РЕЦЕНЗИЯ: Если бы Сальери немного переписал Моцарта
В этой постановке очень много смешного, как и завещано традицией театра. Например, есть отдельный вставной номер с большим, толстозадым зайцем. Вполне вероятно, что это тот самый заяц, который перебежал Пушкину дорогу, когда гений собрался было ехать на Сенатскую площадь к своим товарищам, чтобы участвовать в восстании декабристов. Но был суеверен и, увидев зайца, повернул домой. Зайцу этому стоит памятник на дороге в Михайловское: получается, косой сохранил Пушкина… для дуэли с Дантесом. (Во глубине cибирских руд Александр Сергеевич, может быть, прожил бы дольше, но что гадать…) Словом, заяц пляшет и веселит публику. Костюм зайца — как в детском елочном спектакле.
Или другое животное: в финале Татьяна Ларина танцует с огромным игрушечным медведем (таких медведей любили раньше ставить у входа в рестораны с подносом в лапах). Это медведь из ее знаменитого сна. Или вот еще: именины Татьяны сделаны как чистой воды капустник: все актеры дурачатся — поют, нарочно срывая голоса, комикуют, балуются, все равно надо как-то убить время до приезда Онегина.
Чтобы не было скучно, в спектакле очень много музыки: просто звучит все время. Актер читает стихи Пушкина, а музыка играет. Отличная музыка, иногда даже прекрасная, иногда гениальная, но стихам мешает. Музыка сама по себе, стихи сами по себе, такое мучительное сближение. Актеры перекрикивают музыкальный ряд; хочется постучать в стенку соседу, чтобы замолчал: мы тут Пушкина слушаем. Гармония стиха и музыкальная гармония — разные, и у каждой свои нерушимые законы… В частности, у стихов такой закон, что их нельзя обрывать где попало, от этого они могут превратиться в прозу или просто безвременно погибнуть.
Как тут не вспомнить ”Евгения Онегина” Юрия Любимова, где актеры в финале выходили в зал, просили назвать любую строчку из романа, и с этого места продолжали читать.
У Римаса Туминаса текст Пушкина можно оборвать в любом месте, не заботясь ни о рифме, ни о ритме, словно не очень-то Пушкин стихи умел писать. Так и Сальери мог бы не отравлять Моцарта, достаточно было сократить и несколько отредактировать партитуру гениального друга.
Она в семье своей родной
Нет, смешного, конечно, очень много. Например, строки ”Она в семье своей родной// Казалась девочкой чужой” трактуются так: на скамейке сидят Дмитрий Ларин с супругой, и он строго на нее смотрит, мол, не от любовника ли она прижила Таню, а супруга отвечает ему возмущенным взглядом.
Но много и печального, мрачного в спектакле — много похорон: тот же Дмитрий Ларин не хочет уходить, но его гонят, нечего, мол, тормозить панихиду. Девушки, выходящие замуж без любви, сразу отправляются на небеса, превращаются в души. Убитого полуголого Ленского, занесенного снегом на месте дуэли, увозят, наконец, на санках. Таня, перед отъездом в Москву, закрывает глаза няне.
И сама Москва заметена снегом, ее совершенно не видно; окруженный девушками в валенках и серых платках пьяненький гусар-рассказчик (Владимир Симонов) в большой тревоге кричит: ”Москва… как много в этом звуке// Для сердца русского слилось”.
Кстати, кем является этот гусар в отставке, которого со сцены увезет странная птичка-невеличка, перелетавшая от персонажа к персонажу? Не знаю. Он в финале окажется без ног, на деревянной подставке на колесиках, то есть раны 1812 года и непомерное пьянство довели-таки до беды?! От его имени ведется весь рассказ. Пушкин, может быть, с его слов все и записал, значит? Он очень смешно читает, как всякий пьяный барин.
Есть старый Онегин (Алексей Гуськов), дающий молодому Онегину (Виктор Добронравов) пистолет, чтобы тот пошел и зарезал (я не оговорилась) Ленского. Сон Татьяны читает живая легенда театра Юлия Борисова. Няня, она же танцмейстер — Людмила Максакова. Прелестную Татьяну, сгорающую от страсти и бьющуюся на подушках, играет Ольга Лерман. Да что говорить, все актеры прекрасные, чудесные, легкие, подвижные, гибкие, а как поют, а как танцуют! Вот у Ольги Лариной (Мария Волкова) на груди баян — знак ее беззаботной молодости — и она все время наигрывает и напевает тоненьким голоском: ”Динь-динь-динь, динь-динь-динь, колокольчик звенит, этот звон, этот звон много мне говорит”. Выходишь из театра, а ”динь-динь-динь” не идет из головы!
Балетный станок
Да, танцуют очень много и очень хорошо. Балетный станок стоит. То есть сначала говорят стихами, но так как стихи несколько не дотягивают, то потом то же самое повторяют в убедительной пластике. Скажем, по приезде в Москву всем девушкам отрезают косы. И каждая на свой танцевальный манер прощается с деревенским прошлым, заплетенным в косу. Костюмы сделаны блистательно Марией Даниловой, передавшей в них стиль и дух пушкинской эпохи, пропорции и соразмерности, о которых тогда заботились самым тщательным образом.
У нас, в Русском театре Эстонии, много лет назад ставил ”Горе от ума” замечательный московский режиссер Юрий Еремин. И захотел перенести действие комедии в другую эпоху. А Грибоедов не поддается. Стали всем миром его перекраивать и переделывать, где нужно, сами и зарифмовали, как умели, а где не сумели, там так и бросили. Средне, получилось, писал Грибоедов. Ну и у Римаса Туминаса Пушкин строчку не держит, спотыкается. Зачем сидел над черновиками, зачем зверел от помарок, зачем выбрасывал непревзойденные строфы, если они не годились в композицию?! Ждет от тебя читатель рифмы ”розы”, так отдай ему рифму, не спорь, а то он тебя вовсе рифмы лишит, будешь знать!
Еще очень много дыма, снега и мрака (сценограф Адомас Яцовскис). Я даже прочла в одной московской рецензии, что действие происходит в Аду, а старый Онегин — это Вергилий, ведущий молодого Онегина — Данте. И кончалась рецензия словами признательности режиссеру за то, что сказал нам правду о нашей адовой жизни. Впрочем, цитаты автор рецензии приводил по памяти и Пушкина перевирал нещадно. Но этого никто уже не замечает.
Гениальные стихи мстительны. Если составлять из них композицию, не считаясь с ними, с их структурой, если их перекраивать, вынимать из прокрустова ложа строф и превращать в куплеты или прозаические реплики, они могут повести себя как граф Монте-Кристо.
