Михаил Барышников. "Я очень волнуюсь за Латвию и за всю Прибалтику"
За годы работы на Западе родная Рига стала для легендарного танцовщика Михаила Барышникова понятием чисто географическим, пишет rus.delfi.lv.
"Я сам удивился, но что-то шевельнулось, и очень шевельнулось, лишь когда я пришел на могилу maman", — говорит он. При этом судьба Латвии в свете геополитических заявлений Трампа или Путина вызывает у Барышникова беспокойство. Портал Delfi встретился с легендарным танцовщиком накануне рижских гастролей со спектаклем Роберта Уилсона "Письмо человеку".
О чем можно спросить у Михаила Барышникова, когда ты мечтал о такой возможности полжизни? Когда в Театре оперы и балета, куда родители водили лет с трех, его "Дон-Кихота" вспоминали трепетным шепотом. Когда в 22-й школе, куда ходят твои дети, из уст в уста передавалась история его первого зажигательного чардаша, исполненного в этих стенах. Когда его бывшие коллеги и друзья при его имени мечтательно закатывают глаза и выдают совершенно душещипательные истории про Мишину первую собачку из питомника ДОСААФ, про то, как он прилетал в Ригу посреди ночи выпить пива, как оплатил дорогу любимого преподавателя в Америку, где принимал дорогого гостя…
Когда каждый его приезд в родной город овеян множеством легенд и самых невообразимых домыслов, когда для покупки билетов на его спектакль люди ночуют у касс в палатке, когда весь российский бомонд, потеряв всякую надежду заполучить его к себе, заряжает частные борты лишь для того, чтобы выставить в Facebook отметку Rīga, Baryshnikov…
И при этом тебе выделили всего 15 минут с вежливым предупреждением, что отвечает Михаил Николаевич долго и вдумчиво, и очень может так случиться, что ваш первый вопрос — будет единственным, который уложится в его жесткой schedule… Остается только хитрить, с расчетом на то, что уж на один вопрос он, как человек вежливый, ответит непременно. А значит, именно в него надо все главное запихать — легенды, переживания, истоки и настроения. В общем, попросила рассказать, что значит Рига для Барышникова — места, люди, запахи, настроения. Такой, Total recall. Да, вопросы задавать организаторы попросили по-английски — сказали, что так ему удобнее.
Осмотрев меня внимательно, Михаил Николаевич протянул жесткую сухую ладонь: "Здрав-ствуй-те!" Его русский язык с сильно заметным американским акцентом (Барышников в тот момент только прилетел в Ригу, — прим. Ред.) и меткими вставками на французском, так свойственном всем балетным, пленял богатством словарного запаса и заставлял напрягаться недосказанностью фраз — Барышников то ли не хотел обидеть жесткими формулировками, то ли воспоминания набегали одно на другое, в чем артист никак не желал признаваться. Упоминание о первой собачке вызвало скептическую мимику и предложение "Только давайте без слюней и слез!". Старалась.
"Я вернулся в Ригу (в 1998 году) с совершенно холодной головой… В обморок не падал. Что-то шевельнулось, и очень даже шевельнулось, когда я впервые пришел на кладбище, после тридцати с чем-то лет со смерти maman (маму Барышников чаще называет именно так, с ударением на последний слог, слово "отец" звучит у него сухо и без эмоций, — прим. Ред.). А так… Рига за это время превратилась для меня в чисто географическое понятие.
Уже когда я работал в Кировском театре и приезжал несколько раз — станцевать в спектакле "Дон Кихот", я почувствовал, как отошел от города. А потом — и подавно. Это было странно (даже сам себе удивился!), но так. Наверное, в какой-то мере, на охлаждение чувства повлияло отношение к российской действительности. Тут произошло такое, как говорят французы, chassé croisé ("крест-накрест", — фр.) — все соединилось общую картину.
Я вырос в интересном поли-треугольнике, куда семью в 1945 году привез мой отец-военный — maman за него вышла замуж после гибели первого мужа на фронте. Тут я и родился в 1948… Признаюсь, меня не особенно удивило, что произошло в этом пространстве потом. Я прекрасно понимал, куда смотрела Статуя Свободы. Отец моего друга Андриса (Витиньша) второй раз вышел из ГУЛАГа — я хорошо знал его историю и о чем это все. Но для меня вся непростая социо-политическая ситуация всегда уравновешивалась театром. Если бы не он — не знаю, что было бы со мной".
Барышников категорически опровергает слова Оксаны Ярмольник, что для него на Домской площади строится квартира pied-a-terre ("нога на земле", — фр.), где танцовщик будет останавливаться в дни своего пребывания в родном городе. "Это глупости! Во всяком случае, сейчас. Даже думать об этом не хочу. Нет, нет и нет — ничего нет! Это "утка"!" При этом он не отрицал, что с Оксаной и Леонидом Ярмольниками дружит давно, а познакомился через Юза Алешковского. "Мы встречаемся на нейтральной полосе и здесь, на менее нейтральной полосе. Но осесть в Риге — такой идеи у меня нет".
