”Раны на сердце не заживают”. Белоруски рассказывают о том, как их изменили события в стране

За последние месяцы белорускам пришлось пройти через многое. И пока у них не было времени на то, чтобы разобраться в своих чувствах, проговорить и прожить их. Вместе с фотографом Аллой Шилец Леди TYT.BY задал вопрос: ”Как вас изменил этот август?” — нескольким героиням. У каждой своя история и свой ответ. Но объединяет их одно: каждая из них — в чем-то сутинская ”Ева”. В глазах много грусти, но ни грамма поражения.

Наталья Лубневская, журналист издания ”Наша Нiва”

Получила огнестрельное ранение, когда освещала акцию протеста. Провела в больнице 38 дней.

— Самое большое открытие для меня: я могу многое вытерпеть. А я ведь дико боюсь боли.

Но оказалось, что физическая боль — это не самое страшное, что может случиться. Потому что раны на теле заживают, а раны на сердце — нет. Они рубцуются.

Говорят: всё, что нас не убивает, делает сильнее. Не верю. Эта пуля в ноге не закалила меня, я просто испытала огромное разочарование: ”Да, в мире всё действительно капец как несправедливо”.

Гнев, который я сейчас испытываю, сильнее всего. Он перекрывает остальные чувства: бессилия, страха, отчаяния. Возможно, я просто прячу их даже от самой себя, потому что эти эмоции делают меня уязвимой. Но пока мне не хочется рыдать, мне хочется действовать.

Знаете, что действительно выбивает почву из-под ног? То, что мы больше не знаем, к кому обращаться за помощью, нас некому защитить. Прийти на помощь можешь только ты сам, твои друзья и, к счастью, как оказалось, — простые белорусы.

Когда я читаю последние новости, чувствую гордость за то, что я белоруска. За то, что наш народ совершенно не такой, каким его выгодно выставлять отдельным людям, которые хотят нас запугать и унизить. Мы совсем не терпилы, мы не млявыя и абыякавыя, мы не готовы мириться с хамством и насилием. Жаль только, что чаша нашего терпения переполнилась лишь после того, как дошло до непоправимого — сломанных костей и жизней.

То, каким оказался наш народ, моё главное открытие. Именно это останется во мне: не жестокость силовиков, а солидарность наших свободных духом людей. И то восхищение, благодарность, родство, которые я испытываю по отношению к ним, сильнее страха.

Дарья Бурякина, фотограф TUT.BY

С 9-го августа работает практически без выходных, освещая акции протеста. Была в самых горячих точках Минска.

— Находясь в эпицентре событий, трудно анализировать свои чувства. И я думаю, что нам всем только предстоит осознать, как происходящее повлияло на нашу психику.

Само собой: до выборов мы прошли полный инструктаж по технике безопасности, у нас были специальные средства защиты для работы в экстремальных условиях. Мы всё иронизировали, что вряд ли нам понадобится такая серьезная амуниция. Ведь никто из нас не мог представить, что будет происходить. И не мог быть к этому готов.

Во время съемок я стараюсь, насколько это возможно, абстрагироваться от эмоций и просто делать свою работу. Хотя это бывает очень трудно: хочется успокоить, защитить, обнять и поддержать того, кто в этом нуждается. Приходится всё время держать в голове, что мой долг — фиксировать события, а не становиться их участницей. И выключать свои чувства.

Но всё равно страшно каждый раз. И каждый раз — по-новому. Ты постоянно открываешь для себя новые сорта ужаса.

Могу сказать, что пули, взрывы и крики не так били по психике, как попытки мешать моей работе. Страх и негодование вызывает не физическая опасность, а несправедливость, которая происходит повсеместно.

Когда ты, не совершив никаких противоправных действий, слышишь в свой адрес крики, мат, угрозы — это шокирует. Когда ты выполняешь свою работу в форс-мажорных условиях, а в ответ сталкиваешься с давлением и открытой угрозой со стороны тех, кто, по идее, должен тебя защищать, — это серьезный стресс.

