Обнуленные. Три истории о релокантах, которым пришлось уехать из-за преследований, войны и социальной уязвимости

„Не надо путать эмиграцию с туризмом“, — шутили лет десять назад. „Не надо путать эмиграцию с эвакуацией“, — уже без всяких шуток замечают сегодняшние релоканты. Spektr рассказывает истории трёх „уехавших“, которым пришлось начинать жизнь сначала.

Чужой среди чужих

Кирилл Жирихин, 39-летний учёный в области аэродинамики, строил научную карьеру в федеральном научно-исследовательском центре, пока не попал в совершенно кафкианскую историю — с уголовным делом по госизмене, преследованием за поддержку Навального и выражением отношения к „СВО“.

Жирихин работал в Центральном аэрогидродинамическом институте (ЦАГИ) в должности ведущего инженера. В 2016 году стал лауреатом ежегодной премии губернатора Московской области в сфере науки и инноваций для молодых учёных и специалистов за разработку крупномасштабной исполнительной аэродинамической модели для проекта магистрального самолёта МС-21. Участвовал в работе по сертификации самолёта SSJ-100.

Последние годы Кирилл участвовал в международном проекте HEXAFLY-INT по созданию пассажирского самолёта. В декабре 2020 года в Москве задержали одного из учёных ЦАГИ — Анатолия Губанова, возглавлявшего отделение аэродинамики самолётов и ракет, который работал в этом же проекте; ему предъявили обвинение в госизмене. Весной 2021 года по тому же делу был задержан ещё один учёный, ведущий научный сотрудник ЦАГИ, профессор МФТИ Валерий Голубкин. Как утверждало следствие, Голубкин по указанию Губанова отправлял коллегам из Нидерландов отчёты о работе, в которых якобы содержалась гостайна. При этом, как отмечала защита, перед отправкой этих отчётов сразу три комиссии подтвердили, что никакой гостайны в них не содержится. Тем не менее закрытые процессы над учёными закончились вполне реальными сроками: обоим дали по 12 лет колонии.

— Дело о госизмене развивалось постепенно, — рассказывает журналу „Спектр“ Кирилл Жирихин. — Того же Губанова до ареста мы встречали в ЦАГИ, и было видно, что у него неприятности: такой поникший человек ходил, но при этом продолжал работать, его не трогали. А потом внезапно арестовали, это вызвало у всех шок. Да и история с Голубкиным развивалась достаточно долго: никаких новостей, никто нас не трогал. Мы же все вместе были в этой программе — Голубкин с Губановым по аэродинамической части, а мы, инженерно-конструкторский отдел, по „железной“.

По словам Жирихина, в какой-то момент его начальник дал ему клочок бумаги с телефоном и сообщил, что это контакт следователя, который „хочет встретиться“.

— Я, как законопослушный гражданин, позвонил, мне назначили встречу в „Лефортово“. Но так совпало, что я заболел ковидом, мне поставили официальный диагноз и отправили на больничный. Я перезвонил следователю, сообщил, что не смогу приехать в назначенный день, он ответил, что как раз тоже не может. Попросил перезвонить после выхода с больничного. Самое интересное, что когда я перезвонил, то услышал в трубке, что „данный номер не обслуживается“. Я ещё несколько раз перезванивал, но результат тот же. Сказал начальнику, что не могу дозвониться, он ответил: „Ну и ладно“.

3 октября 2022 года на закрытое режимное предприятие, где работал Кирилл Жирихин, пришли сотрудники ФСБ.

