ИНТЕРВЬЮ: Директор Силламяэского музея Аала Гитт — о дружбе с Лембитом Ульфсаком, о случае, сделавшем её художницей
Отметила свой юбилей одна из известных в регионе и Эстонии художниц, руководитель Силламяэского музея Аала Гитт. В интервью для ”Инфопресса” она поведала о своём полном приключений детстве, в котором была и дружба с юным Лембитом Ульфсаком, о случае, сделавшем её художником, о том, как закалили её тяжелые испытания, о рождении и становлении городского музея и непростых вызовах, которые бросает музею сегодняшний день.
Инженер? Балерина? Художник!
- У вас круглая дата, но называем ли мы в интервью возраст?
- Может быть. Я не боюсь этого. Причина проста: я его не ощущаю.
- Значит, исполняется семьдесят.
- Да-а.
- Когда исполняется ”больше двадцати”, могут посещать всякие философские мысли. Или создаётся некий творческий продукт к юбилею. Что у вас?
- Мне вообще нравится самой с собой рассуждать. Но не могу сказать, что подвожу какой-то итог. Просто-напросто я не собираюсь никуда исчезать.
- Тогда выберём сочетание ”промежуточные итоги”.
- Вот это для меня понятней. У меня жизнь как бы поделилась на части. Помню, в юном возрасте я всегда говорила: господи, какая я счастливая! Я у папы с мамой как золотая рыбка, всё для меня. В молодости, когда пошли мальчики, думала: какая же я несчастная, кого выбрать?! (смеётся). Годы учёбы в институте — это была красота! Потом опять же всё было прекрасно: сыновья — мне с ними было удобно, потому что моя молодость прошла рядом с мальчишками, и я была ”походным” человеком. Палатки, лес, дождь. До сих пор дождь очень люблю и не люблю зонты.
Потом был период очень сложный… Он, конечно, не прошёл бесследно, но что положительного из него вышло (хотя трудно тут говорить ”положительный”) — я перестала обижаться на людей. Если, например, человек говорит мне неприятности — то это его проблемы, не мои. И я стала гораздо спокойнее по сравнению с тем, когда была горячей, страстной, резкой.
Сегодня у меня хорошая работа, хороший коллектив, просто роскошный внук, которого мне подарил младший сын. Сейчас для меня это — лучик в окошке.
Что не получилось в жизни? В далёком детстве я мечтала стать балериной. А стала художником, неожиданно для себя.
- Как это произошло?
- Папа у меня был на военно-партийной работе, и мы нигде больше двух лет не задерживались. Где мы только не жили! Я родилась на Хийумаа, потом были и Аэгвийду, и Эльва, и Печоры… Я в детстве и на русском-то не говорила, только по-эстонски, и даже помню, что с русскими во дворе мы дрались. В Ряпина училась с Лембитом Ульфсаком — папа работал вместе с Ульфсаком-старшим. Потом их обоих направляли в Таллинн, но моя мама тогда сказала отцу: ”Давай хоть сейчас отвези меня туда, где есть русские люди”. И папу направили в Силламяэ, где он стал начальником охраны завода.
- С юным Ульфсаком вы дружили?
- Ой, ещё как! Дом, выделенный Ульфсакам, стоял рядом с тем, где жили мы, а двор был один. И Лембит уже тогда нам устраивал спектакли одного актёра. Делал из картона сцену, вешал занавески, собирал весь наш двор и соседние… Мы дружили очень, а кроме того, дружили и наши родители. И самое интересное: когда у нас были ”войны” с русскими ребятами во дворах, Лембит никогда не сидел в засаде. Он не шёл на это.
- Вернёмся к началу вашего пути в художники…
- Я очень любила точные науки и собиралась поступать после школы в Таллиннский политехнический. По конкурсу не прошла. А в этот момент подружка моя Таня Печерица поехала в Питер — поступать в педагогический, на худграф. Ну и я с ней за компанию.
- Но способности к рисованию-то у вас были?
