„У меня была большая жажда мести“. Как пережитое насилие августа-2020 подтолкнуло белорусов пойти на войну в Украине

Правозащитники из Международного комитета по расследованию пыток в Беларуси обратили внимание на то, что многие из белорусских бойцов в Украине вспоминают, что во время протестов 2020 года столкнулись с насилием, жестокостью, пытками со стороны силовиков. Они поговорили с белорусами-добровольцами, чтобы выяснить, как пережитый травматичный опыт во время протестов повлиял на их решение отправиться на войну. „Зеркало“ публикует сокращенную версию исследования.

Международный комитет по расследованию пыток — это правозащитная организация, созданная после поствыборных событий 2020 года как ответ на высокий уровень насилия со стороны властей в отношении мирных протестующих. Комитет документирует, сохраняет и анализирует свидетельства о пытках и жестоком обращении с задержанными.

„С первых дней полномасштабного военного вторжения России в Украину стали появляться новости о том, что белорусы и белоруски вступают в ряды Вооруженных сил Украины. В интервью добровольцев прослеживались общие моменты: они признавались, что мало кто имел боевой опыт прежде, и вспоминали о пережитом в 2020 году насилии. Многие рассказывали о том, как подверглись жестокому обращению и пыткам со стороны силовых структур. Начала прослеживаться взаимосвязь между их решением стать добровольцами и травмирующим опытом белорусских протестов“, — отмечают авторы.

В пример они приводят Тимура Мицкевича. В 2020-м 16-летнего парня задержали на протестах и избили до такой степени, что врачам пришлось вводить его в искусственную кому. Против него возбудили уголовное дело, его мать умерла. Тимуру удалось сбежать из больницы и из страны. В 2022-м он присоединился к полку Калиновского. „А пошел бы Тимур на войну, если бы не август 2020-го?“ — задались вопросом авторы проекта и решили исследовать эту тему, побеседовав с другими бойцами.

В проекте участвовали 15 белорусских добровольцев, воюющих на стороне ВСУ: 14 мужчин и одна женщина. Опросный лист для них составил приглашенный кризисный психолог, имя которого не названо в целях безопасности, а сами интервью проводил украинский психотерапевт Демьян Попов, который работает с бойцами полка Калиновского.

Средний возраст участников — 30 лет, самому старшему — 43 года, самому младшему — 20. Восьми из 15 на момент опроса не было и 30 лет, трое были младше 25. Из всех только двое раньше имели армейский опыт, но минимальный.

Девять из 15 интервьюируемых были политически активны еще до 2020 года: четверо — периодически, пятеро — постоянно. Остальные до 2020-го „жили обычной жизнью“. Но при этом у всех была сформированная позиция, в той или иной степени они были не согласны с политикой действующей власти. Поэтому большинство в 2020 году приняли участие в протестах, остальные белорусские добровольцы были их свидетелями.

Интервьюируемые упоминают о „невозможности так жить дальше“, желании восстановить справедливость, законность, о солидарности с задержанными и искалеченными людьми. Для двоих поворотный момент настал даже не во время выборов, а раньше, в связи с COVID-19 и реакцией властей на эпидемию.

„Я помню эти моменты, как под проливным дождем люди стояли, отдавали подписи за Виктора Бабарико. А потом его задержали и мы выстроились вдоль всего проспекта. Проспект Независимости стоит, весь проспект от центра — это люди, с двух сторон. У меня была собака, я не мог с ней выйти, мы садились в машину и ездили по кругу. Там пробка, все сигналят, и люди стоят. И все реально верили, что с массовостью мы покажем — за что, как мы хотим жить дальше. Ведь основной лозунг 2020 года был „Уходи!“», — говорит М3 (участник-мужчина номер три).

Восемь из 15 прошли через избиения и пытки в Беларуси с августа 2020-го, почти все видели, как задерживают и избивают других. После протестов все раньше или позже покинули Беларусь, сразу в Украину уехали шестеро.

„Уровень жестокости превзошел все возможные и невозможные рамки“

Первым травмирующим событием для участников психологи проекта обозначают вечер 9 августа 2020 года и следующие три дня, когда уровень насилия силовиков против протестующих был пиковым.