Но чтобы продолжать выполнять свою работу, нужно держать себя в руках. Переосмысливать и проживать это я позволяю себе в те дни, когда выпадают выходные. Их было несколько за последние месяцы — и все я провела в горизонтальном положении. Я ела, спала и плакала. Плакала, спала и ела. Немного помогает йога: мне кажется, что благодаря ей мое сознание приходит в норму.

Что во мне изменилось за это время? Из интроверта я превратилась в экстраверта. Я поняла, что живу в окружении невероятных людей. Восхищаюсь смелостью белорусов, черпаю вдохновение в народном творчестве и благодарю тех, кто поддерживал меня во время моей работы. Совершенно незнакомые люди не раз подходили ко мне на улице, чтобы сказать спасибо, кормили, пускали в свои квартиры, чтобы я оставалась в безопасности и могла продолжать съемку хотя бы из окна.

Такие вещи очень меня греют и дают понимание, что всё не зря, но немного смущают. Я не выбирала условия, в которых приходится работать, и в моем поведении нет ничего героического.

Я не герой — просто фотограф. (Улыбается.)

Катерина Раецкая, ведущая мероприятий и проектов, жена Дениса Дудинского

Была отстранена от работы вместе со своим мужем Денисом Дудинским после того, как он осудил первые брутальные задержания белорусов. Впоследствии и сам Денис был задержан: на Окрестина он провел 11 суток.

— Мои представления о себе до всех этих событий были примерно такими: я кремень. Нет, сухарь! Итальянский этот, кантуччи, который не размочить. (Улыбается.)

Но эти дни — 9-е, 10-е, 11-е, 12-е — многое мне про саму себя рассказали. Я даже не представляла, что во мне столько влаги. Что я могу так несдержанно горевать. Что во мне могут прорастать корни чужой боли. Боли тех, кого я совсем не знаю.

В какой-то момент я перешла на формат ”только текст” и отказалась от просмотра фото и видео: поняла, что я, как сейчас принято говорить, ”не вывожу”. Сейчас я сортирую информацию по разным категориям и сама себе говорю: ”Окей, сегодня у нас день грусти, завтра — день истерик, а послезавтра — день холодной, объективной информации о геополитике”. Иначе окажешься на эмоциональном дне, где я себя и нашла числа так 12-го августа.

Я тогда приехала в центр, наткнулась посреди города на омоновцев в балаклавах, поняла, что никаких дел у меня быть уже не может, я не в себе, потому сразу же вернулась домой, чтобы следующие восемь часов бояться, бороться с паникой, кричать и плакать. Как-то переживать то, что всё это действительно произошло с нами!

Под утро увидела онлайн маму, которая, как и вся страна, не спала: тогда все следили в Сети, как людей выпускают из изолятора на Окрестина. Мы начали переписываться и поймали себя на одном и том же ощущении: такую пустоту, горечь, непонимание, как жить дальше, мы испытывали лишь раз. Когда не стало моего дедушки, её отца, главы нашей семьи.

И тогда, 9 лет назад, и в этом августе каждое утро начиналось с мысли: ”Всё, жизнь закончилась. Никогда не будет так, как раньше”. И я знаю: действительно не будет. С этим нельзя смириться, это ощущение огромной потери останется с нами навсегда.

Когда Дениса забрали, хоть я еще и не знала подробностей, сердце сразу подсказало: ”Всё, он куда-то исчез. Он не придёт ко мне на встречу сегодня”. Точно как в плохих романах пишут: ”Женское сердце все чувствует”.

Сразу же вспомнила, что у меня в ”сохраненных” на фейсбуке интервью человека, который сидел как ”политический” в 2010-м году. Он там объяснял разницу между ЦИП и ИВС, что можно передать, когда дадут помыться, как себя вести. Сохраняла я это еще в июне ”для общего развития”. Я вообще люблю посмотреть какой-нибудь сериал о политике и лоббистах, послушать речь Кондолизы Райз и почитать хотя бы про пакт Молотова-Риббентропа, чтобы опираться хоть на какую-то логику… А также про то, чем отличается хлопок от вискозы и можно ли содой чистить умывальник. (Смеется.) Такой универсальный набор женских знаний, которые могут когда-нибудь пригодиться.

