„Я сделал свой выбор“. Вот пересказ книги Алексея Навального „Патриот“ — для тех, кто пока не может ее прочитать

22 октября на 26 языках вышли мемуары Алексея Навального „Патриот“. Русскоязычную версию доставляют в большинство стран, кроме России и Беларуси. Книга состоит из двух частей: первая — автобиография политика с раннего детства, эту часть он начал писать в Германии в 2020-м вскоре после отравления „Новичком“; вторая — дневники, которые Навальный вел в СИЗО и колонии в 2021–2022 годах.

В книге описываются как хорошо известные события из жизни политика (президентская кампания, восстановление после отравления, арест в Шереметьево, голодовка в колонии), так и ранее неизвестные эпизоды из детства и молодости, повлиявшие на его мировоззрение. „Медуза“ пересказывает наиболее интересные фрагменты, которые раскрывают личность Навального с новой стороны, — для тех, кто пока не может прочитать эту книгу, но хочет как можно скорее познакомиться с ее содержанием.

На ранние взгляды Навального повлияла катастрофа на Чернобыльской АЭС. Тогда он впервые осознал, как власти лгут гражданам

В детстве Алексей Навальный каждое лето проводил в деревне недалеко от Чернобыля в Украине, откуда были родом родственники его отца. Взрыв на Чернобыльской АЭС, который произошел 26 апреля 1986 года (самому Навальному тогда было девять лет), по словам политика, стал „огромной трагедией и полным обнулением прежней жизни“ для украинской части его семьи: родственникам пришлось эвакуироваться, бросив все вещи, в том числе ценные и дефицитные, которые в СССР в условиях плановой экономики было очень трудно достать.

Навальный вспоминает, как власти, чтобы „не распространять панику“, скрывали масштабы катастрофы и отправляли людей копать картошку или на первомайские демонстрации в зоне заражения: „Вранья и лицемерия было столько, что они просто затопили страну“. Кремль, отмечает Навальный, беспокоился только о том, чтобы о катастрофе не узнали иностранцы, — хотя лаборатории по всему миру фиксировали повышение радиоактивного фона от взрыва на ЧАЭС.

„Чиновники всегда первым делом врут. Для них в этом нет практической пользы. Просто закон такой: в любой ситуации обманывай. Принижай ущерб, все отрицай, вводи в заблуждение. Потом разберемся, но вот прямо сейчас, в кризисный момент, надо сказать неправду, потому что глупое население к правде, конечно, не готово“.

Навальный в мемуарах вспоминает „чудовищный бардак“, которым сопровождалась операция по ликвидации последствий аварии. Он также называет взрыв на ЧАЭС одним из ключевых факторов, „прикончивших советский режим“, поскольку ликвидация последствий стоила колоссальных денег.

„Если бы чернобыльской катастрофы не случилось, наверное, в детстве я слышал бы меньше разговоров о политике, они имели бы менее личный характер и мои политические взгляды были бы чуть другими. Но произошло то, что произошло, и много лет спустя, уже взрослым, женатым человеком, я сидел перед телевизором, смотрел на только что назначенного исполняющим обязанности президента 47-летнего Владимира Путина и, совсем не разделяя восторга от нового „энергичного лидера“, думал: да он же все врет, совсем как чиновники в моем детстве“.

Навальный хорошо относится к Горбачеву. Но критикует его за нерешительность

Размышляя о перестройке, Навальный указывает, что в его семье, как и „во всей стране“, Горбачева не любили. По его мнению, первоначальная симпатия населения к молодому руководителю страны сменилась „грандиозным разочарованием, переходящим в раздражение“, из-за нерешительности лидера СССР, который „провозгласив перемены, пытался их избежать“.

Как отмечает Навальный, в то время как многие народы Европы благодаря Горбачеву получили свободу, провозглашенная им перестройка в СССР носила декларативный характер. Политик говорит о „трагедии“ Горбачева и последовавших за ним ельцинских реформаторов: хотя их реформы стали реакцией на разрушение экономики, в котором были виноваты руководители СССР прошлых лет, в сознании жителей Союза это разрушение пришло именно с реформами.

При этом Навальный считает, что Горбачев сам „сделал все, чтобы оказаться в такой ситуации“ из-за своих нерешительных половинчатых действий: например, сначала принял план реформ экономиста Григория Явлинского „500 дней“, а потом „испугался и начал в своем любимом стиле предлагать „никакой вариант“: ни реформ, ни отсутствия реформ“.

