"Думаю, что последняя глава путинского государства началась". Борис Акунин о войне и "Настоящей России"

Писатель Борис Акунин уехал из России еще в 2014 году, после аннексии Крыма. Сейчас он, вместе с артистом балета Михаилом Барышниковым и экономистом Сергеем Гуриевым, запустил проект "Настоящая Россия". Они собирают деньги для украинских беженцев, пишет Русская служба Би-би-си.

Почему нужен проект "Настоящая Россия", и почему вы запускаете его именно с этими людьми в таком составе?

Это люди, с которыми я давно знаком и дружу, это люди, важные для русской диаспоры, и главная наша задача — объединить огромное количество русских людей, живущих по всему миру, для самого насущного. Сейчас перед миром стоят две, на мой взгляд, главные задачи. Во-первых, остановить войну и, во-вторых — помочь этим миллионам людей, которые оказались в ужасной ситуации. Допустим, остановить войну мы не можем. Это не в наших силах. Но помочь мы можем. Огромное количество людей, русских людей, живущих повсюду, сейчас участвует в волонтерском движении, они сдают деньги, делают, что могут. Но все эти усилия сейчас децентрализованы, они рассредоточены. Это прекрасно, конечно, но нам кажется еще очень важным показать миру, что Россия — это не Путин, есть нормальная Россия, настоящая Россия, что нас много, что мы представляем собой как бы отдельную общественную силу, мы должны о себе заявить. И первое, что мы сейчас должны сделать, — это помочь, естественно, в этой гуманитарной катастрофе, но не только это. Мы должны как-то объединиться. Мы должны заявить о себе в самых разных странах, где бы мы ни жили. Мы должны все вместе, после того как прекратится война в Украине, создавать, придумывать нормальную Россию, ту Россию, которая будет существовать после Путина. И мы должны сделать все для того, чтобы Путина скорее не стало в России. Вот это общее наше намерение. Мы при этом как бы все люди не политические. Это не политическое движение. Это движение гуманитарное, культурное и в значительной степени эмоциональное.

Вы говорите, что собранные средства пойдут группе британских благотворительных организаций. Эти организации готовы принимать деньги от россиян? Не станет ли это проблемой?

Нет, этой проблемы, конечно, нет, потому что эти деньги идут централизовано в этот самый Disasters Emergency Committee [Чрезвычайный комитет бедствий — объединение не менее 15 британских и международных благотворительных фондов], где Save the Children, Oxfam и так далее и тому подобное. Мы сейчас находимся в стадии организации. У нас есть очень много заявок от небольших фондов, волонтерских организаций, которые работают в Польше, в Украине и в других странах. Им всем нужно помогать. И как только мы организуемся, и как только у нас будет свой собственный счет, свое собственное юридическое лицо, мы будем работать с ними напрямую. У нас уже очень большой список людей, которым нужна помощь, и мы это, конечно, будем делать.

Участие в любых пацифистских и тем более проукраинских кампаниях сейчас представляет для россиян, даже если они не живут в России, определенный риск. Как минимум российские власти могут взять таких людей на карандаш, если узнают их имена. Как вы обеспечите безопасность и анонимность тем, кто будет делать донаты [жертвовать] проекту? И не боитесь ли преследования вы лично?

Наш проект ориентирован прежде всего на русскую диаспору, на людей, которые живут за пределами России. Потому что россияне нам тоже пишут, они тоже хотят помогать, но они лишены такой возможности, потому что из-за санкций они не могут переводить свои деньги за границу. И мы им говорим, что если вы хотите помочь, тогда помогайте сейчас отечественным фондам, которые занимаются благотворительностью, помощью больным детям, хосписам и так далее. Потому что они сейчас все оказались тоже в ужасной ситуации в России. Туда сейчас перестают поступать лекарства, туда перестают поступать донаты, потому что очень большое количество людей, которые обычно помогают своими деньгами, благотворительностью, сейчас бегут из России за границу. Они бегут оттуда тысячами, и это, помимо всего прочего, ставит в очень уязвимое положение все эти фонды, которые за счет их пожертвований в основном существовали.

Сейчас идут большие споры по поводу того, могли ли российские либералы, люди оппозиционных взглядов, сделать больше, чтобы предотвратить такое развитие событий. Как вы отвечаете на этот вопрос, вы лично вините себя за то, что сейчас происходит? Ваш проект можно в какой-то мере считать искуплением вашего собственного чувства вины перед украинцами?

Чувство вины, конечно, есть, и ответственность, конечно, есть у нас у всех, у всего нашего сословия, если употребить термин архаичный, у этого интеллигентского сословия.