„Я увидел какой-то недострой, начал залезать туда. Я залез на первый этаж и услышал шаги, и подумал, что если это какой-то омоновец, силовик, так далее, я просто ему врежу и буду убегать на максимум. А это вышел сторож, сказал, что прячься на втором этаже, там уже сидит несколько человек, я скажу омоновцам, что вас здесь нет. Мы сидели на втором этаже, точнее, мы лежали на полу. Я слышал, как подбежали ОМОНовцы, спросили, не пробегали ли здесь люди. Сторож сказал, что нет, я бы никого не пустил, вы что, они, наверное, куда-то дальше побежали. Я лежал там до 6 утра, немного поспал. Я слышал, как били людей, слышал взрывы, выстрелы, в общем, мне было очень страшно“, — рассказывает участник М4.

„Взяли гранату, скрутили чеку, засунули мне в белье, руки и ноги были связаны, бросили меня и убежали, делая вид, что убивают. Я просто полежал секунд 30, взрыва не произошло, думаю, ну, живем дальше“, — вспоминает участник М15.

Жестокость и бесчеловечность со стороны властей значительно травмировали участников и стали триггером для дальнейшего сопротивления.

„Я понял, что уровень жестокости и насилия превзошел все возможные и невозможные рамки, я понял, что что-то надо менять, и после этого я пошел на огромный марш, 500-тысячный, 15 или какого августа это было. Когда просто на Стеле было невероятное количество людей. И тогда я понял — вот это чувство свободы и чувство, когда тебе не надо бояться, потому что в городе вообще не было силовиков. И мы шли огромной толпой, с флагами, всё было здорово, люди делились водой, я сходил в магазин, на все деньги купил мороженого, делился с людьми“, — рассказал М4.

„Я была из тех людей, кто еще в августе [2020 года] сказал, что стоп, вообще можно забыть про выборы, вообще неважно, сколько [Лукашенко] набрал. То, что произошло после — в любом случае, он обязан сдать свои полномочия и валить сдаться. И неважно уже, выборы не имеют значения никакого“, — поделилась участница Ж1.

„Я поругался со многими своими знакомыми, которые были за мирные протесты, а после того, что со мной было, я больше не видел смысла в мирных протестах, и у меня была большая жажда мести и все. За то, что со мной сделали. Я просто не сошелся в интересах в данном случае со своими друзьями, знакомыми“, — вспоминает участник М2.

„Мы прятались в СТО под машиной. Нас ребята спрятали в яме, опустили машину, чтобы не было видно. Мы сидели в этой яме, видели берцы омоновцев, которые ходят по этому СТО, но они не посмотрели в яму. А потом мы вышли с девушкой, которая там сидела, она тоже сказала, что ей в мой район примерно. Мы вышли с девушкой, начали идти, меня должны были друзья забрать за два квартала от этого. И мы увидели, как едет бусик на нас, поняли, что нас, скорее всего, будут задерживать. И она просто взяла меня за ворот куртки, притянула к себе и мы начали целоваться. Это вообще незнакомая девушка, я ее видел первый и последний раз в жизни. И бусик сперва остановился рядом, а потом поехал дальше. Я помню, как у меня просто выскакивало сердце от всего — от самой ситуации, от того, что, в принципе, девушка была красивая, от того, что я мог уехать на сутки“, — свидетельствует М4.

„И вспоминая вот этот год, я помню вот эти вещи в марше, когда ты идешь, там рядом куча людей была. Я такого не видел никогда и, наверное, увижу только, когда мы вернемся в Беларусь, если дай бог это будет. И я помню, как ко мне часто люди подходили и рассказывали свои истории. Говорили, мы каждое воскресенье собираемся на марш — нам страшно было дико. Мне тоже было страшно дико. А при этом мы боимся, что никто не выйдет. Что мы придем, а никого не будет. И всё равно люди идут. И люди шли, шли, выходили против“, — рассказал М3.

„Там я была абсолютно беспомощной“

Репрессии в Беларуси усиливались и охватывали все группы общества. Десяти участникам проекта пришлось покинуть страну из-за угрозы ареста. Многие уехали сразу после протестов.