И вот — действительно пригодилось.

Я решила отнестись к аресту Дениса как к сложному постановочному проекту — да, плана и ТЗ нет, но ты ж ивентор и продюсер, справишься. Что ты колбаску правильно не порежешь или вещи не упакуешь так, чтоб они влезли в 5-килограммовую посылку?

Знаете, в сравнении с проблемами, которые приходилось решать и по работе, и в наших с Денисом путешествиях, этот проект меня совсем не впечатлил. (Смеется.) Удивил, напугал, но точно не обезоружил.

Что я чувствую теперь?

Я всегда чувствовала, что передо мной — несокрушимый щит, невидимая защита, что оберегает от зла. А теперь я знаю, что эта сила — за моей спиной. Это мой род и мои друзья. Когда представляешь всех своих близких — и тех, что рядом, и тех, кто уже не с тобой, чувствуешь огромную любовь этой большой семьи, ценность своих корней, своей истории — тебе уже ничего не страшно.

Анна Сорока, дизайнер, пострадавшая во время задержаний

11 августа девушка возвращалась домой с улицы Московской, шла в район Городского Вала. Анна рассказывает, что, спустившись с моста между Институтом культуры и площадью Независимости, она увидела несколько силовиков. Девушка говорит, что спросила у них, как можно добраться до дома — ее вызвались проводить. Однако когда подошли к Красному костелу, возле которого был припаркован автобус, Анну — цитата — ”затолкали туда и обвинили в том, что ”координатор протестов”.

Анна получила серьезные физические увечья. Признана виновной по статьям 23.34 КоАП (Нарушение порядка организации или проведения массовых мероприятий) и 23.4 (Неповиновение законному распоряжению или требованию должностного лица при исполнении им служебных полномочий). Приговорена к 20 суткам.

— Я была очень напугана событиями, которые разворачивались 9-го и 10-го числа. Но даже не могла предположить, что мне (я шла одна, рядом никто не митинговал, до дома — 200 метров) может что-то угрожать.

И когда меня задержали, я была в диком шоке. Чувствовала себя героиней одного из видеосюжетов, которые смотрела о Норд-Осте или Беслане. Из головы мгновенно выветрилось, что у меня есть какие-то права, что я гражданка своей страны, что я не нарушала закон. Я думала только о том, как мне выжить. Как действовать, чтобы никого не разозлить, что сказать, чтобы тебя не били. Задаешь вопрос — очень сильно кричат. Ага, понятно, значит лучше молчать. Помню, что я всё время закрывала глаза и молилась про себя: ”Господи, пожалуйста, пусть я открою глаза — и окажется, что это был сон. Как я здесь оказалась? Это не может быть правдой”.

Я верила всему, что мне говорили. И думала: ”Окей, если мне дадут 10, пусть даже 20 суток — я готова. Но если меня ждет 15 вот таких лет, я не вынесу этого”. Я выросла в семье, где никого не били, и каждый удар дался мне очень тяжело. Совсем не была к этому готова.

Я всё время себя утешала: раз мне сейчас так плохо, значит, хуже уже не будет. Но так получалось, что в следующую секунду происходило что-то еще более ужасное и, казалось, что дна нет.

До этой ситуации я считала себя эмоциональным человеком с очень хрупкой нервной системой. Но жизнь показала, что это не так. В самой критической точке у меня просыпается инстинкт самосохранения, и я, несмотря на туман в голове и слезы градом, начинаю делать всё, чтобы выкарабкаться.

Попав на Окрестина, я смогла собраться и настроила себя не на панические атаки, а на принятие ситуации. Это уже случилось, и теперь я должна каким-то образом извлечь из этого пользу: посмотреть, на что я способна, запомнить детали того, что происходит, чтобы рассказать друзьям, когда всё это закончится.

Мы с девочками-сокамерницами как могли подбадривали друг друга, хотя было очень холодно и страшно. Пытались шутить, что это мы на таком ретрите, где запрещена вкусная еда и алкоголь, просто 100%-ный детокс: ”Какими мы красотками отсюда выйдем, вы представляете?”.