Не менее решительно он опровергает любое предположение об эмоциональной связи с Санкт-Петербургом: "От Ленинграда у меня осталась лишь юношеская память — тот город и те люди, с некоторыми из которых я до сих пор общаюсь. Но нет никакой тяги, желания и нервов, увидеть этот город снова. Мне это попросту неинтересно. Совершенно невозможно, чтобы я туда когда-либо вернулся, как бы ни сменились обстоятельства".
Впрочем, о своем желании, чтобы обстоятельства изменились, Барышников говорит лишние две минуты по собственному желанию — охотно, эмоционально, даже страстно. При всей заявленной изначально "холодности головы", его явно волнует политическая ситуация вокруг родины — путаясь в словах, он с неприязнью произносит фамилии Трампа и Путина, описывая свое впечатление от недавнего высказывания кандидата в президенты США по поводу того, что Америка вовсе не обязательно будет защищать Латвию в случае нападения.
"Это довольно странно, что Латвию выдернули из всех Балтийских стран, — негодует Барышников. — Почему вдруг Латвия, а не Эстония или Литва? Если Путин бросится, что вы будете делать? Конечно, меня очень бьет по нервам то, что происходит — что говорит Москва, а что Трамп… Вот в этом смысле я очень беспокоюсь за Латвию — свободную страну, которой латышский народ не так долго управляет сам. Сколько той демократии у Латвии было за последние пару столетий? С 1918 по 1936 — и все. Надо ей в этот раз удержать, выстоять… Демократия — непростая штука, особенно если делать ее серьезно, с чистой совестью и без конъюнктуры. Тут я очень волнуюсь за Латвию и за всю Прибалтику".
В общем, волнуется. Значит, любит. О том же свидетельствуют и рижские flash-back Михаила Барышникова.
Родной дом на ул. Сколас, 36а
- Вырос я в коммуналке на Школьной улице — один туалет, одна ванная, никогда не было горячей воды. 22-ю школу, где я учился в первых классах, помню довольно смутно. Эта история про чардаш, которую вам рассказали, никак не отложилась в моей памяти. Мы там все время танцевали какие-то характерные танцы — украинский, русский, польки, латышский…Идея профессионально заняться танцем пришла не тогда — позже.
Первая студия на углу ул. Кр. Барона и Блауманя
Евгения Николаевна и преподавала первые тандю-жете. Год спустя я понял, что мне все это нравится, а в августе отправился один на приемную комиссию в хореографическое училище. Помню одобрительные взгляды моего педагога Валентина Блинова, артистов Цуканова, Витини — так все и началось…
Театр оперы и балета
- В училище я пришел в 10 лет, но это был мой совершенно осознанный выбор. Именно там я вырос, без него ничего бы не получилось в моей жизни. Без училища и театра — он совершенно замечательный. Пропорции публики и сцены тут очень хороши: довольно большой зал на 900 мест, но ощущение очень камерное.
Рижское взморье
- Меллужи, Асари, Дзинтари… Я там бывал в разные года и по разным обстоятельствам. Сперва отец снимал в Юрмале пару комнат, потом я там был с семьей Андриса Витиньша. Помню Лиго в устье реки Лиелупе — костры, костюмы, мы собирали янтарь. Мы с мамой любили ходить ходили за черникой и грибами. Запах хвои, дюны, ветер, холодная вода — все это я запомнил очень хорошо.
Рижский ипподром
Это рядом с шоколадной фабрикой. Там стояли старые полуразвалившиеся дачи. Мы залезали в этот таинственный и красивый мир, выламывали доски из забора и смотрели, как по ипподрому бегут взмыленные лошади с колясками, в которых сидят жокеи в очках… Открывшуюся картину покрывал густой запах шоколада с фабрики.
Кладбище Meža kapi
Первый раз в независимую Латвию я приехал со старшими детьми (в 1998 году — прим. Ред.). Я сам удивился, с какой был холодной головой. И что-то шевельнулось, очень даже шевельнулось, лишь когда я пришел на могилу maman — на кладбище Meža kapi.
Тогда были еще живы мои педагоги Валентин Блинов и Юрис Капралис… Сегодня, большинство из тех, с кем я тогда был, уже ушли. И они на кладбище. Даже из нашего класса осталось всего несколько человек — мы встречаемся, когда я приезжаю.
В этот раз я привез свою жену (Актрису Лиз Рейнхардт, — прим. ред.) и маленькую, Соньку. Впрочем, какая она маленькая — 22 года. Пусть она тоже навестит maman, свою бабушку. Это кладбище — то, что меня здесь держит. Все остальное — нет.
Гастрольный моноспектакль Роберта Уилсона "Письмо человеку" в Латвийской национальной опере покажут 3-7 августа. Михаил Барышников исполнит роль знаменитого танцовщика Вацлава Нижинского.