„Из Беларуси я сбежала, и там я была абсолютно беспомощной. У меня было два варианта: или я сяду, или я сбегу. Как-то так себе вариант сесть. При условии, что это реально будет бесполезно. Если ты мог сесть и реально это что-то изменило бы, это да. А ты просто сядешь“, — рассказала единственная женщина (Ж1), принявшая участие в опросе.

Один уехал чуть позже — когда не получил поддержки в призыве к насильственному противодействию властям. Из 15 человек на тот момент он был единственным, кто открыто выступал за силовой протест.

Я принципиально не хотел уезжать из Беларуси, потому что мне казалось, что уезжать — это поражение, ничего не поделаешь. При этом я выступал, я так думаю и сейчас, и так думал тогда, — я понимаю, что диктаторские режимы нельзя свергнуть без насилия. Поэтому я сказал всем протестующим: „Вы либо беритесь за оружие и боритесь, либо сразу сдавайтесь, потому что так вы не победите“. Я выступал за насильственный протест“, — вспоминает М15.

Со временем от поддержки мирного протеста к идее активного сопротивления перешли пятеро интервьюируемых. Двое из них пережили пытки и жестокое отношение в разный период, начиная с августа 2020 года, еще один подвергся тяжелейшему насилию со стороны белорусских силовиков в первые поствыборные дни.

Шестеро уехавших жили в Украине, четверо в других странах. Некоторые из добровольцев рассказывают, что жизнь в эмиграции давалась тяжело, двое говорят о том, что было сложно понять, как строить жизнь дальше.

„Когда я переехал уже, меня очень сильно накрыла тревога и у меня были проблемы в ценностном понимании своей жизни, для чего я живу. Какие-то штуки в виде денег и прочих вещей меня не очень интересуют. Я нормально зарабатываю, мне хватает на жизнь. Меня интересуют другие вещи в жизни. Поэтому мне было очень плохо, я ходил к психологу“, — рассказывает М12.

„После эмиграции достаточно длительное время не мог найти себе место, в принципе, у меня никогда не было желания никуда уезжать. И в определенный момент ко мне пришло понимание, что я бы хотел именно с оружием в руках отстаивать свою страну“, — говорит М14.

„Мы потеряли Беларусь, Украину мы не можем потерять“

Когда началась полномасштабная война, 24 февраля 2022 года, участники проекта восприняли это по-разному. Один человек испытал ужас от происходящего.

„Я с 24 числа практически не работал. Вообще не было интереса просто. Меня и до 24-го, после 2020 года мало что интересовало, кроме того, что можно сделать, чтобы продолжить эти процессы, которые идут (демократические перемены в Беларуси. — Прим. ред.). И 24-е просто вообще отрубило все остальные интересы ко всему мирскому. И я уже там, как и все, скроллил телефоны, в голове одна война. Потом кое-как отпустило. Начал дышать“, — вспоминает М9.

То, что войска идут из Беларуси, стало ударом для интервьюируемых.

„Я работаю в активистской организации, и когда уже было понятно, что с территории Беларуси наносятся удары, что с территории Беларуси идут войска и так далее, я понял, что 1,5 или сколько года моей работы [было] недостаточно для того, чтобы это остановить. И все мои усилия по условно мирному протесту привели к тому, что у меня не было сил предотвратить это своей работой“, — говорит М4.

Почему участники проекта решили пойти добровольцами? Заранее были готовы воевать только четыре человека. Корни мотивации у 15 интервьюируемых были разными.

Пятеро в первую очередь хотели получить боевой опыт. Четверо желали отстаивать Украину, чтобы не потерять страну, которая стала им вторым домом.

„И когда началась война, я понимал, что это не то, что моя судьба, но просто моё воспитание, мои принципы, мой выбор — уже не бежать второй раз, потому что Киев — это для меня город, как для многих белорусов, в котором впервые почувствовал свободу. Для меня было это внутренним таким, гранью, когда уже… дальше уже некуда. Поэтому я с удовольствием и с радостью, наверное, это встретил, потому что я понимал, что вот я теперь буду делать прямое какое-то действие для того, чтобы устранить проблему“, — объясняет М12.

