Римас Туминас — Delfi: я сам себе цензор. Могу себя отправить в ссылку и потом радостно вернуться

Литовский режиссер, художественный руководитель театра им. Вахтангова Римас Туминас в интервью Delfi сказал, что ненавидит, когда актеры играют приблизительно, жалеют себя и не тратятся. ”Если уж пришел в эту профессию, то ты ранен и никогда не выздоровеешь”, — уверен он.

Именно такие правила игры он установил для актеров, которые заняты в его постановке ”Играем… Шиллера”. 21 мая ее можно будет увидеть в Таллинне в рамках гастролей театра ”Современник”.

Туминас поставил спектакль еще в 2000 году, он 10 лет был в репертуаре ”Современника”, а недавно после перерыва снова вернулся на сцену. Роль Елизаветы, королевы Английской, исполняет Марина Неелова. Марию Стюарт играет Чулпан Хаматова.

В мае таллиннский зритель увидит ваш спектакль ”Играем…Шиллера”. Видевшие его говорят, что с годами спектакль не потерял актуальности, а, напротив, стал еще более злободневным, потому что последние годы явили миру множество примеров отчаянной борьбы за власть и ее последствий. Согласны ли вы с такой трактовкой?

Нет, наверное. Конечно в самом произведении, в самом контексте существует вопрос власти — как выдержать эту власть. Интриги, борьба… Эта мысль существует сама по себе, настолько, насколько она присутствует в материале. Но я не ставил спектакль о власти. Власти и народ… Или власть и художник… Мне кажется, это не тема, которую можно выделить или решить. Тем более, что эти вопросы нерешаемы. Мы не имеем никакого влияния ни на политиков, ни на общественность, если мы беремся заниматься такими проблемами.

Существовал вопрос родни. Как у Стюарт, так и у Елизаветы. Это история двух женщин, потерявших родню, семью. И попытка вернуться не к власти, а к жизни, чтобы не быть сиротами. Этот спектакль о сиротах, о сиротстве. Так бы я сказал.

В спектакле два ключевых сильных женских образа, которые создают Марина Неелова и Чулпан Хаматова. Это сильные героини? Решают ли они проблему сиротства и возможно ли ее вообще решить?

Еще надо вспомнить Елену Яковлеву, которая играла Марию Стюарт (в первой редакции спектакля — прим. ред.). На ее роль теперь пришла Чулпан Хаматова. Но Чулпан — это не просто ”ввод” в спектакль, это чуть новый образ.

По силе, по индивидуальности они одинаково важны (обе роли — прим. ред.). Это две женщины, на которых лежит спектакль. Эти женщины, как в театре — личности, так и личности исторические, они держат театр. Все мужчины во власти этих двух актрис. Мне это так радостно! Что мужчины вокруг вынуждены подчиняться этим двум актерским личностям.

Целый ряд актеров, занятых в ваших спектаклях, в интервью признавались, что вы толкаете их к самосовершенствованию. Насколько вы на самом деле строги, требовательны к своим актерам? Бывало ли такое, что актер не хотел соответствовать, и приходилось с ним расставаться?

Нет, расставаться не приходилось. Но вернуть в репетиционный процесс — да. Потому что ненавижу я, как теперь ускользает от нас суть. Мы поверхностно изучаем явления, людей, приблизительно играем, имитируем правду… Даже театральную правду, прикрываясь театром. Нет раненых этим долгом — долгом актерской профессии. Все немножко хотят сохранить себя для чего-то, беречь себя, не тратиться… Вот это ненавижу! Если уж пришел в эту профессию, то ты ранен и никогда не выздоровеешь.

И эти две женщины, и остальные участники спектакля это понимают. Потому эти женщины и держат спектакль. Я ставил именно такие условия игры: чтобы не позволять себе — ни расслабляться, ни отступать, ни сдаваться. Я продолжаю пропагандировать такое предназначение актерской профессии и в Вахтанговском театре.

В 2010 году в интервью литовскому Delfi вы признались, что вы сторонник жесткой цезуры, но цензуры внутренней. Каково сейчас ваше отношение к цензуре — внутренней и внешней? И ощущаете ли вы на себе цензуру?

Нет, я не ощущаю на себе цензуру. Лучший цензор — я сам. Я сам могу себя и наказать, и выслать себя в ссылку, и потом из нее радостно вернуться. Есть некая высшая цензура, как я люблю повторять: ”Всевышняя судьба распределяет роли. А небеса следят за нашею игрою”.

Вот небеса, которые на нас смотрят, которым мы играем, там и есть самый главный цензор. Его надо всегда иметь в виду. Помнить, что этот третий глаз, он где-то высоко, в небесах. Он наблюдает за нами. Он и есть главный наш цензор: цензор духовности, нашей профессиональности, нашей судьбы.

Когда-то вы сказали, что ”в моменты сомнений, отсутствия веры, когда перед глазами мелькают тени старости и смерти, а также злобы и досады”, тогда Вы идете к доктору Чехову. Вы и сейчас к нему обращаетесь? 

Да, до сих пор. И сейчас у меня есть в планах в Лондоне вернуться к Чехову и поставить его ”Трех сестер”.

Почему же вы продолжаете к нему возвращаться, в чем его феномен для вас?

Потому что он рассматривал вопросы счастья, смотрит на нас людей, на себя, на то, как мы бьемся, как мы любим. У него ведь очень много любви. Все сочиняли, все стремились быть счастливыми, как сегодня, так и в прошлые века. Искали счастье, бились за него, искали его через любовь. Но счастья нет.

Он всегда с иронией смотрел на это, но он жалел нас: ”Как так… бедные люди. Хотят счастья…” Каждый хочет счастья. Так это смешно… Потому что счастья нет и быть не должно, как он говорит. Только надо знать, что оно существует — но не для нас. Вот его парадокс, его взгляд.

Наверное, именно это и притягивает нас к нему — то ли познать это счастье через любовь, то ли опровергнуть, то ли испытать, попробовать, попробовать добиться.

И второе — это время, которое тоже очень существенно важно для Чехова: время уходящее и проходящее. Ведь мы теряем время каждый час, каждый день. И потом уходим в небытие. То есть вот эта тема дороги без счастья — вот что влечет к Чехову и почему мы к нему возвращаемся.