Давило на психику только то, что мы всё время слышали: ”Вы там никому не нужны. Никаких протестов нет. Людей всё устраивает”.

Но когда я вышла и увидела, сколько человек дежурит под Окрестина, сколько волонтеров и друзей нас ждёт, стало ясно, где правда. Столько слов поддержки, столько объятий, а тут ещё, о господи, и портрет мой кто-то нарисовал. (Смеется.) И снова было ощущение нереальности происходящего, но на этот раз оно сопровождалось радостью и благодарностью за всё.

Журналисты даже удивлялись: ”А почему вы свою историю так легко рассказываете и еще шутками разбавляете?”. Ну, видимо, моя психика выбрала именно такой способ самозащиты. Я помню всё до мельчайших деталей, но, когда говорю об этом, есть ощущение, что пересказываю сюжет фильма. И уже непонятно, кто прошел через этот ужас: я или героиня какого-то жесткого боевика.

Знаете, как ни парадоксально, эти события помогли мне лучше узнать себя. В какой-то момент было ощущение, что я живу на черновик и никак не могу найти себя. А когда я вышла с Окрестина, вспомнила, кто я есть, какие у меня принципы, что для меня по-настоящему важно. Звучит дико и смешно, но то, что искала у психолога, я, кажется, случайно нашла в тюрьме. Мне понравилась та Аня, с которой я там познакомилась.

Анна Кулакова, предприниматель, волонтер на Окрестина

Во время работы волонтером на Окрестина Анна была среди тех, кто первым увидел состояние, в котором оттуда выходят люди.

— Помню, что было ощущение нереальности происходящего. А в голове крутилась только одна фраза: ”Господи, это война”. То, что мы читали в учебниках истории и в книгах о Великой Отечественной, я увидела своими глазами.

Тогда нужно было выпить успокоительное и действовать — плакала уже потом. Знаете, чем спасалась, когда было совсем паршиво? Нон-стоп пересматривала ”Гарри Поттера”. (Улыбается.)

Да, руки у меня дрожат до сих пор, но страха больше нет. Есть понимание, что молчание сейчас так же преступно, как и то беззаконие, с которым мы не можем смириться. Есть огромное желание ни в коем случае не сдаваться. Даже если со мной случится плохое… Сутки пролетают быстро, а совесть и чувство собственного достоинства, стоит их хоть раз потерять, уже не вернуть.

Когда опускаются руки, вспоминаю, как мой маленький сын, который своими глазами увидел, как людей хватают на остановке, когда мы проезжали мимо на машине, спросил: ”Мама, что это?! Мама, это бандиты?”. Я хочу, чтобы мой ребенок рос в стране, где у него не будет повода задавать мне такие вопросы.

Ощущение, что мы сформировались как гражданское общество и нас много, придает мне сил. Да, на одной чаше весов дикий ужас, беззаконие и боль, которую нам причинили, но на другой — прекрасные, сплотившиеся люди: врачи, ученые, творческие люди, предприниматели, айти-специалисты, рабочие, достойные военные. Думающие, светлые, способные на эмпатию белорусы.

Видимо, мы ждали момента, чтобы показать себя. Стеснялись. Ну стеснительный мы народ, что поделать.

Стеснялись-стеснялись — да и перестали. И что мы видим? Невероятное сплочение, отсутствие страха, колоссальную поддержку друг друга. И это стоит всех тех ужасов, что мы переживали.

Лет 5−6 назад мне довелось поговорить с Михаилом Саакашвили, и я спросила, что он думает о белорусах. Он вот что сказал: ”У белорусов уникальный потенциал. Они европейцы, по ментальности своей — настоящие швейцарцы. Интеллигентные, трудолюбивые. Всё у них будет хорошо”.

У белорусов действительно есть всё для того, чтобы стать лучшими. Законсервировать нас и отправить обратно в Советский Союз уже не получится.

Елена Дубовик, основатель центра психологической помощи, мать одного из задержанных

Сын Елены был независимым наблюдателем и состоял в инициативе ”Честные люди” — его арестовали еще в период досрочного голосования прямо на участке (ст. 23.4 КоАП — "Неповиновение законному распоряжению или требованию должностного лица при исполнении им служебных полномочий"). Суд приговорил молодого человека к 10 суткам.

