"У Красной армии не было причин опасаться наказания за грабежи, убийства, изнасилования": историк продолжает рассказывать об Эстонской Освободительной войне

Портал communistcrimes.org запустил серию дискуссий ”Красный уголок”, в рамках которой член правления Эстонского института исторической памяти Сергей Метлев расспрашивает историков, исследователей и лидеров общественного мнения о наследии коммунистических режимов. Данная беседа посвящена менее известной стороне проходившей между Эстонией и Советской Россией в 1918-1920 годах Освободительной войны. Историк и журналист Таави Минник делится знаниями о совершенном на территории оккупированной Эстонии красном терроре, который унес жизни более чем 700 человек. Первую часть интервью можно прочитать здесь.

Когда осенью 1918 года наступление Северо-Западной армии на Петроград во второй раз провалилось и Советская Армия, т.е. Красная Армия снова оказались на границе Эстонии, Ленин писал, что необходимо вторгнуться на территорию Эстонии, повесить здесь помещиков и богатых крестьян. Вся система, созданная после октябрьского переворота, была брутальной и жестокой. Присутствовавшие при ней люди автоматически переносили применявшиеся в Москве и Петрограде практики и в города Эстонии — в Нарву, Тарту, Выру и Раквере.

Трудовая коммуна немедленно начала национализировать имущество на оккупированных территориях, запрещать все собрания и, конечно же, религиозную жизнь. Это не всегда приводило к прямому физическому насилию. Однако применялись жестокие административные методы, которые, согласно законам Эстонской Республики того времени, считались недопустимым нарушением свобод человека.

Не могли бы вы еще немного проанализировать эти эпизоды? В частности, представляет интерес та часть эстонского общества, которая в то время находилась под оккупацией. Какие настроения были в обществе и каким было их отношение? Изучено ли это вообще? Сталкивались ли вы с такими воспоминаниями?

Эта тема мало изучена, потому что, как известно, Эстонское государство маленькое и у нас мало ресурсов. Возможно, большая часть общества не согласится с этим, но у нас также мало историков, которые могли бы заниматься такими вопросами. Есть еще много материала для исследований. Например, со времен при большевиках в Тарту сохранились такие воспоминания, согласно которым в первые недели жизнь продолжалась по-старому.

Затем, в январе 1919 года, произошел перелом. Людей стали массово арестовывать. Начали распространяться всевозможные истории. Несомненно, нельзя было скрывать, что людей расстреливают на льду реки Эмайыги и топят в проруби. Такие вещи, конечно, не остались незамеченными.

Что касается поддержки большевиков, то она несомненно была на эстонских территориях осенью 1917 года, когда проходили выборы в российское Учредительное собрание, где большевики набрали около 40% всех голосов. С тех пор поддержка неуклонно снижалась. В январе 1918 года были объявлены выборы в Учредительное собрание Эстонии, которые были прерваны теми же большевиками, когда они увидели, что не могут получить там большинство.

Там их поддержка была уже около 35%. Можно предположить, что поддержка резко упала и к концу 1918 года, и определенно еще больше упала во время Освободительной войны. Основным слоем, поддерживавшим власть большевиков, были заводские рабочие, которые в то время простаивали. В течение 1917 года вся промышленность остановилась. Безусловно, эти обстоятельства были тяжелыми.

Такие группы населения было легче агитировать. Если мы посмотрим на их поддержку различных коммунистических теневых организаций после Освободительной войны, то они выиграли, например, первые местные выборы в Таллинне. У них также была заметная поддержка в Тарту.

Поддержка коммунистов и большевиков существовала на протяжении 1920-х годов. Моя гипотеза состоит в том, что, когда пришло движение вапсов (ветеранов Освободительной войны — прим. пер.), так называемый городской люмпен стал поддерживать новое движение, которое не так уж сильно отличалось от большевиков. Было много дискуссий о том, чего хотели вапсы: может быть, это был так называемый национал-коммунизм? Даже если бы их лидеры имели благие намерения, им рано или поздно пришлось бы скорректировать свою политику под давлением электората.

Что касается антирелигиозной политики, то, как я уже сказал, соответствующие декреты были изданы по образцу Советской России. Все религиозные организации и религиозные учения на территории Эстонии были запрещены. От рук Эстляндской трудовой коммуны здесь погибли пять-шесть лютеранских и православных священнослужителей. На подконтрольных Коммуне территориях прекратилась религиозная жизнь.

