Библеист об отце Чаплине: в СМИ — был страшным крокодилом, при этом как человек он гораздо шире этого образа
26 января в Москве в возрасте 51 года умер Всеволод Чаплин — один из самых ярких и противоречивых русских священников. Портал "Медуза" попросила филолога и библеиста Андрея Десницкого и политолога Алексея Макаркина — нередких оппонентоа в идеологических спорах с отцом Чаплиным — рассказать о его противоречивом характере и эволюции взглядов от либеральных к радикально-консервативным.
Андрей Десницкий, российский филолог, библеист, профессор РАН
Меня очень огорчила новость [о смерти протоиерея Чаплина], потому что смерть человека в таком еще совсем не старом возрасте — это всегда печально. Отец Всеволод был одним из тех людей, с которыми мы недоспорили. У нас явно были очень разные взгляды на множество разных вещей, при этом он был человеком, который был намного шире своего медийного образа. Образ, который был создан в условно «либеральной» прессе, за неимением лучшего слова — это крокодил, который по любому поводу набрасывается, говорит что-то страшное, и добрая половина всех новостей, связанных с русским православием, была одно время связана с его личностью, с тем, что он сказал нечто ужасное.
При этом как человек он был гораздо шире этого образа. Мало кто знает, что он помогал многим людям, причем не только своим единомышленникам. Он был настоятелем храма, в котором проводились самые разные встречи, самые разные люди получали от него помощь. Он был человеком, который общался с людьми. Есть такие идеологи, которые людей не видят в упор и трубят в свою трубу. Мы с ним не дружили, но каждое общение с ним было интересным разговором. Наши позиции были довольно далеки друг от друга. Но мне кажется, что в том, что он говорил и делал, было очень много от актерской игры, сознательного эпатажа. В чем-то это была роль шута — в хорошем смысле, не фигляра и не паяца, а шута, который говорит очень резкие и зачастую злые вещи, которые королю сказать не по чину и которые совершенно необязательно воспринимать как руководство к действию, но которые звучат как высказывание недосказанного. Мы знаем, что есть какой-то взгляд, какое-то настроение, но не можем это сформулировать. И тут приходил он и формулировал, причем формулировал нарочито эпатажно, формулировал так, чтобы это обсуждали.
Мне кажется, ему стало в какой-то момент скучно: человек долгие годы работал в структурах патриархии, но ему это надоело, он понимал, что от него уже мало что зависит. Может быть, эта шутовская роль была его внутренним протестом против этой своеобразной опалы. Он ведь не был обвинен в чем-то конкретном — просто его тихонько задвинули, такая внутренняя патриархийная история. И он с одной стороны развлекал себя и нас как мог, а с другой — может быть, это еще одна история человека, который оказался невостребованным в церкви. Мне очень жаль, что многие достаточно острые споры, которые мы с ним вели, в основном заочно, уже не продолжатся здесь. Мне бы очень хотелось через десять или двадцать лет сказать — мол, отец Всеволод, вы говорили так, а на самом деле получилось по-другому. Но так уже не выйдет.
Мы не были близкими друзьями, поэтому я не могу с уверенностью судить о его истинных взглядах. Мне кажется, ему было интересно говорить со всеми людьми, которые были готовы его слушать. Эта аудитория была достаточно разнородной, но ее отличала такая нарочитая маскулинность, такой мачизм, который был ему близок. А политика тут — дело вторичное. Это тоже интересная вещь: при взгляде на него становилось понятно, что человек подбирает идеологему под себя как костюм, под какие-то свои внутренние потребности. А правое оно или левое — это были для него скорее условности, есть светлый пиджак или ряса, есть темные, человек носит то или другое, как ему захочется.
