МНЕНИЕ | Дом под ёлкой. Юля Варшавская о том, как белые эмигранты отмечали Новый год и Рождество

Дорогой Дед Мороз, пишет тебе Юля из Риги, а ещё недавно из Москвы. Мне не надо никаких подарков, а уж тем более сюрпризов (подчеркиваю), но можно, пожалуйста, вернуть нам эту скуку прошлой жизни? Я буду читать все итоги года всех своих френдов и ставить лайки, если они родились и женились, дедушка! А ещё буду хорошо себя вести и впредь слушать маму, которая говорила мне получить нормальную профессию, нужную в любые времена.

Помните, в прошлой жизни нас бесило, что за неделю до 31 декабря невозможно открыть соцсети, потому что лента завалена плюс-минус однотипными „итогами года“? На второй минуте скроллинга ленты одолевала скука мирного времени: родились, женились, много работали, а ещё спасибо родным за поддержку, дай Бог здоровья в новом году.

Дорогой Дед Мороз, пишет тебе Юля из Риги, а ещё недавно из Москвы. Мне не надо никаких подарков, а уж тем более сюрпризов (подчеркиваю), но можно, пожалуйста, вернуть нам эту скуку прошлой жизни? Я буду читать все итоги года всех своих френдов и ставить лайки, если они родились и женились, дедушка! А ещё буду хорошо себя вести и впредь слушать маму, которая говорила мне получить нормальную профессию, нужную в любые времена.

В новой стране, с другой стороны, планка годовых свершений стремительно снижается: выжили, нашли крышу над головой и работу, отправили детей в школу — уже герой или героиня! Ведь не зря в релокантских чатах разговоры об устройстве быта так часто перемежаются с просьбами привезти антидепрессанты или подсказать хорошего психиатра. Кстати, хороший подарок под любую эмигрантскую елочку.

И если в будни получается держаться и даже хорохориться, спасаясь работой и попытками социализироваться в новом месте, то в праздники мы всегда остро чувствуем, что потеряли. А потеряли мы даже привычный праздничный ритм: я думала об этом, покупая ёлку 10 декабря и наблюдая за предрождественской рижской суетой — витрины магазинов были украшены всевозможными оленями и Сантами ещё в ноябре. Куда так рано? Ведь ещё полтора месяца до заветного часа, растрясём весь „джингл беллз“ по дороге. Но здесь 2−3 января уже все выйдут на работу, поэтому праздник к нам приходит по новому календарю.

Но, главное, мы потеряли дом, в центре которого стояла ёлка, принесённая домой прямо 30 декабря под ворчание с кухни „надо было раньше покупать, остались самые облезлые“. А на кухне мама — та самая, которая советовала найти нормальную профессию, — варит холодец и лепит сотни пельменей, символ нашего предыдущего дома, сибирского. Его мы покинули когда-то добровольно и даже с радостью, но почему-то и спустя 27 лет жизни в Москве садимся за новогодний стол „по Барнаулу“, досконально воспроизводя традиции той жизни.

В нынешнем году всё это пройдет без меня. Я буду далеко от своих родных — загадывать желание под бой курантов в чужом доме, причём пока чужом и для своих новых хозяев. Которые ещё недавно были мне чужими людьми — а теперь мы пытаемся стать домом друг для друга. Я точно знаю, что загадает каждый из нас, но не знаю, когда это желание сбудется и сбудется ли оно вообще.

Но если вам сейчас кажется, что мы переживаем уникальный опыт и необыкновенные эмоции, значит, вы просто не читали эмигрантские итоги года столетней давности:

„Каждый год мы стараемся заглянуть за черту, за плотную завесу будущего, где скрыто новое счастье и новая жизнь, живем мечтой и надеждой. Но сурово обманывали нас приходившие новые дни. Не блестят жгучими, радостными огоньками сугробы снега, не поют и не звенят бубенцы и колокольчики, не скачут лихие тройки по белым дорогам и не звучит в воздухе задорное, радостное, опьяняющее и счастливое: „С Новым годом, с новым счастьем!..““

Это отрывок из эссе писателя Александра Гришина „Под Новый год“, опубликованного в парижской газете „Возрождение“ в конце декабря 1925 года. Несмотря на то что в целом бубенцы не звенели для большинства его соотечественников в эти времена, новогодние праздники были важнейшими датами в календаре белых эмигрантов — в первую очередь потому, что это была возможность воспроизвести чувство утерянного дома. Ведь, как мы помним, главной задачей для той волны было сохранение культурного кода и русских традиций.

