал, что живет в самой замечательной стране: "…и по выплавке стали мы впереди планеты всей!" Павел еще в шестнадцать лет попытался хоть что-нибудь втолковать своему глупому дядьке, научить, например, читать советские газеты между строк — без толку! Только незадолго до кончины СССР Юрий Антонович признал-таки правоту племянника, потому что к этому времени уже все средства массовой информации взахлеб орали об ужасах угасающего коммунизма. Признал, но по Союзу все равно тосковал…
- Когда ты, Пашка, в институт поступать собираешься?
Племянник посмотрел на заговорившего с ним дядю и вдруг отчетливо увидел мелькнувшие в его глазах усталость и опасение… нет, боязнь быть непонятым. "Он ведь очень одинок", — мысль оказалась столь неожиданной, что Павел на миг растерялся и замешкался с ответом. Юрий Антонович, похоже, истолковал паузу по-своему и глянул на сестру.
- Или передумал быть архитектором?
- Не передумал, — ответил Павел. — Хотя и тратить пять лет жизни малоэффективно особого желания не испытываю.
- Как это? — оторопел Юрий Антонович. — Для такого дела институт необходим.
- Есть еще неплохая штука под названием "самообразование". Самоучка Циолковский, например, создал основы целой науки.
- Ну, ты хватил, — хмыкнул дядя. — То ж Циолковский!
- А это — я! Я, в отличие от Циолковского, имеющий полноценное школьное образование и отличный слух.
- Слух-то тут при чем? — удивилась Илга Дайнисовна и тут же воскликнула: — Пролетишь ты, Пашка, со своим самообразованием — так и останешься ни на что не годным недоучкой!
Павел глянул на нее исподлобья, закурил и, выпустив первую, обильную струю дыма, с нескрываемым сарказмом поинтересовался:
- Тетя Илга, вы сами-то какой институт окончили? Хотя чего это я? Вы же не признаете всю эту книжную муру… — не договорив, он махнул сигаретой и отвернулся.
Илга Дайнисовна держалась так, словно сказанное племянником адресовано вовсе не ей, а, скажем, марсианину Чпок-да'Тьфу. Юрий Антонович почувствовал себя неловко и даже нелепо: с одной стороны, следовало заступиться за жену, однако что-что, а про книжку сказано было верно…
- Ты, Павлик, на нас не смотри, — вмешалась Зинаида Антоновна. — В наше время работы хватало даже тем, кто про букварь понятия не имел. А вот нынче без образования никак.
- Судя по Лощихиным, — Павел чуть скривился, — дело обстоит иначе.
Юрий Антонович посмотрел на смутившуюся сестру:
- Кто такие?
- В нашем подъезде живут, — ответил Павел за мать. — Старший из братьев Лощихиных — потрясающе умный мужик. Школу окончил с серебряной медалью, играючи поступил в Тартуский университет и выучился на филолога.
- На кого? — напряглась Илга Дайнисовна.
Павел кратко усмехнулся и пояснил:
- Стал специалистом по русскому языку.
- Тоже мне профессия!
Несколько секунд Павел с ироничной жалостью смотрел на тетку, покачал головой и продолжил:
- В самом деле вышло так, будто профессию Саня получил ни на что не годную. Первое время он искал себе место в каком-нибудь издательстве, но что с ними сталось, думаю, вы знаете…
- А что такое? — поинтересовалась далекая от мира книг Илга Дайнисовна.
- Русских издательств в Эстонии почти не осталось, — едва сдерживая раздражение, объяснил ей супруг.
Павел с признательностью глянул на дядю.
- В местных русских газетах, если они не издохнут, просвет для нынешних двадцатипятилетних появится лет через десять. Пришлось Сане идти в учителя. Но два года мытарств дали понять, что даже мало-мальски сносную жизнь этим не обеспечить. К счастью, у него младший брат Леха — полный обалдуй, с горем пополам одолевший восьмилетку и один год кулинарного профтеха…
- Шпана был, — протянула Зинаида Антоновна, — поискать таких!
- Так что б вы думали? — Павел с усмешкой посмотрел на невозмутимую тетку. — В один прекрасный день Леха вдруг заявил, что будет бизнесменом, невзирая на хохот окружающих, наскреб у знакомых денег, купил у оптовиков несколько ящиков баночного пива и стал им торговать. Прямо на улице.
- Тоже мне бизнес! — с сарказмом воскликнула Илга Дайнисовна.
Павел энергично закивал.
- Все умники так и думали. А Леха за три-четыре месяца наторговал небольшой капиталец, купил себе ларек, потом еще один… Сейчас их у него целых шесть!
- Я, кстати, видела Лешку дня два назад возле одного из ларьков, — вспомнила Зинаида Антоновна. — Не узнала, пока не поздоровался; такой видный стал мужик! Машина у него какая-то дорогая…
- "Вольво" девяносто второго года, — сказал Павел и со странной тоской добавил: — Строит себе дом в Какумяэ.
Юрий Антонович непонимающе посмотрел на племянника.
- Каким же образом такое счастье старшего коснулось? В дело, что ли, вошел?
Павел мотнул головой.
- Была проба, но оказался умный Саня бездарным бизнесменом. Только он и так новой жизнью доволен: работает продавцом в одном из Лехиных ларьков, на халяву читает газеты и журналы и зарабатывает в два раза больше, чем недавно на педагогическом поприще.
Последнее словосочетание напомнило школьные годы, которые вспоминались, вообще-то, редко и без свойственной большинству выпускников ностальгии, — Павел и советская школа друг друга крепко не любили.