В девяностые годы, когда Россия избавилась от тоталитарного режима, мы все занялись своими профессиональными делами с большим азартом. У нас появилась такая возможность писать, что хочешь, говорить, что хочешь, и так далее. И никто из нас не хотел заниматься политикой. С нашей точки зрения, политика — это дело было грязное. Пусть этим занимаются другие люди, а мы будем писать книги, ставить спектакли и так далее. Нам было замечательно, здорово. Многие из нас добились чудесного, профессионального успеха, построили свою личную карьеру. Например я. Но за тем за всем мы оставили страну людям, которые не боятся грязи, которые охотно занимаются политикой, и в результате страна досталась им. А когда мы спохватились, что происходит что-то не так, и попытались что-то сделать, оказалось, что это уже поздно. Конечно, мы виноваты, потому что это была наша страна, мы там жили. Это наша жизнь, но это не значит, что нам сейчас надо опускать руки и ничего не делать. И вот это желание что-то делать — оно есть у очень многих людей.

Ваша инициатива называется "Настоящая Россия". Вы уже, может быть, ответили на этот вопрос, но хотелось бы всё-таки задать его. Сейчас Россия выглядит не красивой и героической, а очень темной и страшной. Вы считаете, что до сих пор существует другая, настоящая Россия, которая лучше той, что мы видим в действиях Путина сегодня?

Конечно, считаю. Россия — это страна, которая существует много веков, которая внесла очень важный вклад в мировую культуру. Россия — это страна Пушкина, Чехова, Достоевского, Толстого, Сахарова, они никуда не делись, и мы очень хотим, чтобы государство РФ — Российская Федерация — с этой Россией не отождествлялось. Есть путинская Россия, есть этот самый Путинленд, который нам всем не нравится, и мы не делаем из этого никакого секрета. И есть Россия русского языка, русской культуры, каких-то вот этих самых ценностей, которые создавались традиционно — сострадания, помощи, альтруизма в конце концов.

Опросы общественного мнения в России показывают, что больше половины населения поддерживает так называемую спецоперацию Путина в Украине. Как вы можете это объяснить?

Ну, во-первых, соцопросы, как правило, устраивают структуры, которые напрямую аффилированы с государством.

Во-вторых, в несвободном полицейском государстве ценность опросов всегда очень сомнительна, потому что люди предпочитают не говорить правду.

В-третьих, как мы знаем, массовое сознание работает не быстро. И изменение реальности, а в России капитально изменилась реальность, будет людьми прочувствовано не сразу, в течение первых дней, а в течение недель и месяцев. Эти изменения будут происходить, потому что чем больше вокруг будет всего тревожного, непонятного и ухудшающего жизнь, тем больше люди будут интересоваться политикой. Я очень хорошо помню, как это все происходило в 80-е годы при Советском Союзе, который был гораздо более жесткой и тоталитарной структурой, чем нынешняя путинская рыхлая диктатура.

Так что, может быть, санкции будут действовать таким образом, как надеются лидеры западных стран?

Конечно, будут, но некоторые из этих санкций, с моей точки зрения, являются контрпродуктивными и даже вредными, потому что, например, вот это самое подключение механизма cancel culture [культура отмены] здесь не должно работать, оно вредит. Нельзя писателям ограничивать доступ [к своим книгам] в России. Нельзя интернет-компаниям ограничивать доступ[ность] своего контента в России. Это всё на руку Путину. Это всё его усиливает, это делает его монополию на информацию еще более тоталитарной. Это все, с моей точки зрения, ошибки.

В интервью Юрию Дудю вы сравнили жизнь в России в ближайшее время с жизнью в станице Кущевской. Как человек, обладающий огромным моральным авторитетом среди россиян, и как человек, который родился и вырос в СССР, вы можете дать россиянам какой-то совет о том, как выжить в новых условиях и как при этом не предать собственные принципы, сохранить себя как личность?

Я очень осторожен в советах россиянам, потому что советы, данные из безопасного далека, звучат всегда некрасиво. Поэтому я считаю, что не только сейчас, всегда надо вести себя достойно. Надо понимать, что этот мрак долго не продлится. То, что Путин развязал украинскую войну, очень сильно сократит срок его пребывания у власти.

До 24 февраля я оценивал перспективы вот этого путинского государства, как, скажем так, средне продолжительные. Сейчас ситуация изменилась. Никакой продолжительности и даже среднести там не будет. Там события теперь будут развиваться быстро. Это, видимо, будет довольно печальное зрелище, потому что чем пустее холодильник, чем громче телевизор и тем жестче репрессивные меры, это все так. И тем не менее, я думаю, что эта последняя глава путинского государства началась.

Считаете ли вы, что на россиянах как на народе теперь на долгое время останется в западном мире клеймо агрессоров? И как российским эмигрантам жить с этим в западном мире?

Тяжело. Мне рассказывают со всех сторон всякие неприятные вещи, вплоть до того, что русские дети в школах подвергаются буллингу, потому что детская психология — это детская психология. Да, мы знаем, как она работает. Вот сейчас в очень тяжелой ситуации окажутся, например, беженцы от путинского режима. То есть, это люди, которые против войны и против Путина, но для окружающих они все равно русские. Все хотят помогать украинским беженцам. И это правильно. Русским беженцам никто, естественно, помогать не хочет. Это тоже одна из задач будет для русской общины, русской диаспоры, живущей в мире. Это одна из задач, которыми мы займемся, просто сейчас с украинскими беженцами это вообще пожар. Это надо делать. Все усилия надо кидать на это. Пятно, конечно, останется. Я думаю, что оно останется до тех пор, пока в России не произойдет революция, и отношение к России, к русским, вероятно, изменится только тогда. Вот нам всем с этим жить. Теперь важно то, как мы будем себя вести, будем ли мы молчать или не будем молчать. Будем делать какие-то хорошие вещи или не будем. Вот это наше общее дело, наша общая ответственность.