Навальный пишет, что чем старше он становился, „тем меньше мог выносить Горбачева“, но к моменту написания мемуаров все же смягчил свое отношение — „хотя бы потому, что он оказался совершенно не коррумпированным человеком“. Политик считает это „уникальным явлением“.

„Каждый имевший власть во время транзита от социализма к капитализму хотел урвать побольше, и почти все успешно это сделали. <…> А Горбачев ушел ни с чем. У него были совершенно колоссальные возможности для обогащения. <…> Он легко мог забрать себе советскую заграничную собственность. В конце концов, тупо распилить деньги партии, перекинув их на свои личные счета. Ничего этого он не сделал. Можно сколько угодно рассуждать о том, что у него просто не было шанса, но факт остается фактом: он даже не пытался, потому что, с моей точки зрения, был человеком другого формата. Не алчным“.

В молодости Навальный был фанатом Ельцина. А позже очень сильно в нем разочаровался

По словам Навального, в начале 1990-х он был „слепым фанатом Ельцина“ и принадлежал к той части общества, которая своей готовностью безоговорочно поддерживать его во всем „открыла дорогу тому беззаконию, что творится сейчас“. Навальному не столько нравился Ельцин, сколько не нравилась альтернатива — „трухлявые безмозглые пни из СССР“, тянувшие страну назад. Политик вспоминает, что „не мог спокойно слушать“, когда кто-то критиковал Ельцина, Гайдара или Чубайса.

„Я гордо отстаивал право Ельцина, его правительства и администрации расстрелять парламент из танков. Ну конечно, расстрелять, а как иначе-то? Они же против реформ, они идиоты, что с ними разговаривать. Мы, образованные люди, знаем, как надо делать. Вон вся московская интеллигенция за нас и против них. Это какие-то бомжи собрались там, они просто не в состоянии даже понять, как правильно все то, что делает команда Ельцина, Гайдара и Чубайса. Пусть расходятся по домам в смиренном послушании. А если нет, то они заслужили этот снаряд из танка.

Выбрали на честных выборах? Представляют избирателей? Да плевать и на эти выборы, и на эту Конституцию, и особенно на этих избирателей. Это самое тупое быдло. Неудачники. Они не нашли себя в новом мире реформ и возможностей — это полбеды. Но они еще и остальным не дают богатеть и развиваться!“

По словам Навального, его личное разочарование в Ельцине началось случайно. В 1996 году он купил себе машину в Германии и пытался ее растаможить на границе. Навальный простоял три дня в очереди, и на четвертый день уже должен был оформить документы — но этот день неожиданно объявили неприемным из-за приезда пресс-секретаря Ельцина Сергея Ястржембского, которого „должно было встречать все руководство таможни“. В тот момент, пишет Навальный он понял, что российская власть — это „сборище жуликов и проходимцев… вроде Ястржембского“.

„Момент на таможне показал мне то, что я упорно отказывался признавать: власть Ельцина не проводит реформ. Она не даст ничего ни мне, ни остальным. <…> Это просто старый больной алкоголик и куча циничных мошенников вокруг него, занятых своим рутинным бизнесом по укреплению личного благосостояния“.

Теперь в мемуарах он характеризует первого президента РФ как типичного советского номенклатурщика, единственным мотивом которого была жажда власти. Навальный пишет, что чувствует по отношению к Ельцину „хитрый микс нелюбви, тоски и сожаления“ из-за того, что при нем Россия упустила шанс „на нормальную цивилизованную европейскую жизнь, которую мы заслужили“.

Навальный подчеркивает, что его злит, когда кто-то сравнивает его с молодым Ельциным.

Во время учебы в вузе Навальный давал взятки, чтобы сдать экзамены. И дружил с „сыном крупного мента“, который ездил с мигалками

В 1990-е, пишет Навальный, для него, как и для большинства представителей его поколения, было принципиально важно поступить в вуз — поскольку советское общество „очень четко проводило линию, согласно которой люди с высшим образованием были первым сортом“. Вместе с родителями он решил выбирать между юридическим и экономическим образованием: в начале 1990-х эти профессии казались наиболее перспективными, в то время как „сама идея пойти учиться на какого-нибудь физика выглядела смехотворно, а уж на врача и учителя — и обсуждать нечего“.

Навальный пытался попасть на юрфак МГУ, однако недобрал один балл — по его словам, на последнем экзамене преподаватель намеренно завалил его: „Если на факультете 400 мест, а 100 детей нужно взять, потому что их родители — начальство, а еще 100 мест проданы за деньги, необходимо срезать в два раза больше поступающих“. В итоге Навальный поступил в Университет дружбы народов (РУДН). В мемуарах он вспоминает, что сначала общался с „ботаниками“, но на третьем-четвертом курсе „примкнул к крутой компании, в том смысле, в котором понимали крутость в 1990-е“: ее неформальным лидером был „сын крупного мента“, ездивший на машине с мигалками.