— Когда услышала приговор суда, я, конечно, испытала потрясение. Но понимала, что сейчас мне нужно взять себя в руки, чтобы поддержать Ваню. Для меня было очень важно, чтобы он видел и понимал: я на его стороне. И когда я слышала его голос, как спокойно, грамотно и честно он отвечает на обвинения, не могла не восхищаться им. Мой сын был уверен в своей правоте, а также в том, что закон и правда существуют.

Конечно, я чувствовала очень сильную боль и очень сильный гнев. Но еще сильнее была гордость за него.

Когда твои близкие попадают в такую воронку, есть большое искушение упрекнуть их: ”А вот зачем ты полез? Надо было умнее быть. Надеюсь, ты больше ничего подобного мне не устроишь?”.

Это неправильно.

Мужчины в таком положении очень уязвимы. В тяжелые времена активизируется архетип героя, и для них очень важно этими самыми героями быть. И когда матери, любимые женщины обесценивают, осуждают, запрещают — это ранит их еще сильнее, чем несправедливость и беззаконие.

Я сразу выбрала позицию открытости и после оглашения приговора написала в фейсбуке: ”10 суток ареста. Ваня — герой!”. (Плачет.) Мне было важно заявить об этом, чтобы все знали. И я почувствовала колоссальную поддержку людей. Это помогло: хоть я не могла ни есть, ни спать, откуда-то появлялись силы — и я держалась. Работала, созванивалась с адвокатом, носила передачи…

Передачи — отдельная история. Стоя в середине огромной очереди — по моим ощущениям, несколько сотен человек — ты попадаешь в эпицентр огромного общего горя. Мне было легче, когда я узнала, что сын поделился своей передачей с теми, чьи родные не успели отстоять эту очередь.

Он рассказал, что с ним в одной камере сидели люди, арестованные по другим обстоятельствам и ведущие иной образ жизни: алкоголики, хулиганы, воры. Трогательно, что они с огромным уважением и пиететом относились к Ване и другим арестованным во время выборов. Говорили, мол: ”Ну мы-то заслужили, а вы, ребята…”. Ваня сказал, что в этих людях человеческого достоинства больше, чем, скажем так, во многих других. (Улыбается.)

Один из сокамерников Вани — он ворует колбасу в магазине, перепродает и колется на эти деньги — позвонил мне, когда вышел. С маминого телефона — своего нет. Сказал: ”Ваш сын очень хороший. С ним все в порядке, не переживайте, пожалуйста”.

Не переживать было трудно. И мне, потому что с жестким задержанием и побоями уже столкнулся сын моей подруги, а потом об этом же стали писать в Сети…

И Ване — он видел, что в камеры попадают ”синие” люди, но не мог понять, что происходит. Прибывшие рассказывали ужасные вещи, и сын задавался вопросом: ”В какую же страну я выйду?”.

Он вышел 14 августа — через 10 суток и 1 час после задержания. И этот час был, наверное, самым трудным в моей жизни. Но когда я увидела Ваню, вся боль переплавилась в любовь.

Я почувствовала, что должна сделать что-то для тех, кто оказался в той же ситуации, что и моя семья. И когда мы в нашем центре начали оказывать волонтерскую помощь пострадавшим и их близким, выплеснулось столько боли… Боли целой страны. Пострадали не только тысячи задержанных. Пострадала вся нация. Даже обычные клиенты, которые не были участниками событий, как один говорили: ”Мне страшно”, ”мне больно”, ”я не могу спать”, ”я не знаю, как жить дальше”.

Сын уже был дома, и я, наконец, смогла себе позволить оплакать всё это. В этих слезах было много праведного гнева, много несогласия: ”Нет, этого быть не должно. И это нельзя забывать. Нам нужно признание вины и покаяние”.

С каким чувством я живу теперь? С болью. И с верой: ”Я не дам в обиду мою страну, моих детей и себя саму”. И эта вера сильнее всего.