У меня очень много подписчиков в социальных сетях, и мне сейчас валом идут комментарии от украинцев, которые пишут, как они меня и всех нас ненавидят. И по этому поводу что я могу? Только вздыхать. Я понимаю, что когда людям очень больно, они кричат от боли и часто матерятся — тоже от боли. Это то, что сейчас происходит. Ответить мне им нечего. Ко мне все время обращаются украинские телевизионные каналы, чтобы я на них выступал. Но мне надо сейчас разговаривать не с украинцами, а с русскими, мне надо разговаривать с соотечественниками, потому что время нам действовать и объединяться. Время понимать вот эту новую реальность, и как себя в ней вести.

Как вы справляетесь с тем, что происходит? Как вы справляетесь эмоционально, как обычный человек? И как перевариваете интеллектуально, как осмысляете?

Справляюсь я плохо, потому что живу я сейчас исключительно этими ужасными новостями и в значительной степени, так сказать, попытками участия в организации вот этого движения True Russia, "Настоящая Россия". Но поскольку организатор из меня никакой, писатели вообще плохие организаторы, я мало чем могу помочь волонтерам и людям, которые этим занимаются. Из своей обычной работы я, конечно, выбит полностью. Книга, над которой я работал, заброшена, и видимо, написана она не будет, потому что все изменилось. С другой стороны, писатель — это такой чудной зверь, что в жизни ни происходит, в конечном итоге перерабатывается в нем и превращается в какой-то текст, какую-то книгу. И я с некоторым неудовольствием и даже стыдом чувствую, как при всем при том всё это внутри меня завязывается в какую-то историю, в какой-то роман, который — я пока даже не очень понимаю про что, но я понимаю вот эту энергетику, которая от него исходит. А в писательском труде, в произведении, это самое главное, потому что сначала возникает некий заряд, некая искра, да, из которой потом вырастают все остальное персонажи, сюжеты. Это уже происходит само собой. Я даже думать про это не хочу, я гоню от себя эти мысли. Это происходит само собой.

Как вам кажется, если говорить о возможном романе, в какой точке находится герой произведения Владимир Путин и чем кончится этот роман?

Это явно не герой моего романа. Это на самом деле фабула очень, как бы сказать, избитая, даже не интересная. Вот этот самый состарившийся диктатор, очень долго находящийся в иллюзорном мире и имеющий представление о людях очень, как бы сказать, низкое, потому что он других людей вокруг себя не видит. Он давно окружил себя, выражаясь по-конфуциански, какими-то сяожэнями, то есть вот этими низкими людьми. Там же идет отрицательный естественный отбор всегда. У него ощущение, что весь человеческий род такой. Писать про это литературу даже неинтересно.

У меня когда-то была повесть про Ивана Грозного. Но я уже произвел некоторые аналитические экскурсы в мозги тирана, и там все слишком черно-белое, там нет нюансов. В литературе самое интересное — это нюансы.

Какие книги вы бы посоветовали сейчас читать людям? В какой литературе искать ответы на какие-то фундаментальные вопросы о происходящих событиях, искать утешения, черпать силу?

Мы все такие разные, и мы бываем разные, в разном состоянии, в разном возрасте. И нам все время нужны разные книги. В этом и прелесть литературы, потому что книга имеет ценность, когда она к тебе попадает в правильный момент твоей жизни. Книги, которые мы любим, — на самом деле это книги, которые мы прочитали в правильное время. Какие-то хорошие книги к нам попали, когда мы были к ним не готовы и не смогли их оценить. Или, наоборот, пришли слишком поздно. Я думаю, эх, если бы эту книгу прочитал в детстве, как бы это на меня подействовало.

Лично я сейчас могу читать только книги по истории. Меня интересуют сейчас больше всего мемуары людей, которые уезжали из России в начале 20-х годов. Что с ними происходило? Вот этот самый пресловутый, проклятый эмигрантский опыт. Еще сейчас меня почему-то тянет читать воспоминания диссидентов советских, которые существовали в гораздо более безнадежные времена и чувствовали себя несравненно более изолированно, чем мы. Потому что нас много, мы объединены благодаря интернету, где бы мы ни находились, и у нас есть возможность сделать гораздо больше, а не просто выйти нескольким человекам на Красную площадь, где их немедленно арестуют. Мы действительно можем сделать гораздо больше.

Все, что происходит сейчас, вызывает у вас какие-то ощущения, как будто вы на самом деле находитесь в каком-то огромном романе?

Есть ощущение, безусловно, все эти дни некоего отрыва от реальности, что ты попал в какую-то антиутопию, и, конечно же, я не думал, честно говоря, после распада Советского Союза, что я буду всерьез опасаться ядерной войны, А сейчас эта вероятность — вот она, реально существует.