- Глядя на тех детей, с которыми я занимаюсь рисованием сейчас, считаю, что во всех детях живут таланты. Наверное, так же было и у меня. Ну да, мы с Таней оформляли школьные вечера, рисовали эти цветочки, лозунги. Но никакой папки с рисунками я на поступление не привезла. У меня вообще в тогдашней ветреной голове была мысль, что всё это — очередное приключение. На фиг мне этот педагогический, я на следующий год в политехнический буду поступать… Но судьба распорядилась по-иному. Подруга завалила, а я прошла.
И тогда у меня возник вопрос: ”Что дальше? Чего делать?”. Опять пошла на свой молодецкий риск. ”Ладно, поучусь годик, потом брошу”. С другой стороны, Питер, хорошо ведь! Эрмитаж через дорогу. Да и на курс поступали в основном мальчишки. О-о-о! Класс!.. Ну и всё, так и отучилась полностью.
- И вернулись в Силламяэ?
- Да, год я провела в Силламяэ. Но потом пять лет работала в Сосновом Бору, где меня сразу взяли в художественную школу. Там я замуж вышла, там сын родился. Работа была просто отличной, коллектив — великолепным, у меня был класс, который я провела от начала до конца. И часто вспоминаю нашу заведующую Беллу Семёновну, которая говорила: ”Аала, я сейчас стала такой, что чувствую полную свободу и могу говорить, что хочу, а не думать, можно это сказать или нет”. Мне кажется, я сегодня подошла к такому же состоянию.
Но… В конце концов, не смогла я жить в России. Менталитет не тот. Казалось бы, матерщинники — они везде есть. Но иду в магазин или на базар — не могу… Домой, в Силламяэ, и всё! И получилось так, что звонит мне Таня Печерица и приглашает приехать в Силламяэ руководителем художественной мастерской, которая превращается в группу промышленной эстетики. Спасибо, конечно, моему мужу, истинному россиянину и сосновоборцу, за то, что пошёл у меня на поводу.
Делай что должен и будь что будет
- В 90-е годы в Силламяэ появился свой музей. Как он рождался?
- В Силламяэ я встретилась с Александром Пополитовым (известный ида-вируский краевед и художник. — прим. авт.), он рассказывал всякие свои детские истории про то, как собирал целые ”арсеналы” в сарае, как его разоружала милиция. А я всё время рассказывала про Питер, про выставки, про музеи. И вот тогда у нас с ним возникла эта мечта. Саша говорит: ”Я мечтаю открыть свой музей”. Я добавляю: ”А я — свою галерею”.
В определённом смысле рождению музея способствовала и известность по Эстонии силламяэской творческой группы ”Апрель”. Но надо признать, что мы, конечно, не первопроходцы. Был в советские годы музей при силламяэском заводе, и был первый музей, который организовал в городе ещё в 50-х годах Василий Николаевич Давыдов. Кстати, мы сейчас обрабатываем и набираем на компьютере дневники Давыдова. Очень интересная штука.
В 1994 году тогдашний мэр Виталий Меньшиков предложил нам первый этаж вот этого здания бывшего детсада. Первые годы мы назывались не музеем, а выставочным залом при Доме культуры. Когда нам передали и второй этаж, выставочный зал перевели наверх, а внизу разместилось всё музейное. В 2004 году нас отделили от ДК и спросили: ”Ну, кто будет у вас директором?”. Саша отказался, и я пошла к мэру Айну Кивиоргу, который меня сразу огорошил вопросом: ”Аала, согласна в тюрьму садиться?”. Я глаза выпучила и отвечаю: ”Только если вместе с вами”. Он засмеялся, и начался разговор: что это такое — быть директором. Я-то художник. Правда, уже тогда увлекалась политикой — видимо, у меня это по наследству от папы — и была депутатом.
- Удалось о политику не испачкаться?
- Немножко не удалось. Бывали скандальчики, бывало очень больно. Я училась. Когда происходили какие-то конфликты, коллега по горсобранию всегда сидел рядом, хватал меня за руку и говорил: ”Аала, спокойно… сидеть… потом ответишь…”.