„У моего друга был дивный документ — „непроверяйка“. Натурально, документ, выданный МВД, на котором было написано: „Предписание без права проверки“. Он, прямо как бумага в книге „Три мушкетера“, сообщал тому, кто брал его в руки, что сам автомобиль, его водитель и пассажиры не подлежат обыску, проверке и административной ответственности. Это к вопросу о том, почему „как в Америке у нас не получилось“: вот потому и не получилось, что были такие документы“.

Навальный отмечает, что коррупция в университете его „не просто неприятно поразила, а прямо шокировала“: любой экзамен можно было открыто сдать за деньги. Он признается, что сам иногда платил за экзамены и готов „взять на себя часть личной ответственности за разгул коррупции“.

„До сих пор помню прекраснейший эпизод с предметом „Гражданский процесс зарубежных стран“. Его вел дедушка, выглядевший как уважаемый профессор, честнейший и милейший человек. <…> И вот в аудиторию приходит мой одногруппник, дагестанец Мамедхан, он же просто Мага, и радостно объявляет: „Я договорился, он возьмет по 50 долларов за зачет! Собирайте зачетные книжки и кладите туда по полтиннику“.

Вот так, открыто? Такому милому дедулечке? Не верилось. <…> Большая часть группы, даже многие из тех, кто обычно не платил, посмеиваясь, сдают зачетки, вкладывая в них купюры. Собирается большая стопка. Моя зачетка и мой полтинник тоже внутри — врать не буду. Мага не может все унести сам: „Леха, помоги по-братски, возьми половину“.

Мы относим зачетки милейшему профессору, он улыбается, вежливо и церемонно с нами здоровается, просит поставить стопку зачеток перед ним, после чего, совершенно не стесняясь нас, берет их по одной, достает купюру или купюры (в некоторых лежало по пять десяток, и профессор неторопливо их пересчитывал), откладывает их в ящик стола, ставит зачет и расписывается. Вся операция заняла минут пять, после чего мы отнесли зачетки обратно и раздали“.

С Юлией Навальный познакомился в Турции. И сразу решил, что на ней женится

Навальный рассказывает, что познакомился со своей будущей женой в 1998 году, когда вместе с другими сотрудниками фирмы, где он тогда работал, ездил на корпоративный отдых в Турцию. Однажды Навальный вместе с коллегой поехал в боулинг — на экскурсионном автобусе, в котором вместе с ними были и постояльцы из других отелей. Юлию он увидел из окна.

„Одна девушка в накинутом на плечи белом свитере (вечерами было еще прохладно) крутила головой, все разглядывая. Она смешно задрала руки, вытянув их вертикально вверх — такой очень детский жест, когда ребенка переполняет восторг и ликование и ему немедленно хочется что-то сделать. На лице у нее был написан такой классный, именно детский восторг, — она прямо говорила всем своим видом: „Ну здорово же все! Посмотрите, как все хорошо!“ — что я не сдержал улыбку, глядя на нее. И в этот момент она посмотрела в мою сторону.

На микросекунду я подумал: „Ой, неудобно. Сижу, уставился на незнакомую, да еще такую красивую девушку и улыбаюсь, как ненормальный“. Но еще микросекунду спустя девушка улыбнулась в ответ. И я подумал: я на ней женюсь“.

Через несколько дней Алексей и Юлия вместе поехали в аквапарк, а в первый же день по возвращении в Россию Юлия сама позвонила ему. Через полгода они стали жить вместе, а через два года поженились.

„Это очень распространенное клише — разговоры про „химию“ между людьми, но я, если честно, думаю, что эта самая „химия“ и правда существует. И „любовь с первого взгляда“ существует — я тому живой пример. Сейчас, когда я пишу это, мы с Юлей вместе уже 24 года. И иногда люди помоложе или журналисты, которым хочется задать какой-нибудь „оригинальный“ вопрос на интервью, спрашивают меня: мол, в чем секрет успешного брака? А я понятия не имею. Огромная доля успеха просто в везении. Мне повезло встретить Юлю“.

Навальный подчеркивает, что они с женой „родственные души“ и она мотивирует его делать то, что он делает. По его словам, он никогда не слышал от Юлии ни одного упрека из-за его политической деятельности и связанных с ней постоянных обысков и арестов.