„Когда началась война, меня правда триггернуло. Триггернула ситуация в Беларуси, прям очень большие отголоски были, не будем скрывать, что Россия могла вмешаться и в Беларусь [события после выборов 2020 г.], наверное, никто даже спорить не будет, что она даже и вмешалась. И фраза, которую я сказал: „Мы потеряли Беларусь, Украину мы не можем потерять“», — добавляет М2.

Для кого-то важным стало понимание, что победа Украины — это шанс победы и для Беларуси. Решение пойти на войну виделось и видится им единственно верным.

„Для меня вопрос не стоял совершенно, все было ясно, тем более что на момент начала марта казалось, что это самый быстрый путь домой“, — говорит М6.

У одного человека решение пойти добровольцем было продиктовано в первую очередь желанием мести. Это был мужчина, который 9−12 августа 2020 года подвергся тяжелейшим пыткам со стороны белорусских силовиков, это „вышибло его из одной реальности в другую“, отмечает психотерапевт Попов.

„На первое место я, наверное, поставлю месть все-таки, потому что гнев опять же в феврале, когда ты видишь, что происходит. Ты начинаешь злиться, тебя злит. Я не контролировал эмоции, которые у меня были“, — объясняет М2.

И это был единственный интервьюируемый, кто во время беседы испытывал сильные эмоции и переживания — остальные говорили довольно ровно. Демьян Попов добавляет, что притупление ощущений на войне — необходимый элемент, потому что иначе можно не справиться с переживаниями: „Это не про ожесточение и не про обесчувствование. Переживания становятся новым опытом: „Я знаю, как это, да, я это чувствую, но чувствую по-другому“. Человек берет этот опыт и становится сильнее. Это про ощущение, что тебя уже мало чем можно напугать“.

„Ты можешь на что-то влиять“

Пятеро добровольцев на вопрос о мотивации говорили про обретение дееспособности. Они почувствовали, что для них война может стать возможностью справиться с ощущением беспомощности, которое было связано с ситуацией в Беларуси, перестать быть жертвой, найти новый смысл.

Насилие в августе 2020 года — избиения, пытки, многочасовое стояние на коленях во дворах РУВД, переполненные камеры — все это, как и последующие события, было про потерю дееспособности, объясняют авторы проекта. Уже почти три года режим продолжает репрессии. У белорусов во всех смыслах связаны руки: ни один из ненасильственных рычагов давления не работает или работает не так эффективно, как хотелось бы. Именно из-за этого, полагают авторы, большая часть собеседников говорит о вступлении в ряды добровольцев как о возможности прямого противостояния абсолютному злу — и как раз это для них и есть возвращение дееспособности.

„Когда появилась возможность, просто знаете, в первые недели, как и все, думаешь, блин, надо ехать воевать, надо что-то делать, надо сражаться, это вообще ужас какой-то. Ну и потихоньку себя отговариваешь, что ты там делать будешь, ничего не умеешь. Я-то не служил вообще, откосил. А потом полк появился. И я не мог не воспользоваться случаем. Собрал рюкзак и пошел“, — говорит М9.

„Я помню это ощущение, когда ты готов выйти на площадь и спалить себя заживо. Лишь бы ты только что-то сделала вообще. Ты понимаешь, ты не делаешь этого, потому что будет бесполезно. Вот такое. Ты настолько ничего там не можешь. А тут ты понимаешь, что ты можешь на что-то влиять. Причем ты можешь выступить против того же врага, который был у тебя там. Потому что было абсолютно очевидно, что режим Лукашенко никогда бы не устоял без помощи Путина. И, по сути, наш враг, который был у нас дома, пришел еще и сюда. Ты уезжаешь в другую страну, а он припирается за тобой. Ты такой, не, ну щас я могу дать тебе по еб**у, я пошла. Приблизительно так. Там не могла — тут могу“, — рассказывает Ж1.