Если мы посмотрим на историческую хронику в киноархиве, то увидим, насколько большие церкви, такие как Нарвская Александровская церковь, Нарвская городская церковь и другие, полны красных флагов и лозунгов. Если читать воспоминания современников, лидеры тогдашних эстонских большевиков произносили ”пламенные” речи за кафедрой. В этих условиях, конечно, не могло быть религиозной жизни. Связь с церковными структурами представляла прямую угрозу жизни людей.

Экономическую политику Эстляндской трудовой коммуны основательно анализировали. Здесь эстонскими большевиками была сделана важная ошибка, на которую указывали даже советские историки. Они не сделали такого же хитрого рывка, как большевики в России. Они отбирают землю и отдают ее (пусть даже временно) крестьянам. Это был один из решающих моментов Гражданской войны в России.

Конечно, крестьяне не получили никакой земли, как обещала партия большевиков. Позже от них оторвали землю. Поскольку так называемые белые вообще не соглашались на компромисс, ожидалось, что их целью будет восстановление наблюдавшейся до Гражданской войны довоенной ситуации с помещиками, а также, вероятно, с самодержавием. Можно предположить, что подавляющее большинство русских офицеров были монархистами и не соглашались ни на какие уступки. Это сыграло важную роль в Гражданской войне в России.

Эстонские коммунисты в 1918-1919 годах не были согласны делать что-либо подобное. Они конфисковали земельную собственность Эстонии и пытались сделать из нее коммуны или коллективные хозяйства. В земельном вопросе видели большую ошибку. Большая часть сельскохозяйственных земель в Эстонии была сосредоточена в руках очень небольшой части населения, то есть Остзейского дворянства, но решить эту проблему не удалось. В этом виден момент, который значительно снизил поддержку Эстляндской трудовой коммуны среди сельского населения.

Мы неоднократно говорили о терроре, который развязали действовавшие в Эстляндской трудовой коммуне люди. Также вы упомянули, что и солдаты и офицеры Красной армии тоже занимались не только военными действиями. Установлена ​​ли причастность прибывших из России красноармейцев к террору в отношении мирного населения?

Да, такие эпизоды, несомненно, имели место. Следует учитывать, что основными исполнителями террора были члены Эстонских стрелковых полков, в особенности члены II Вильяндиского стрелкового полка (по старому названию города используется также Феллинский полк — прим. пер.), на базе которых сформировали различные карательные отряды, действовавшие в Тартуском и Вируском уездах. По воспоминаниям, они проводили расстрелы и казни. После ухода большевиков эстонским властям удалось выявить другие, гораздо более жестокие методы казни, которые использовались, например, для экономии пуль или из чистого садизма.

Что касается преступлений Красной армии, то такие эпизоды, несомненно, имели место. Мы должны осознавать реалии и насилие того времени, с которым общество в целом столкнулось начиная с лета 1918 года, и которое осенью было узаконено декретом советского правительства.

Оно пронизывало все общество, особенно партийные и красноармейские структуры. Мы должны учитывать, до какого состояния было доведено общество, и сколько человеческая жизнь стоила в то время. На самом деле, она ничего не стоила. У Красной армии и эстонских большевиков не было причин опасаться наказания за грабежи, убийства, изнасилования и т.д. Их обвиняли, в том числе и другие большевики, в использовании красного террора для присвоения имущества своих жертв.

Когда общественность узнала из газет и фотографий, что такие зверства были совершены против беззащитных и невооруженных людей в Тарту и других местах, какова была основная реакция? Какая политическая дискуссия в обществе сопутствовала этому?

Я думаю, что этим большевики и эстонские большевики окончательно вывели себя за пределы эстонской политики. Было ясно, что после этого другие партии и политические силы не смогут с ними пойти на компромисс. У нас также были, например, левые эстонские эсеры (Партия социалистов-революционеров — прим. пер.), очень близкие им, но в целом после этих преступлений на территории Эстонии большевики стали персонами нон грата.

Пресса того времени подробно и ярко освещала преступления большевиков. В газетах публиковались списки казненных и убитых; а также подробности, рассказы, свидетельства очевидцев. В то время газеты были основным каналом связи и, конечно же, 100 лет назад никакого интернета не было. Думаю, они производили на людей того времени очень глубокое впечатление.

Если попытаться сравнить, как чтили память жертв красного террора времен Освободительной войны в Эстонской Республике до Второй мировой войны и в современной, восстановившей независимость Эстонской Республике, то какие принципиальные различия мы найдем во взглядах на эту тему и дискуссии о ней?