Навальный пошел в политику, потому что ему не понравилось, что Ельцин „отдал страну Путину“

Навальный пишет, что заняться политикой он решил после того, как Ельцин объявил своим преемником Владимира Путина: ему не понравилось, что в обход честных выборов „человеку вручили страну в подарок за лояльность и готовность обеспечить безопасность бывшему президенту и его семье“.

„Назначение Путина вызвало у меня не просто разочарование, а желание ему противостоять. Я не хотел, чтобы такой человек был лидером моей страны. Теперь я иногда думаю, что мое решение вступить в партию [„Яблоко“] выглядело странно, но тогда я прямо что-то почувствовал. Я хотел зафиксировать себя на противоположной стороне политического поля, как можно дальше от Путина. Чтобы потом, когда я уже буду дедушкой, я мог бы говорить своим внукам: „Я был против с самого начала!“

По словам Навального, самым очевидным способом быть в оппозиции тогда была КПРФ, но ему категорически не нравились „даже намеки“ на советское прошлое. В „Союзе правых сил“ его не устраивало присутствие политиков, которые тогда уже успели побывать у власти. Поэтому он выбрал „Яблоко“. С самого начала, пишет Навальный, он считал, что общий язык нужно находить со всеми. Его соратники по партии, на его взгляд, были „немного трусоваты“ и боялись экспериментировать, поэтому теряли поддержку избирателей. Кроме того, в „Яблоке“ не было принято критиковать Явлинского, Навальный же открыто это делал — и это, как он считает, в итоге послужило причиной его исключения из партии.

Формально его исключили за участие в националистических „Русских маршах“. Навальный отмечает, что ему до сих пор это припоминают. При этом он настаивает, что никогда не был националистом, но лишь хотел вести с ними диалог, как и с остальными политическими силами. По его словам, хотя на акциях присутствовали „малоприятные и вовсе отталкивающие личности“, большинство их участников были „обычными людьми с консервативными взглядами“.

„Я объяснял это так много раз, что, мне кажется, можно разбудить меня посреди ночи, и я с ходу выдам ответ, но раз люди продолжают спрашивать — значит, я должен продолжать разъяснять. Суть моей политической стратегии в том, что я не боюсь людей и открыт к диалогу с каждым. Я могу разговаривать с правыми, и они готовы меня выслушать. Могу разговаривать с левыми, и они тоже готовы меня выслушать. Я могу разговаривать с демократами, потому что я сам один из них. Настоящий политический лидер не может просто взять и отказаться от огромной части своих сограждан, потому что лично ему не симпатичны их взгляды“.

Раньше Навальный считал, что его публичность гарантирует его безопасность. Немцов думал так же за неделю до убийства

До отравления „Новичком“ Навальному казалось, что его публичность надежно защищает его жизнь. По его словам, долгие годы он полагал, что самый опасный период его политической деятельности был в 2004-м, когда он, будучи малоизвестным политиком в составе „Яблока“, боролся с незаконной застройкой в Москве: тогда, по его словам, застройщики могли „запросто“ заказать его убийство.

В 2015 году в одном из разговоров Борис Немцов допустил, что его (Навального) могут легко убить, потому что он „вне системы“. Сам Немцов, в свою очередь, считал себя в безопасности, „потому что он из системы — бывший заместитель председателя правительства, и к тому же лично знает Путина, работал с ним“. Спустя неделю после этого разговора Немцова застрелили недалеко от Кремля.

По словам Навального, убийство Немцова „стало для всех огромным ударом“. Сам он „тоже был в ужасе“, однако не чувствовал, что угроза его собственной жизни возросла. Как пишет Навальный, он всегда старался игнорировать факт того, что на него могут напасть, его могут арестовать или убить, потому что „все равно не может это контролировать“. Навальный подчеркивает, что он „не чокнутый и не бесстрашный“ — просто любит работу политика и воспринимает угрозы как ее часть.

„Я сделал свой выбор. Конечно, я стараюсь держать свою семью как можно дальше от его последствий и минимизировать их риски, но есть вещи, которые мне неподвластны. Мои дети знают, что меня могут посадить, моя жена это знает, мы все много раз обсудили. Что могут еще и убить — это оказалось неожиданностью, но это ничего не меняет“.