Ёлка на столе теряет хвою,

Иглы о клеёнку шелестят.

Я сегодня сердце успокою

На старинный позабытый лад,

— писала поэтесса Анна Головина, праздновавшая в разные годы своей эмиграции Новый год то в Праге, то во Франции и Бельгии.

„Всякое изгнание заставляет по-новому осмысливать пережитый опыт и по-новому вглядываться в завтрашний день“, — пишет исследователь истории эмиграции Михаил Ковалёв. А ещё сохранение традиций празднования было для этих людей важным политическим заявлением. „Для русской диаспоры воссоздание прошлого было ответом на большевистскую денационализацию, который был сопряжён с представлениями об особой культурной и исторической миссии эмиграции“, — объясняет Ковалёв.

Вопрос украшения ёлки в какой-то момент действительно стал политическим. Если быть совсем честными, традиция ставить дома дерево под конец года не является исконно русской: вообще-то она немецкая и была завезена в Российскую империю только в начале ХIХ века. „Приток немцев в Петербург, где их было много с самого его основания, продолжался и в эти годы. Вполне естественно, что выходцы из Германии привозили с собой усвоенные на родине привычки, обычаи и ритуалы, которые они тщательно сохраняли и поддерживали на новом месте жительства. Поэтому неудивительно, что на территории России первые рождественские ёлки появились именно в домах петербургских немцев“, — пишет филолог Елена Душечкина в своей книге „Русская ёлка“.

Но к началу ХХ века по крайней мере в дворянских семьях эта традиция укоренилась и уже считалась „своей“. По старому стилю Рождество в Российской империи отмечали 25 декабря, как в Европе, так что никаких календарных расхождений не было. Есть, например, воспоминания Анастасии Цветаевой, сестры поэтессы, о том, как их родители готовились к праздникам: „Прятали от нас [ёлку] ровно с такой же страстью, с какой мы мечтали её увидеть“.

Спустя много лет, уже в эмиграции, сама Марина (которая обожала всё немецкое, как мы помним из предыдущей колонки) будет разочарованно писать из Парижа подруге: „Прага: там всё подарочно, всё ёлочно. Здесь (нынче 19-е) ёлкой и не пахнет, в самом настоящем смысле слова. Ёлка считается германским обычаем, большинство ограничивается сжиганием в (дымящем!) камине — „bûche de Noël“. Подарки к Новому году, в туфлю. И всё“.

О елке с грустью писал в 1925 году даже обычно ироничный Владимир Набоков:

Домой в непраздничный мороз

Ты ёлку черную понёс.

Пальто российское до пят.

Калоши по снегу скрипят.

При этом до прихода большевиков отношение к „немецкой“ елке было в России неоднозначным: так как из-за Первой мировой войны отношения между странами серьезно ухудшились, традиция стала казаться враждебной. В частности, есть история о том, как в декабре 1915 года „немецкие военнопленные в госпитале Саратова устроили праздник с традиционной ёлкой. Пресса назвала это „вопиющим фактом“, журналистов поддержали святейший Синод и император Николай II. Пойдя на поводу у общественного мнения, царь назвал традицию нового года „вражеской“ и категорически запретил ей следовать“.

Но большевики, которые к 1917 году уже считали Германию своим лучшим другом и соратником по коммунистическому интернациональному движению, к немецким традициям оказались более лояльными — и елку в обиход теперь уже советских граждан вернули. Но, конечно, им важно было избавиться от „буржуазного“ флёра, который витал вокруг традиции, и очень быстро новогоднюю елку (которую, говорят, любил сам Ленин) сделали „агентом политического влияния“. В обиходе появился термин „Красная ёлка“ — так назывались торжественные заседания с примесью художественной самодеятельности, где были представлены доклады на актуальные социально-политические темы. И, конечно, ни о каком Рождестве в атеистическом СССР речи не могло идти, поэтому сохранение религиозной традиции тоже было важным пунктом для эмигрантов.