- Что бы вы сейчас сделали по-другому, если бы удалось вернуться в то время?
- Предать кого-то — такого я, к счастью, избежала. Но была, например, ситуация, когда я поступила, наверное, стратегически правильно, однако люди в городе меня не поняли. Речь об открытии в Силламяэ эстонской школы. В то время — почти двадцать лет назад — народ в городе был настроен: ”Зачем это надо? Там какие-то 11-12 человек учатся, а мы такую стройку затеваем”. Да, в этом недовольстве фигурировало и моё имя, потому что я была председателем профильной комиссии горсобрания. Но, вращаясь в политике и часто бывая в Таллинне, я уже знала наперёд перспективу образования, знала, что будет всё больше преподавания на эстонском, а избиратели — нет.
- Можно ли сказать, что благодаря вашему депутатскому статусу и музей в Силламяэ всё-таки сохранялся, что-то получал и рос?
- Совершенно верно. Это тоже имело значение, как оказалось. Было несколько серьёзных попыток закрыть его. Но не закрыли — думаю, помогло и моё депутатство. Главное, в чём нас упрекали: ”отнимаем деньги у города”. Да, контроль за средствами должен быть, но не в виде закрытия музея. В результате мы и пришли с годами к нынешней строгой отчётности, когда на каждый потраченный евро нужна бумажка.
Опыт и объём музея с годами наращиваются. Единственное, что мы так и не сделали: нас всё время призывают к централизации с эстонскими музеями, чтобы наши фонды были виртуально доступны везде. Не очень пока хочется, потому что это потребует очень больших обязанностей и ещё более строгой отчётности, а у нас ещё не все фонды описаны. Тем более, старшее поколение или их дети продолжают каждодневно что-то в музей приносить.
- У музея Силламяэ есть и собственный художественный фонд. Чем он может быть ценен, если заглянуть на 50-100 лет вперёд?
- Направление этого фонда — работы, посвящённые нашей местности. Одно дело Сомов, или Дубовской, или другие живописцы-”курортники”, работавшие здесь на рубеже XIX-XX веков. Но есть и работы сегодняшних художников, посвящённые тем же местам. Они помогут проследить, как менялся облик нашего края и его восприятие.
- У вас, что, Сомов в фондах есть?
- У нас старый оригинал только один: самое первое изображение Силламяги художником Фридрихом Вильгельмом Штафенгагеном. На рынке произведений искусства есть работы и Дубовского, и Сомова, которые продаются. Но это вопрос бюджета города (вздыхает). Поэтому у нас только репродукции этих мастеров.
- Кроме бюджета могут быть и спонсоры…
- Или они. Пока не знаем… В оригинале у нас имеется и Ренальдо Веэбер (автор скульптуры ”Покоритель атома” в центре Силламяэ. — прим. авт.). Буквально на днях купили несколько его графических вещей. Вдова Веэбера предлагает, чтобы город установил его скульптуру ”Калевипоэг” у моря, когда там появится порт для яхт. Хорошая идея! И тоже оригинал!
Что же касается спонсоров… Спонсор должен быть заинтересован в нашем городе. В Силламяэ кто сейчас в этой роли? Только порт. Да, Тийт Вяхи по-доброму к нам относится, предлагал какие-то документы с завода, они нам отдали фотоархив порта. Мы намекали и на возможность чего-то большего… Но очень не хочется быть попрошайками. Хочется его как-то заинтересовать. Мы хотели сделать специальный ”портовый” зал, но пока он ещё очень маленький.
- В моём понимании, музей как социальный институт, прежде всего, сохраняет, а дальше — два пути. Один — показывать, что и как было. Второй — исследовать. С презентацией у вас вроде бы вопрос решён. А в какой мере музей действует как исследовательское учреждение?
