Переворот — не повод расслабляться
Собственно, день у меня не задался еще накануне. Промучившись с жуткой зубной болью, я сильно проспала и ехала на работу в тревоге, что просто уволят. Когда ты очень юный, робко-начинающий сотрудник государственного радио, каждый промах может обернуться катастрофой. В досадных мыслях я даже не заметила, что в городе творится неладное, люди и транспорт передвигаются и группируются необычно и все ближе к центру. Вокруг Дома радио поздним утром уже было много народу, но причины я не знала — у меня дома не было телевизора. Только зубная боль…
Прямо на входе столкнулась со старшим коллегой, жалобно спросила, не случилось ли чего особенно ужасного в связи с моим опозданием. Ответ вспоминаю по сей день как образец хладнокровия и самообладания: ”Как будто все в порядке, за исключением государственного переворота”.
В редакции весь день было очень тихо, хотя сотрудники сидели по местам, а многие в баре. Но и там висела подавленная тишина: отстранение Горбачева, создание ГКЧП и реакцию Ельцина обсуждали полушепотом, никто не знал, чего ждать дальше, многие боялись войны, многие боялись всего и сразу, поскольку работали, иные с огоньком и на совесть, в идеологическом советском учреждении и тут перспективы были весьма туманны при любом раскладе дальнейших событий… Постоянно переспрашивали друг друга, где сейчас и чем занят Эдгар Сависаар, тогдашний премьер. Выпивали, конечно: у всех был шок, люди нуждались в анестезии от страха.
Меня от избытка эмоций спасла непроходимая юность, ветер в голове и полное отсутствие информации. Я вообще плохо понимала, что происходит, но уже сообразила — если и уволят, то не сегодня. Сегодня всем, слава богу, не до меня. Так что я могла вполне спокойно заниматься своими делами. А дел, к слову, было невпроворот, так как по графику назавтра у меня была утренняя программа: три часа прямого эфира, масса рубрик, сюжетов и текстов, подбор музыки, а главное — перевод и сведение интервью с главным гостем выпуска, молодым канадским советологом, интервью с которым я записала накануне. Советолог (имени не помню), конечно, угадал с моментом визита в СССР, тут ничего не скажешь, ”посетил сей мир в его минуты роковые” и застал начало конца предмета своего изучения.
Поскольку мы говорили по-английски, работы предстояло много: отмонтировать запись, перевести, начитать текст в студии, а потом наложить мой голос на оригинал. Интервью довольно длинное, дело сравнительно хлопотное, а выход в эфир никто не отменял. Даже государственный переворот не казался мне достойным поводом расслабляться: мало ли, завтра опять все перевернется как было, а я не готова к шести утра! Словом, психология стойкого оловянного солдатика, которого никто не снял с поста внятным отдельным приказом, позволила мне не вникать в дебри всеобщей тревоги и паники, а заниматься совершенно неотложными делами, за которыми меня и застал вечером в студии генеральный директор Соокруус.
Хотя в течение этого напряженного дня, когда страх неизвестности заполнил весь дом и выгнал людей на улицы, я честно пыталась хоть в чем-то разобраться, но окружающие мэтры с выводами не спешили, да и делиться со мной не стали бы. Каждый держался тех, кому доверял, а мне не доверял никто. Только друзья, которые позвонили и пришли, принесли мне поесть, отоварив свои кровные карточки. В Дом радио их, конечно, не пустили, хотя я предлагала всем подписать пропуска, так что мы немало времени провели в Пионерском (сейчас Полицейском) парке, сидя кружком на газоне. Мы просто были вместе, ”чтоб не пропасть поодиночке”, чтобы почувствовать плечо, дружеский локоть и услышать голос, который звучит спокойнее, чем твой собственный.
Страха было, конечно, меньше, чем у людей с богатыми биографиями, большими карьерами и многочисленными семьями, мы могли бояться лишь за себя, да и то вполсилы. Поэтому говорили не только о ”текущем моменте”, но и просто о своем, благо, много общих тем. Планов, помню, никаких не строили, будущее было неясно даже в перспективе нескольких часов. Все были ”здесь и сейчас”, вчера уже прошло, а настанет ли завтра, никто не знал. Возможно, в это трудно поверить, но эти часы я вспоминаю как одни из самых счастливых в ту пору.
Расставшись с ”группой поддержки”, вернулась к делам, к подготовке утреннего эфира, к советологу. С тех пор я точно знаю, что лучшее средство от любой тревоги и неопределенности — работа: ”Делай что должен, и будь что будет”. Ничего лучшего нет и не надо. Мы с оператором Кристин Уйк, казалось, остались одни в огромном доме, хотя толпа за окнами не расходилась и к вечеру стала плотнее. Люди принесли плакаты с политическими лозунгами на разных языках и даже с иконами. Хотели они защитить Дом радио, как Тоомпеа и Телебашню, или просто ждали хоть какой-то информации? Не могу сказать, наверное, все сразу. Но отчетливо помню, что в эти дни не было ни одного конфликта на национальной почве ни в Доме радио, ни вокруг него. А в эфире работали две отважные дамы, земля им пухом, Тоони Тонто и Ирина Сенько, которых в пять утра сменил Димитрий Кленский. Они пытались доносить хоть какую-то информацию, приглашать людей в студию, хоть что-то обсуждать и комментировать. Ведь ”нет пытки хуже неизвестности”.
А нас с моим оператором Кристин и советологом на пленке сначала пытались выдворить из студии бойцы Кодукайтсе, которых было много вокруг Дома радио. Я твердо отказалась уйти, ”у меня пост”, и они поняли меня как солдаты солдата. Пеэтер Соокруус в неизменном галстуке и почему-то с противогазом через плечо послал нас с работы вон в буквальном смысле матом. Хотел быть убедителен, но не убедил, мы уперлись. И с возмущенным ”Какой там утренний эфир?!” он исчез. Результата добился только добрый гений русской редакции (будущего Радио 4), заместитель директора Ханнес Валдма, который явился последним, спокойно отдал служебные распоряжения, отменил мою программу и горько усмехнулся на аргумент про интервью с советологом. Он велел нам собрать какую возможно технику и открутить микрофоны, чтобы студия ”онемела” и не смогла выйти в эфир, если что…
Выйдя на улицу, груженые сумками и пакетами, с дорогими студийными микрофонами, рассованными просто по карманам наших грошовых курточек, мы сразу попали под град расспросов — отвечали как могли, сами знали мало, рассказали, что творится в доме, кто в студии, кого планируют позвать в эфир.
А потом двинулись домой, ночевать решили вместе и у меня. Поздний вечер, на улицах пусто, но нам повезло — какой-то человек в красной ”копейке” посадил нас и довез до дверей, решительно отказавшись взять за это немного денег: ”Да вы что? Я только что на Тоомпеа в оцеплении стоял!”. Он делал историю.