Алексей Макаркин, политолог
Отец Всеволод был человеком, о котором много говорили и много спорили. Он начинал свою деятельность как сторонник либеральных взглядов на православие и церковную жизнь, а закончил ее приверженцем строгого консерватизма. Эволюция у людей бывает разная, по разным причинам, но у отца Всеволода она была вполне искренней. Перейдя к радикальному консерватизму, он, по сути дела, пожертвовал ради этого своей карьерой, оставил высокую должность, которую занимал в церкви — руководителя одного из отделов Московской патриархии. Можно по-разному относиться к его взглядам, тем или иным заявлениям, которые вызывали общественные эмоции, критику и так далее, но его слова всегда были продиктованы его искренними представлениями о православии. Он, конечно, был глубоко верующим человеком. Он долгое время был дипломатом, церковным политиком, что предполагает достаточно высокий уровень адаптабельности, ориентацию на диалог и компромисс. Но в последние месяцы его пребывания на административной службе чувствовалось, что это его достаточно сильно тяготило. В процессе своей церковной деятельности он пришел к радикально анти-экуменическим, консервативным взглядам, только их он считал единственно спасительными и искренне следовал им в последние годы своей жизни.
При этом чувствовалось, что во многом он был достаточно одиноким человеком. Для многих людей, к которым он был близок в период его церковного либерализма, а потом и церковной дипломатии, его эволюция была совершенно неприемлема. В то же время многие церковные ультраконсерваторы воспринимали его как бывшего чиновника Московской патриархии — той самой, которую они критикуют за компромиссы и экуменизм.
До самого конца жизни отец Чаплин оставался настоятелем в московских храмах: сначала — в храме Николая Чудотворца на Трех Горах, потом, когда он уже стал таким церковным диссидентом справа, его перевели в другой храм [святого Феодора Студита у Никитских ворот], который в церковной практике считался менее престижным приходом. Но он постоянно служил литургии и общался с прихожанами. У нас нередки случаи, когда люди, которые находятся на административных или преподавательских должностях, уже не претендуют на должность настоятеля храма и редко служат. А отец Всеволод на этапах своей деятельности проводил богослужения, в том числе в качестве настоятеля, и занимался пастырской деятельностью.
При этом он еще и ходил на разнообразные митинги, что для священнослужителя было достаточно экзотично. Не ходят у нас настоятели храмов в центре Москвы на митинги оппозиции — неважно какой, в данном случае реакционной. Что касается эволюции его взглядов, она не уникальна. Достаточно много людей, которые проделали схожий путь, так что отец Чаплин в этом смысле не был исключением. Например, когда я был школьником, я в последних классах читал книги тогда молодого писателя Юрия Полякова. Он тогда выпустил несколько книг, которые нанесли очень сильный удар по армии, советской школе, комсомолу и КПСС, ее направляющей роли. Эти книги много читали, они сыграли свою роль в распаде СССР. А сейчас Поляков — поклонник Сталина. Он даже был вынужден уйти с поста главного редактора «Литературной газеты» за полную непримиримость к личности Александра Исаевича Солженицына, что сейчас не приветствуется. Можно привести и другие примеры — например, главред «Независимой газеты» Виталий Третьяков. Это тоже были глотки свободы, их жадно хватали, а сейчас он убежденный государственник.
Если пытаться понять всех этих людей, они действительно верили, что демократия, либерализм, перемены, свобода и так далее смогут изменить Россию к лучшему. Но при этом для них ценностью всегда было российское государство, причем, как у Лермонтова, его «слава, купленная кровью». Когда распался СССР, многие из них думали, что это временное явление, что мы сейчас договоримся с Западом, с нашими партнерами и восстановим нашу сферу влияния. На новых основаниях, уже без коммунизма, без всех этих советских ошибок. Потом выяснилось, что сферу влияния за Россией никто признавать не собирается, что попытка ее восстановить даже в формате присоединения Крыма уже привела к сильному конфликту с Западом. Отсюда, как я понимаю, у отца Чаплина в том числе пошла эта редакция от прозападной к антизападной, от демократической к антидемократической. Так что было бы ошибкой думать, что эта сильнейшая фрустрация — история конкретного отца Всеволода.