- Я пытаюсь ”брыкаться”, когда из нас хотят сделать какой-то ”театр” развлекаловок. Слава Богу, я уже сумела отказаться от этих фестивалей ”Макушка лета”, когда на территории музея устраиваются ярмарки и т.п. По мелочи что-то подобное ещё осталось. Но в первую очередь, конечно, мы научное учреждение. Для этого мы сумели за счёт внутренних резервов создать должность своего архивариуса. Это очень важно. Архивариус, образно говоря, изучает и составляет ”родословную” каждой вещи, и так мы начинаем создавать научную коллекцию. Мне совсем не хочется сходить с этих рельсов, хотя тяжело. Всё равно сейчас тенденция и в Эстонии, и в Силламяэ — это туризм, это ”придумайте что-нибудь”, это ”зарабатывайте деньги”. Какие деньги? Мы сохраняем историю.
- Изучая историю вещей, вы свои результаты встраиваете в соответствующий научный дискурс? Либо в масштабе Эстонии, либо в общемировом? Или это чисто внутригородские исследования?
- Очень хорошая тема. Я уже упомянула, что мы не вступаем в межмузейную систему, которая потребует ещё бóльшего напряжения сил. А для него у нас нет штатов.
- То есть вы пока ”остров” в музейном ”море”?
- Пока да. Хотя бы систематизируем то, что у нас есть. Но, думаю, недалёк тот час, когда мы с Сашей уйдём на пенсию и наше место займёт кто-то другой…
- Двадцатипятилетний менеджер.
- Ага, с бабочкой… Пускай у него будет хотя бы основа этой систематизации. Пригодится, не пригодится, как он будет дальше систематизировать — не знаю, но что сделано — то уже есть.
- Он ведь может ваше дело и развалить.
- Может, но информация останется. Мы держим её и в компьютере, и в бумажном варианте. И издавая ежегодно по книге, музей посвящает их в первую очередь нашим коллекциям. Пригодится всё это или нет следующему поколению — не знаю, но мы своё дело делаем.
- Силламяэ действительно, по крайней мере, в масштабах Эстонии, является феноменом. Во-первых, это феномен быстрого укоренения русских людей на новом месте, то есть уже через два поколения, построив этот город, они стали здесь своими и город стал для них не каким-то временным местом пребывания. Во-вторых, это часть истории советской атомной отрасли. В-третьих, в масштабах Эстонии — это особый архитектурный ансамбль. Я всё жду, когда будет написано серьёзное исследование истории и значения Силламяэ. Не краеведческое, а научное. ”Замахнуться на Вильяма нашего Шекспира” музей не хочет?
- Когда об этом был разговор на учёбе директоров музеев в Тарту, меня спросили: ”А у вас есть научные сотрудники?”. С бумажкой? Не-ту! Мы-то кто в музейном деле — самоучки.
- А если бы вдруг какой-то по-хорошему ”чокнутый” молодой историк, выпускник университета, одержимый идеей изучить историю именно этого периода, этого феномена, захотел бы работать в силламяэском музее?
- Я бы с удовольствием его приветила. Нам сейчас говорят: ”хотите поднять зарплату — увольняйте кого-то”. Так вот если бы на горизонте появился такой человек — я бы стала на эту тему думать. Откажемся от дворника, от уборщицы, сами будем убирать — только пусть специалист придёт. У нас будет необходимая ”корочка”. Это формальность, но у нас уже есть наработки, а если человек знающий — вот ему поле для деятельности.
- Это не совсем формальность. Я уже как-то упоминал в наших с вами разговорах, что в вашем массиве собранного материала, на мой взгляд, очень не хватает работы с той информацией по Силламяэ, которая скрыта в недрах архивов Таллинна и Москвы. В Таллинне, наверное, найдутся материалы по работе советских органов власти Силламяэ, ну а в Москве — вся ”военно-атомная” составляющая. И нужен человек ”с корочкой”, который получит грант или зарплату и на полгода углубится в такой архив, чтобы написать потом толстую книгу о Силламяэ?
- Совершенно верно. Если бы был такой специалист — это было бы здорово.