Мы должны понимать, что после этих событий сменилось три-четыре поколения людей, в зависимости от того, как долго кто-то считает продолжительность одного поколения. Во-первых, эти события за это время теряют актуальность. Во-вторых, то, что произошло в 1940 году, и особенно в 1941 году, а затем то, что произошло после 1944 года, в разы затмило все случившееся в 1918/1919 годах.

Число жертв и доля населения, которых коснулись сталинские репрессии, были значительно выше, чем эти 2500 арестованных и более 700 убитых, которые пали жертвами Эстляндской трудовой коммуны, когда Коммуна действовала в Эстонии в течение нескольких месяцев в 1918 и 1919 годах. Масштабы совершенно разные. Прошло так много времени, и я думаю, что в обществе эти события в значительной степени забыты.

Хотя, если посмотреть (местные) газеты в Эстонии, то эти события (например, убийство Тартуской кредитной кассе, убийство в районе Палермо и т.д.) в связи со всевозможными юбилеями до сих пор вспоминаются и не забываются полностью, но, конечно, они утратили актуальность. Из своей личной практики могу сказать, что когда я еще работал в газете, после того, как выходил какой-то материал, то находились пару человек, которые говорили, что дед мне что-то рассказывал или что пострадали мои родственники. Можно сказать, что какая-то устная традиция все еще существует, по крайней мере, среди старшего поколения.

Как вам, как историку кажется, достаточно ли исследован террор времен Освободительной войны? Есть ли у нас возможности, чтобы еще больше углубиться, или возможные источники уже исчерпаны?

Думаю, что нет. Во-первых, вопрос возможности использования новых источников. Сегодня говорят, что каждый историк сам создает свои источники — кто что находит. Когда я смотрю на всевозможные воспоминания, тексты местных историков или краеведов, время от времени для меня все же появляется какая-то новая информация, даже если я ее отдельно не искал.

Это значит, что есть еще много чего, что можно исследовать. Одно время я также исследовал в российских архивах, это тоже возможное направление. Точно так же в латвийских архивах есть материалы, которые касаются Южной Эстонии и окрестностей Валга. Тогда я получил много важной информации, которую искал там, но многое не удалось из-за незнания латышского языка. Несомненно, здесь есть возможности для исследований. Конечно, есть и другие люди, которые занимаются этой темой.

В связи с одним из предыдущих вопросов хочу дополнить, что мне очень нравится, что эта же тема интересует исследователей и краеведов Нарвы. Сейчас в Нарве идет полемика по поводу того, где установить памятник жертвам Эстляндской трудовой коммуны. Существующий сейчас город Нарва — уже не совсем тот город, который был тогда. Тем не менее, это не оставляет равнодушным и население города, у которого нет непосредственных корней в этом месте. Для меня стало приятным сюрпризом то, что многих нарвитян интересует более ранняя история их родного города и то, что было до 1944-1945 годов, и мне очень нравится эта тенденция.

Они также обратились в Эстонский институт исторической памяти с просьбой поддержать эту инициативу. Памятник будет рядом с лютеранской церковью, в помещениях которой якобы была провозглашена Трудовая коммуна. Надеюсь, это произойдет, потому что как в маленьких, так и в больших населенных пунктах по всей Эстонии есть местные мемориалы (жертвам красного террора во время Освободительной войны — прим. ред.), а в Нарве пока нет. Надеюсь, у них получится, и они смогут поставить этот памятник если не туда, куда хотят, то куда-нибудь еще на видное место.

Здесь мы, таллиннцы, мало чем можем им помочь. Надеемся, что их инициатива принесет свои плоды. Как вы сами знаете, поскольку вы участвовали в проектах гражданского общества, если есть активный костяк, то можно горы свернуть. Если и в Нарве найдется такой костяк, то я думаю, что их усилия, наконец, могут увенчаться успехом. В любом случае, это крайне положительное начинание.

То, что эта тема, немного растворившаяся в памяти, снова возникла благодаря Нарве, на мой взгляд, еще одно доказательство того, что тема красного террора во время Освободительной войны по-прежнему интересна любителям истории. Есть еще люди, которые знают, что их родственников тогда казнили. Наша задача — говорить об этой теме и подчеркнуть, что еще до трагических событий 1940 года были люди, которые расстались с жизнью, здоровьем или имуществом из-за той же идеологии. Большое спасибо, что согласились прийти и поговорить об этом. Надеюсь, когда-нибудь мы сможем снова поговорить об этом с другой точки зрения, например, когда выйдут какие-то новые исследования на эту тему. Спасибо!