Лермонтов, не успевший стать луной
В 1937 году, к 100-летней годовщине со дня смерти, Сталин назначил Александра Сергеевича Пушкина главным поэтом страны, солнцем русской поэзии. Это, кроме всего прочего, дало весомые основания расправиться с врагами Пушкина — картавящими по углам дантесовцами. Дантесовцев оказалось великое множество, с ними не успевали управиться пьяненькие и дикие потомки Арины Родионовны. Мне рассказывал отец, что когда в университете, где он тогда учился, арестовали всех профессоров, а потом и рядовых преподавателей, то к ним в аудиторию явилась совершенно уже малограмотная, но с безупречной биографией девушка, которая сказала на первой же лекции: ”А Николай I в качестве звериной своей ненависти велел повесить после восстания аж пять или шесть декабристов!”
И прижилось веселое имя Пушкина.
В июле 1941 года, к столетию со дня своей смерти, Михаил Юрьевич Лермонтов вполне мог занять место луны рядом с Пушкиным-солнцем. Биография была — лучше некуда.
Узнав о гибели Лермонтова, Николай I, не отличавшийся изяществом слога, прошипел: ”Собаке — собачья смерть”. Эта фраза, впрочем, была привычной в хронике семьи Лермонтовых. Бабушка поэта, воспитавшая и пережившая внука, именно этой репликой откликнулась на смерть своего мужа — деда Михаила Юрьевича. Отец Лермонтова по-мужицки крепко бил мать и свел ее в могилу, когда той был всего 21 год. А сам Михаил Юрьевич страдал золотухой, был хил и непривлекателен в детстве. (Актер и писатель Валерий Золотухин вел свой род от крепостных Лермонтова, полагая себя наследником одного из незаконнорожденных детей поэта). Небольшой рост и непривлекательная наружность — важная примета классика. Лермонтов был сантиметра на два выше Пушкина, но все-таки держался в назначенных границах ”малорослости”.
Не будем также забывать, что слова о собаке и ее смерти были необыкновенно любимы и вождем народов; все сходилось, все семейные тайны были вполне понятны, и в июле 1941 года могли быть сталинским приказом назначены виновники гибели великого поэта и прозаика. Но в июле 1941 у страны были совсем другие заботы — уже началась Великая Отечественная война, и пришлось обходиться теми поэтами, какие были великими на тот момент.
Тарханы — навсегда!
Лермонтову повезло меньше других русских гениев. Еще в 1985 году, когда я побывала на его родине в Тарханах, там висел на въезде транспарант: ”Люблю отчизну я!”, тогда как у Лермонтова сказано: ”Люблю отчизну я, но странною любовью!”. А в церкви, откуда были убраны все иконы, по стенам были развешены аккуратные полочки, и на них стояли разрозненные тома классика в мрачной гоголевской полутьме.
Теперь, конечно, Тарханы преобразились, но тоже как-то тихо, без размаха и торжеств. И если в Михайловском даже поставлен памятник зайцу, перебежавшему дорогу Пушкину и отвратившему того от поездки в Петербург на Сенатскую площадь, то с Лермонтовым, обожавшим розыгрыши, маскарады и длинные театрализованные шутки, все осталось строго, обращаются с ним как с литературным начальством — без амикошонства.
Он родился в ночь со 2 на 3 октября 1814 года, и у нас сейчас есть все основания праздновать его юбилей, стараясь приблизиться к этому великому и загадочному имени.
Браслет из ”Маскарада”
Меня давно занимает вопрос обрусения Шекспира; то, как на протяжении столетий он становился все более и более русским автором. Его сюжеты и характеры манили наших классиков. Так и знаменитый ”Маскарад” Лермонтова сделан по модели ”Отелло” Шекспира.
Главная деталь в ”Отелло” — платок. Но платок уникальный. Он и по-христиански расшит цветами земляники — символами чистоты, супружеской верности, крови Христовой; на нем — трилистник — Святая Троица; и в то же время он полон языческих суеверий — подарен матери Отелло ворожеей-цыганкой как верное приворотное средство, и еще:
Сивилла,
Прожившая на свете двести лет,
Крутила нить в пророческом безумье.
Волшебная таинственная ткань
Окрашена могильной краской мумий.
Платок безумно дорого стоит — он главный подарок на свадьбу невесте, а свадьба тайная — то ли христианская, то ли языческая, а то и мусульманская, — кем же еще и быть мавру? — и Отелло за платок сначала душит жену, а потом, сжалившись, добивает кинжалом; у мусульман не душат приговоренных к смерти, но убивают разом — мечом.
Ты перед сном молилась, Дездемона?
У Лермонтова почти точное совпадение:
Теперь молиться время, Нина:
Ты умереть должна чрез несколько минут –
Взяв сюжет ”Отелло” для своего ”Маскарада” (на маскараде во времена Лермонтова было дозволительно все, как в театре шекспировских времен; плоть дурачилась, выставлялась, скабрезничала), Лермонтов должен был отказаться от самой перегруженной символикой детали — от платка. И вместо платка он взял ничтожный браслет, который ”двадцати пяти рублей, конечно, не дороже” (сумма, впрочем, не совсем ничтожная, но, разумеется, для Арбенина не существенная и для браслета — более чем скромная).
И поначалу кажется, что поступил Лермонтов совершенно опрометчиво: ни один мужчина, и самый ревнивый муж в том числе, не узнает недорогой женин браслет — таких у нее десятки — в руках постороннего. А Арбенин, разочаровывая в Лермонтове, узнает.
И только потом понимаешь, как точно Лермонтов обыгрывает тебя. Да ведь Арбенин игрок, профессиональный картежник, шулер. Все смутно для него в мире, кроме зеленого сукна и рук на нем. Эти руки на столе, отрезанные от человека, взятые крупным и сверхкрупным планом, суетящиеся, дрожащие, потирающие друг друга, раскрывающие и сдвигающие карточный веер, холеные, с отполированными ногтями, с крохотной заусеницей на указательном пальце, с сапфиром на среднем, о, эти руки он фотографирует, снимает на пленку, знает до дактилоскопии, знает, как собственный крап; ”годы/ Употребить на упражненье рук”, поэтому был им сфотографирован и случайный, невзрачный браслет Нины.
Руки — выделенные Арбениным, вырезанные, укрупненные, замещающие человека, стали в следующем столетии открытием кинематографа: метались отдельно по клавишам рояля, сжимали пистолет, катали хлеб, рвали мясо, душили; отрубленные, оживали в фильмах ужасов и мстили, мстили, мстили.
Многие загадки, связанные с Михаилом Юрьевичем Лермонтовым — чего только стоит загадка его последней дуэли — жаждут отгадок. По смутным свидетельствам современников он предвосхитил ”серебряный век”, пытаясь уложить в одну кровосмесительную постель жизнь и искусство: разыгрывал ситуацию в реальности, а потом описывал ее в литературе или, наоборот, сначала описывал, а потом переводил через дорогу в реальность…
И если юбилей Лермонтова не будет отмечен общественностью с достойным гения размахом, то никто ведь не мешает каждому из нас взять томик с полки и перечитать хотя бы тот же ”Маскарад”.