- Музей уже очень глубоко окунулся в прошлое города. Вы живёте в его настоящем. Что думаете о его будущем? Я шёл на нашу встречу и вспомнил, как одна коллега недавно в своём материале назвала Силламяэ ”сонным”. Действительно, в разгар дня два-три прохожих, и больше на улице никого.
- Ой, смешно как… Лично я с этим не согласна. Я даже когда училась в институте и имела возможность остаться в Питере — сказала: нет, я лучше буду приезжать в Питер в гости.
- Может, всё дело только в пресловутом разделении людей на любителей мегаполисов с их шумом и драйвом и любителей тишины?
- Дело не в тишине. Дело в ленивых и неленивых. Меня очень устраивает обстановка здесь, где никто не мешает и можно работать. Если кто-то захочет помешать — мы встретимся в Таллинне, в Питере, в Москве. Но работать и создавать правильность, красоту, перспективу я хочу здесь. Пусть это будет курортный город, пусть какой угодно, но очень правильный и красивый. Я бы даже не назвала его ”городом для туристов”, пусть приезжают в гости ко мне, но это будет мой Дом.
- А чем тогда этот город будет заявлять о себе миру, если он будет жить только сам для себя, при всей важности последнего момента?
- Если совсем фантазировать: море, порт будет развиваться, красивые курортные места, а почему бы здесь не создавать и какие-то выставочные мегакомплексы? Едут же люди со всего мира в какую-нибудь деревню, где проводится знаменитая выставка автомобилей, мотоциклов или яхт. Надо использовать эту красоту, море и то, что мы рядом с границей и на пути вглубь Эстонии и в Скандинавию.
- Боюсь, визионеров — употребляя это новомодное слово — в городе не хватает. Тех, которые могли бы родить для города не просто новую идею, а Идею с большой буквы. В нашем пёстром мире что-то новое изобрести, конечно, сложно, но всё же…
- А я оптимист. Хотя велосипед действительно изобрести трудно.
- Не ощущаете такой проблемы: если в 90-е годы музей был чем-то новым, в 2000-х — чем-то занятным, то сейчас для города он стал уже привычным и не очень интересным?
- Так и есть. Местных ходит гораздо меньше, чем приезжих. Сейчас сюда валом валит Эстония, со всех деревень автобусами, только успеваю записывать заявки. Совсем далёких иностранцев — китайцев там или французов — ну так, семьями чуть-чуть. А россияне особенно любят сюда приезжать летом.
- Вообще музеи, включая известные, сводят ли концы с концами и есть ли такие, которые действительно ”золотое дно”?
- С кем общаюсь — от ”KUMU” до островных музеев — у всех экономические проблемы. Есть музеи, которые перешли на самоокупаемость и теперь жалеют об этом. Потому что какая ”самоокупаемость”, вот тогда и начнёшь пирожки в музее печь! Нам тоже предлагали, мы пока отказываемся.
”Не работаю на потребу дня”
- Возвращаясь к юбилею как поводу что-то посчитать. Сколько всего уже картин вами создано?
- Первое время я не вела никакого счёта. А считать начала где-то с 91-го года. И за это время набирается около пятисот картин. Именно картин, не считая экслибрисов. Эти пятьсот полотен в основном разъехались, у меня дома их осталось совсем немного. В частности, одиннадцать работ цикла ”Мастер и Маргарита”. Я их последнее время редко показывала. Но на моей выставке, которая откроется 1 июня, их можно будет увидеть. Кое-что для подобных экспозиций я прошу на время у хороших знакомых, которым раньше в основном дарила. Кто у меня покупал — в принципе, имеют право отказать, я с этим считаюсь. Очень много моих картин покупал в трудные для меня годы, спасибо ему, Валерий Тетенов (силламяэский предприниматель. — прим. авт.).
- Не жалко отдавать и продавать?
- Жалко. Потому что ”на заказ” я работаю очень редко. Я не делаю на потребу дня. Делаю только тогда, когда хочу, и то, что хочу, а не ”что надо”. Почему и перестала давать название нашим ”апрелевским” выставкам. Название — это уже заказ.