— Я сижу на работе, открывается дверь, и заходит толпа: начальство, наш „первый отдел“, ФСБ (один из них был следователь по особо важным делам, как я успел прочитать) и понятые, — вспоминает Жирихин. — Показывают мне мой пост в Инстаграме (опубликованный сразу после вторжения России в Украину. — Ред.) как причину, по которой они ко мне пришли. И тут же начинают обыск на моём рабочем месте. Казалось бы: если у меня пост в интернете, зачем приходить ко мне на работу на режимное предприятие, обыскивать рабочее место и изымать технику? Так потом мы ещё все вместе поехали ко мне домой, и там они изымали уже всё подряд. Не уверен, что их что-то конкретное интересовало. Забрали и расписание докладов на конференциях, и наклейки „Навальный–2018“, и даже книги (их заинтересовал Александр Невзоров). Причём в протоколе указаны были только компьютер и ноутбук, а никаких копий мне не дали. Сказали, что рабочую технику смогу потом забрать у работодателя, а про личные вещи даже объяснять не стали. Так мне ничего и не вернули, у меня нет ни протокола изъятия, ни протокола допроса. При этом опрашивали меня исключительно на тему Навального. Показали бумажку, в которой было написано про „дискредитацию“, забрали документы по проекту HEXAFLY-INT, а допрашивали по Навальному. Что они, собственно хотели, так и осталось загадкой.

Жирихин не стал дожидаться развития событий, связался с адвокатами, которые убедительно описали ему его будущее. Стало понятно, что надо уезжать. Как признаётся сам Кирилл, он не ожидал, что его после обыска вообще отпустят. Покинув Россию и оказавшись в относительной безопасности, учёный попытался составить план дальнейших действий, но в уравнении было слишком много неизвестных.

— Я вообще не знал, сколько я пробуду здесь [за границей]: три дня, три месяца или три года. У меня на тот момент была шенгенская виза, и надо было срочно решать: уезжать в Европу в статусе беженца или идти по пути гуманитарной или рабочей визы, так как при первом варианте я не мог сразу начать работать. Тем более, моя специальность казалась ликвидной везде, — объясняет учёный.

В результате Жирихин всё же заполнил анкету на получение гуманитарной визы, но к тому моменту бюрократические процедуры изменились. „Раньше было достаточно писем от какой-либо организации о намерении работать со мной, но теперь ещё потребовались письма о бывшем сотрудничестве“, — говорит Кирилл. Он написал иностранным коллегам, что оказался в непонятной ситуации и это может быть связано именно с совместной работой.

— Из 10 человек откликнулись двое, при этом один, как только узнал, что это касается проекта HEXAFLY-INT, сразу отвалился, просто перестал отвечать. А второй намекнул, чтобы я не писал на его рабочую почту, так как всё мониторят. И объяснил, что это сейчас стандартная ситуация: все боятся спецслужб, которые могут попытаться раскрутить это дело, внедрив „засланных казачков“. Поэтому большинство решили просто меня игнорировать.

Казалось бы, простая задача — получить от научно-исследовательского центра письмо о том, что Жирихин действительно участвовал в проекте со стороны России. Но в результате получился целый квест. Учёный пытался искать работу в каких-то смежных научных областях, но и это оказалось непросто. Жирихин разослал письма в несколько десятков научных центров при университетах, но никто ему не ответил.

— Возможно, это во многом из-за того, что я не нахожусь в шенгенской зоне, на меня нужно оформлять много документов, тем более, я работал на оборонном предприятии, хотя и допуск у меня был примерно на уровне студентов-практикантов, — объясняет ситуацию Кирилл. — В одном из рекомендательных писем на гумвизу написано, что я сейчас не могу реализовать свою инженерную специальность ни в России, ни там, где нахожусь в ожидании решения, поэтому мне требуется право на занятие научной деятельностью и реализацию своего потенциала. Это не канцеляризм и не шаблонная формулировка. Это сейчас смысл моей жизни.

В настоящее время учёный работает в компании по производству бытовых и промышленных систем водоочистки — чтобы было на что жить. Всё свободное время он тратит на то, чтобы вернуть себе право заниматься наукой, продолжая рассылать письма в научные центры.

Велосипед спокойствия

Проблемы с трудоустройством за границей затрагивают не только молодых учёных, но и вполне состоявшихся успешных специалистов. Известный московский уролог Константин Локшин, бывший заведующий отделом НИИ уронефрологии и репродуктивного здоровья человека Первого МГМУ им. И.М. Сеченова и руководитель урологического отделения в клинике GMS, беседовал с журналом „Спектр“ в Черногории в перерыве между подготовкой к экзамену. Экзамен этот он сдаёт, чтобы получить право быть врачом — и не по своей специальности, а просто чтобы заниматься общей практикой.