Конечно, всё это чрезвычайно бесило эмигрантов, которые запомнили свои детские ёлки как раз волшебным „буржуазным“ домашним праздником, а не советским партийным капустником. Они чувствовали, как будто большевики, отнявшие у них дом, отнимают ещё и один из его главных символов. „Эта странная метаморфоза, произошедшая с ёлкой, которую еще менее века тому назад называли „немецким нововведением“, привела к тому, что именно она, запечатлевшаяся в сознании эмигрантов как едва ли не самое яркое событие детских лет, превратилась в один из главных символов родины, утраченной в результате большевистской революции“, — объясняет Елена Душечкина.

Именно поэтому все воспоминания о русских ёлках выглядят трогательно гиперболизированными и идеализированными: в половине эмигрантских новогодних колонок тех времён авторы сетуют, что невозможно в новых городах найти нормальное дерево (сомневаюсь, что это соответствовало действительности). Некоторым всё-таки хватало самоиронии: „А ёлки у всех в детстве были только гигантские: высотой метров в десять, пятнадцать. Свечей зажигали при пошатнувшихся делах одну тысячу, при улучшении обстоятельств — две. Чтобы прикрепить звезду к вершине ёлки, специально звали из местного цирка акробата“, — цитирует Душечкина журналиста и писателя Андрея Селитренникова, который нежно подтрунивал над братьями по несчастью в своём эссе.

Большевики тоже иронизировали — только совсем не нежно. В 1925 году в газете „Вятская правда“ был опубликован такой фельетон:

„Новый год на приёме у госпожи эмиграции. Старенькая, поседевшая эмиграция, с явными признаками неврастении, нетерпеливо ждала его визита. Он вошёл торопливо и без доклада:

— Ах, это вы? 1927-й? Ну, наконец-то вы меня обрадуете новостями! Что там, на родине?

— О, там каждый день отмечается колоссальными достижениями. Пущен в ход Волховстрой. Начинаются сооружения на Днепрострое. Берутся всерьёз за индустриализацию страны.

Госпожа эмиграция забилась в нервной лихорадке и томно попросила — „воды““.

(Не сомневаюсь, что спустя 100 лет, в декабре 2023 года, мы тоже не раз услышим о колоссальных достижениях на родине).

Конечно, ответственными за сохранение традиций, в том числе новогодних, были женщины — именно они устраивали для детей торжественные мероприятия в школах, где воссоздавали атмосферу дореволюционных праздников. „Любимыми семейными праздниками в эмиграции всегда были Рождество и Новый год, когда дети и родители, другие родственники собирались вместе. Такие празднования обязательно включали песни и танцы, чтение стихов, они подробно освещались в эмигрантской печати“, — пишет исследовательница эмиграции Ольга Баркова.

А ещё до нас дошло описание того, как отмечали Новый год дети русской колонии в Праге уже в 1930-х: „Детям, числом более 250, были розданы пакетики со сладостями. Программа, состоящая из одноактных пьесок и отдельных сценок, была исполнена учениками русской Пражской гимназии в Страшницах“.

Сегодня всё иначе — современные дети скорее ощущают „своим“ то, что видят на европейских ярмарках. Глядя на то, как мой сын на сцене своей Международной школы поёт All I want for Christmas is you в красном свитере из всех американских фильмов про Рождество сразу, я думала о том, что теперь эти образы из кино и мультфильмов, на которых мы выросли, становятся частью его реальной жизни. И нашей — взрослых.

Конечно, всё это смешивается с оливье и „шубой“ на эмигрантских новогодних посиделках, которые призваны вернуть нам чувство дома, без которого Новый год не праздник, а депрессивный эпизод. Как писал в 1920-х годах корреспондент парижской газеты „Возрождение“ Владимир Абданк-Коссовский: „Сияющая огнями ёлка не потеряла своего обаяния и на чужбине — она связана невидимыми нитями с нашим милым и невозвратным прошлым“.

Я желаю вам в этот Новый год обрести это чувство нового дома, сохраняя внутри любовь ко всему лучшему, что было в старом. И чтобы бубенцы звенели, ёлка не теряла своего обаяния, а итоги года снова стали невыносимо скучными и банальными.

* Мнение автора может не совпадать с мнением редакции

* Редакция RusDelfi приглашает к сотрудничеству авторов, имеющих собственное мнение по политическим, экономическим, социальным и культурным вопросам. Пишите нам на адрес [e-mail] с пометкой „в рубрику мнений“!