Еще за полтора года до смерти Навальный предполагал, что его убьют в колонии

В эпилог книги вынесена запись из дневника от 22 марта 2022 года — в этот день политику назначили девять лет колонии по делу о мошенничестве и оскорблении судьи. По словам Навального, после оглашения приговора он „вообще не расстроился“, ведь с момента задержания в аэропорту Шереметьево в январе 2021-го отдавал себе отчет в том, что „садится не на 2,5 года“, а либо до конца своей жизни, либо до конца режима Путина. Впрочем, Навальный считал „глупым“ ожидать, что в ближайшие несколько лет этот режим рухнет.

„Правда заключается в том, что мы не очень-то понимаем, насколько живучи автократии в современном мире, где они (за редкими-редкими исключениями) защищены от внешнего вторжения ООН, международным правом, суверенитетом и так далее. А Россия, хоть и ведет прямо сейчас классическую агрессивную войну против Украины (что умножило на десять разговоры о скором крахе режима), еще и защищена членством в Совбезе ООН и ядерным оружием. Экономический крах и обеднение — да, они нас ждут наверняка. Ситуация, при которой власть падет так, что ее обломки, падая, откроют двери тюрем, неочевидна“.

По словам Навального, он смирился с тем, что, вероятно, ему придется провести в колонии остаток жизни. Политик утешал себя тем, что до этого он успел завести семью и детей, „прожил какую-то жизнь, чем-то интересным занимался, что-то полезное сделал“. Он отметил, что с принятием этого факта ему помогла жена — поскольку тоже это понимала.

„Я не хотел, чтоб и ее мучило вот это: „А вдруг через месяц отпустят“, и — главное — чтоб она понимала, что я тут совсем не страдаю, изнывая от тюремных тягот. Поэтому на первом длительном свидании, гуляя по коридору и переговариваясь в месте, максимально удаленном от натыканных везде камер с микрофонами, шепчу ей на ухо:

— Слушай, я не хочу звучать драматично, но, я думаю, есть большая вероятность, что я отсюда никогда не выйду. Даже если все рушиться начнет, они меня просто грохнут при первых признаках краха режима. Отравят.

— Я понимаю, — кивает она. Голос ее звучит твердо и спокойно. — Я сама об этом думала.

Мне сразу хочется ее схватить и сжать изо всех сил от радости — так здорово все-таки! Никаких дурацких слез. Именно в такие моменты понимаешь, что нашел правильного человека. Ну, или она нашла тебя“.

В колонии Навальному помогала вера в Бога. „Старик Иисус обо всем позаботится“, — считает он

Много лет известно, что Навальный — православный христианин, который регулярно посещает церковь. В мемуарах он рассказывает, что в детстве его крестила набожная бабушка — втайне от отца-военного.

В той части книги, которую следует считать тюремным дневником, Навальный рассказывает про одного заключенного, с которым он практически не общался и который однажды неожиданно подарил ему иконку с изображением архангела и молитвой: „Положи в карман и везде носи с собой“. После этого они больше не говорили (в тот момент, по словам Навального, другим заключенным уже запрещали разговаривать с ним). Политик пишет, что после этого случая ему стало „легче и морально, и физически“: Навальный понял, что он не один.

„Очень сложно описать чувства в тот момент, но карточка эта (я ее положил в нагрудный карман и стал носить всегда — и сейчас она со мной) прямо грудь мне жгла и наполняла ликованием. Прям хотелось подойти к камере, ткнуть иконкой в нее и заорать: „Поняли, суки, я не один!“ Но это было бы, во-первых, не по-христиански и огорчило бы архангела в моем кармане, а во-вторых, очевидно, сильно повредило бы [подарившему ее заключенному] Никитину“.

Вера, которая, по мнению Навального, „упрощает жизнь, а не усложняет“, в колонии помогла ему принять свою судьбу. При этом политик отмечает, что не воспринимает постулаты христианства буквально, — по его мнению, необязательно верить, что „какие-то деды в пустыне когда-то жили по 800 лет и что море буквально перед кем-то расступилось“.

„Являешься ли ты последователем религии, основатель которой принес себя в жертву людям, расплачиваясь за их грехи? Веришь ли в бессмертие души и прочие классные штуки? Если честный ответ — „да“, то чего тогда переживать-то? Зачем по сто раз бубнить себе под нос, читая толстенную книгу, лежащую в твоей тумбочке: „Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем“?

Моя какая задача? Искать Царства Божия и правды его, а обо всем остальном позаботятся старик Иисус и его родственники. Они не дадут тебя в обиду и порешают все вопросики. Как говорят в этих местах: возьмут рамс на себя“.

Читайте RusDelfi там, где вам удобно. Подписывайтесь на нас в Facebook, Telegram, Instagram и даже в TikTok.