До февраля 2022 года у доктора медицинских наук Локшина были любимая работа в одной из лучших частных клиник Москвы и возможность научной деятельности. Однако с некоторых пор у него периодически стало возникать желание уехать.

— Я совершенно чётко ощущал, что меня не устраивает отсутствие социальных гарантий в обществе, — рассказывает Константин Локшин. — Я понимал, что, пока ты педали крутишь, твой велосипед, может быть, и не упадёт, но стоит тебе остановиться — всё разлетится. Социальная уязвимость — это многоуровневая вещь: пока есть к кому обратиться в той или иной области, всё нормально, но если такой возможности нет, тебя ждёт полная неизвестность. Даже такая типичная ситуация, как конфликт на дороге: если встречаешься с кем-то, кто имеет больший приоритет в этой стране, например, с сыном какого-нибудь чиновника или с силовиком, — будь ты хоть тысячу раз известным доктором, в данном случае становишься абсолютно беззащитным. У нас трое детей, и все эти тревоги проецировались ещё и на них…

Мы думали с семьей о переезде в Германию, где понятная схема легализации в сфере медицины, потом мне предлагали работу в Дании, однако изначально было понятно, что это „обнуление“ всей прежней жизни, так что решение о переезде так и не было принято. Реализовать такие планы врачу после сорока уже довольно трудно. Куда бы ты ни поехал, будешь всё начинать сначала. В медицине это очень долгий и недешёвый путь. Есть единичные примеры докторов, которые в 40 лет поехали в Америку и ближе к пятидесяти смогли там работать по профессии, но это уникальные люди.

Впрочем, события в России заставили и Константина Локшина стать „уникальным“. 24 февраля 2022 года стало катализатором всех его переживаний, которые до этого „накатывали“ время от времени.

— Я практически никогда не следил за политикой, моё дело медициной заниматься. Когда аннексировали Крым, для меня это было неприятным сюрпризом. Было гадко, но тогда это всё же выглядело не так вопиюще, а о том, как на самом деле это происходило, мы узнали только сейчас. Но вторжение в феврале 2022 года было для меня как гром среди ясного неба. Я тогда не задумываясь подписал письмо врачей с требованием остановить войну, просто не мог промолчать… Стало понятно, что если ковид наш горизонт планирования сократил, то война его просто уничтожила, стёрла. Мы продали квартиру и в принципе готовились к переезду, но дальнейшие события просто не оставили нам выбора. В сентябре 2022 года я был в Казахстане и уже там узнал о „частичной мобилизации“. Это было последней каплей. Посоветовавшись с осведомлёнными людьми, я решил минимизировать риски и не давать системе ни одного шанса. Тогда и принял решение не возвращаться в Россию, а моя семья приехала уже в Черногорию.

В сентябре 2022 года в волну релокантов попали многие врачи, но, по словам Локшина, минимум половина из них вернулись в Россию. Не потому, что изменили отношение к происходящему: во-первых, подтверждать за границей свою квалификацию долго и дорого, во-вторых, практически ни у кого не было финансовой „подушки“. Локшины выбрали Черногорию по нескольким причинам, и одна из них — относительно недорогая жизнь, а также относительно недолгая легализация, чтобы получить право работать врачом общей практики. Впрочем, даже этот путь оказался довольно затратным: только на перевод документов пришлось потратить 1500−2000 евро. Плюс несколько этапов лицензирования, и за каждый нужно платить, каждый нужно ждать, и всё это — время и деньги.

— Мой путь считается относительно быстрым: я сейчас на завершающей стадии лицензирования, буду врачом общей практики, — говорит Локшин. — Но чтобы иметь право работать хирургом-урологом — это отдельная история, следующий квест, не менее сложный.

Несмотря на трудности, Константин ни разу не пожалел о принятом решении, хотя и допускает, что вернётся в Россию. Только в другую — где есть понятие свободы, а людям гарантированы права, а не только обязанности. Сейчас, по мнению врача, негативные процессы в России только набирают обороты, поэтому возвращаться туда невозможно.