- Не знаю… Всё равно никак не могу понять: как это человек абсолютно свободен в своём полёте творчества? Мне почему-то кажется, что всегда, когда ты встаёшь к холсту или кладёшь перед собой лист бумаги, у тебя, по крайней мере, на втором-третьем плане начинают появляться мыслишки типа ”как написать красиво?”, ”воспримут это или не воспримут?”, ”купят или не купят?”. Без таких посылов речь может идти ну разве что о картинках, которые рисуешь машинально, занимаясь чем-то другим или просто бездельничая…
- (Смеясь) Ни фи-га! Никогда не начинаю работу, думая — за сколько её продам? И когда заканчиваю, не думаю. И даже делая работу, о которой меня попросили, тоже не могу этими подходами руководствоваться. А знаете почему? Фигурально выражаясь, вот ты встаёшь к холсту, а сзади заказчик, ты хочешь положить жёлтый мазок, а он приказывает — синий! Это мешает. Это неинтересно. Я не вкладываю туда себя. Люблю работать, когда никого за спиной нет.
- Мистика, связанная с творчеством, бывает?
- Конечно, бывает. В связи с Булгаковым — однозначно. Наверняка знаете, что он считается ”непростым” писателем… Когда я с этим столкнулась, то сказала себе: всё, ша! Хотя я его очень люблю.
- Что, Булгаков и потери в вашей жизни совпали по времени?
- Да, так и случилось. Только одну работу я сделала после этих событий. Это — ”Суд”. Я знала, что мне надо сделать её, но долго не знала — как. А тут не один год длились эти посланные мне испытания, и я думала, что вообще брошу живопись. И тогда меня повезли к одной то ли гадалке, то ли экстрасенсу. Она не знала, кто я. Сначала сказала, что я музыкант. Я ничего ей не говорила о себе, только головой помотала. Она: ”Значит, художник”. ”Значит так, — говорит, — вот придёшь домой, ни о чём не думай, встань перед листом бумаги, возьми карандаш и просто води по бумаге”. Я так и сделала. Так возникла моя картина ”Никита” (имя сына Аалы, который в 90-х годах был похищен. — прим. авт.). Я сделала эту работу, а фоном для неё послужили записи из его записной книжки. Она до сих пор у меня лежит и им пахнет. Ну да ладно…
А после того, как всё закончилось, когда я прошла столько судов, вплоть до верховного, я вдруг поняла, как сделаю свою работу, которая будет называться ”Суд”. Завершающую в булгаковской серии.
- Потери близких людей, которые вы перенесли, что дали вам как художнику? Навредили? Помогли?
- Конечно, навредили. Единственное, если возвращаться к Библии, чем я могу случившееся оправдать: значит, для чего-то это было нужно сделать со мной. Для создания чего-то другого. Чего? Пока не определилась. Сегодня для меня главное произведение — мой двенадцатилетний внук.
- Что сейчас помогает быть в творческом тонусе? Ведь если работаешь многие годы, то однажды может посетить мысль: а ведь я уже и то сделал, и это, чего нового ещё скажешь?
- Это невозможно. Идей полно, одна за другую цепляются. Завершаешь одну работу, на очереди — следующая. Только работы в чёрных тонах (как были у меня раньше) я сейчас не могу делать и не буду.
- Есть у вас какой-то художественный образ для оставленных за спиной десятилетий?
- Страсть как люблю море. Стараюсь пихать его везде. А не могу воспринимать горы и пещеры. Ездили как-то в командировку в Финляндию, и там была экскурсия в какие-то их подземелья, где они мрамор добывают. Мне там стало плохо, и меня оттуда вывели наверх. Или все восторгаются горами… а для меня это камень, тяжесть. Моя стихия — всё-таки море и небо.
- Последний вопрос. Откуда такое непривычное имя — Аала?
- Кто его знает, откуда, так у меня в свидетельстве о рождении написано. И то я это узнала, когда паспорт получала. У мамы спрашиваю — что это, а она подтверждает: ну да, всё правильно, эстонское имя. Aala olen…