„Дать отпор, потому что все равно мы за правду и ты понимал, что здесь правильная сторона только одна, и да, тем более что сейчас ты, получается, уехал из своей страны, и тебя здесь догоняет опять это все. И что, все время бегать куда-то? Если это не остановить, оно пойдет дальше. Я не могу вернуться в свою страну, и мне сейчас [нужно] отсюда уезжать и так всё время бегать. Надо с этим что-то делать“, — поясняет М5.

„Не вижу вообще никакой картинки“

В конце беседы добровольцев спрашивали, каким они видят свое будущее. Большинству из них оказалось сложно строить планы, они рассуждали о продолжительности войны, освобождении Украины и потом Беларуси, но не говорили о себе лично.

„У меня сейчас такое стойкое ощущение, что строить планы абсолютно невозможно. Потому что после этой войны мир не будет таким, каким он был раньше. Думать, где ты будешь в мире, которого еще нет, очень сложно“, — говорит М1.

„Я могу сказать, что на самом деле так далеко не загадываю пока что, потому что война. Если бы до войны спросили, я бы четко ответил. А с началом войны вариативность настолько возросла, что и вариантов будущего такое количество, что мне очень сложно сказать, я не знаю. Не вижу вообще никакой картинки“, — объясняет М6.

„Я — заложник обстоятельств. Если будет продолжаться война, а, по моему мнению, она будет продолжаться, и не два года, то я буду сражаться до последнего“, — уверен М9.

„Идеальным будущим могло бы для меня быть — полная военная победа над российской армией и территориальная целостность как Украины, так и политическая независимость Беларуси от России, от российского государства. В моем идеальном будущем через два года это такое будущее, где я смогу находиться на территории Беларуси и где будет национально-демократическая власть, которая не будет задавливать ту или иную политическую или языковую группу людей“, — надеется М7.

Лишь трое признались, что после окончания войны хотят „жить своей жизнью“.

„Я собираюсь дальше заниматься тем, в чем я лучше всего [разбираюсь] — это творческая профессия. У меня достаточно много всяких навыков, поэтому я думаю, что я себя найду в этой жизни. Я уверен в этом. Ради этого мы и воюем, чтобы вернуться в нормальное русло, чтобы люди могли заниматься своими делами“, — говорит М5.

„Я думаю, что хотел бы вернуться к нормальной жизни, которая была у меня до войны. Я хотел бы жить в квартире, чтобы иметь возможность читать книгу, смотреть фильм, гулять на улице. Я, конечно, понимаю свою активистскую сущность, и мне нужно будет делать что-то дополнительно для какой-то социальной самореализации, но, скорее всего, это будут другие, более мирные формы, чем участие в войне“, — размышляет М15.

Резюме психотерапевта

— Через этот проект подтвердились мои ощущения того, что нужно сделать для того, чтобы из обычного человека появился человек, способный стрелять и убивать, военный. И здесь как раз есть эта история про „дееспособность“ и „не быть жертвой“, — говорит психотерапевт Демьян Попов. — На примере этих людей очень четко видно, что одно из основных ощущений после выборов 2020 года — это ощущение беспомощности, „я ничего не могу сделать“. И поэтому война им кажется выходом — это про обретение дееспособности. „В Украине воевать“, „дать по морде врагу“ — это то, о чем они говорили во время интервью. Мы же понимаем, что здесь [Россия] — тоталитаризм, диктатура, насилие — просто другая голова дракона, которая ненасилия не понимает. Вот человек, один из наших собеседников, который очень поддерживал мирный протест, участвовал в нем, а потом из-за этого с ним произошли чудовищные вещи. И сейчас в интервью своим основным мотивом вступления в ряды добровольцев он называет месть. Для меня он — подтверждение этой связи. И это, наверное, было самым интересным для меня. Насилие порождает насилие, да, потому что с насилием можно справиться, как правило, только насилием. Но травма может быть и точкой роста, и это работает как для одного человека, так и для общества в целом. <…> Но если это пережить, сумев сохранить свою идентичность, тогда у общества есть шанс перейти на новую ступень развития. Если пережить не получится, то это может привести к разрушению, деградации, уничтожению, смерти — в социальном или общем смысле.