— Сейчас у меня даже не тоска и ностальгия, а скорее злость, — признаётся Константин. — Когда я вспоминаю, что у меня хорошего в Москве осталось, начинаю неимоверно злиться, что из-за каких-то людей, которых я не выбирал и которые там себе что-то нарешали, я этого всего должен лишиться и начинать жизнь с нуля, всё это оплачивая из своего кармана. Хотя у нас получилось начать вторую жизнь: это новый опыт, новое общение, новые знания. Я сейчас заново учу общую медицину, западную, у нас в институте даже половины этих диагнозов не было — за эти 30 лет появилось много нового. Конечно, это кайф, но всё равно испытываю злость, что уехал я, а не они к своим друзьям, в условную Северную Корею.

Быстрота твоих ног

Виталий Куленко — типичный представитель среды, которую по поводу и без повода вспоминают сейчас и власть, и оппозиция. Был координатором одного из отделений „Городских проектов“, наблюдателем на выборах. Порой задумывался об эмиграции, так как на собственном примере видел инфантилизм большей части общества и нежелание перемен в структурах власти. Но его диплом в сфере информационной безопасности оказался не таким ликвидным, как хотелось бы. Сейчас Виталий работает в сфере веб-разработки, создаёт интерактивные приложения для браузеров. А изначально пришёл на позицию верстальщика сайтов: переучивался на новое направление при поддержке своей компании уже за границей, куда все сотрудники релоцировались после начала войны.

Виталий считает, что это стало возможным не только благодаря пассионарности руководителей, но и потому, что его компания маленькая — 20 человек, из которых в России многие и так работали удалённо.

— У меня не было возможности собрать вещи и поехать в одиночку, — рассказывает Куленко. — Это трудно, я не так хорошо владею английским языком, да и по ресурсам мне хватало денег только на то, чтобы один-два раза в год съездить в Европу в небольшой отпуск. Однако после выборов в Госдуму в 2021 году я начал замечать, насколько стремительно стало меняться инфополе. Уже к осени было понятно, что задумал Путин, но сознание упрямо отказывалось верить, что это может произойти.

24 февраля 2022 года Виталий вышел на антивоенный митинг, а после, тем же вечером, сообщил руководителям, что, кажется, пора уезжать. У всех было аналогичное мнение. Уже на следующий день сотрудники мониторили „Авиасейлс“ и „Букинг“, бронируя билеты на всех, кто в Москве.

— Я считаю, мой руководитель — настоящий герой, он был готов снимать жилье в Тбилиси всем своим сотрудникам. Гораздо страшнее потом было нашим разработчикам из Мариуполя, когда компания уже находилась в Тбилиси, — вспоминает Виталий. — Мы несколько дней даже не знали, живы ли они вообще. На какое-то время работа встала, мы в потрясении просто скроллили новостную ленту и молились, чтобы с ними было всё в порядке. У меня никогда так кровь в жилах не стыла, как тогда, честно.

Решение об отъезде, как говорит сам Виталий, для него было и вынужденным, и осознанным.

— Во-первых, ты никогда не знаешь, что будет с тобой после митинга, на котором от задержания тебя спасли только быстрота своих ног и умение предугадывать поведение полиции. Во-вторых, мы понимали, что санкции наступят быстро и медлить просто нельзя. Напомню, что 15 марта 2022 года уже „отрубили“ все российские банковские карты. И это только то, что на слуху у большинства. А помимо этого разработчикам нужно много различных сервисов для работы, все они иностранные. Конечно же, всё это тоже постепенно „отрубили“.

За два года Куленко удалось привыкнуть к новой жизни, хотя языковой барьер по-прежнему для него трудность номер один. „Больше всего я себя ругаю, что сознательно отказывался в своё время учить английский“, — считает Виталий. За новостями в России он следит всё меньше и меньше, сейчас читает только о предвыборных кампаниях Бориса Надеждина и Екатерины Дунцовой (с ними журнал „Спектр“ недавно общался) и иногда просматривает обзоры новостей за неделю.

— Я понял, что негативные новости сильно бьют по здоровью, стал часто болеть, поэтому углубился в работу, — резюмирует Куленко. — Я бы вернулся в Россию, но пока ситуация к этому не располагает. Скорее наоборот: каждый новый закон всё больше заставляет меня убеждаться в том, что возвращаться пока не стоит.