Риски мобилизации. Политолог Григорий Голосов - о готовности россиян к войне, переменам и демократии

Послание Владимира Путина Федеральному собранию, публикация 15 тезисов Алексея Навального, письмо Илья Яшина из заключения в преддверии годовщины начала российско-украинской войны подогрели и без того активную дискуссию о перспективах политического режима в России, возможных сценариях и сроках его смены.

Большинство экспертов склоняется к мысли, что триггером к смещению или отставке Владимира Путина может стать только сокрушительное военное поражение России в Украине. Далее прогнозы разнятся. Кто-то считает, что Запад добьётся некоего внешнего управления над Россией, кто-то предрекает установления в стране еще более жесткой диктатуры, кто-то — распад на десятки независимых государств.

Профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, политолог Григорий Голосов делится со „Спектром“ своими мыслями о том, какой вариант кардинального изменения политической реальности РФ наиболее вероятен, какие настроения сегодня преобладают в российском обществе, и почему Кремль не стремится к политической мобилизации своих сторонников, а оппозиционная эмиграция очень слабо влияет на ситуацию в стране.

Изменил ли Путин за минувший год что-то серьезно в политическом устройстве страны? Или его система власти осталась прежней, только трагически выплеснулась за пределы РФ?

- Я не усматриваю никаких существенных изменений в политическом устройстве Российской Федерации. Тот политический режим, который в нашей стране сложился уже довольно давно — это персоналистская автократия — сохраняется и по ныне. Последний раз он немного модифицировался по сравнению с предыдущим периодом в 2020 году, когда были внесены изменения в Конституцию. Это действительно открыло Владимиру Путину более широкий временной горизонт и, я полагаю, само по себе внесло довольно значительный вклад в то губительное решение, которое он принял год назад. С тех пор никаких существенных изменений я не усматриваю.

- Какую позицию за минувший год выбрало большинство россиян? Как бы вы ее охарактеризовали?

- К сожалению, я не нахожусь в голове у всех россиян или у большинства. Полагаю, что в стране существуют различные точки зрения по поводу происходящего. У значительной части граждан России просто нет никакого информированного мнения, потому что они не особенно интересуются тем, что происходит.

Они и раньше-то не интересовались политикой, однако она вызывала у некоторых из них приятные эмоции. Им было интересно смотреть на политические ток-шоу не потому, что обсуждаемое их интересовало, а потому, что они видели всплески эмоций, орущих спикеров, которые спорили между собой. Это давало им какие-то темы для разговоров в семейной или в соседской среде. Сейчас, я полагаю, особых оснований для того, чтобы испытывать положительные эмоции, у большинства нет, но и какую-то катастрофу они не переживают. Судя по всему, для большинства граждан России со временем все важнее становится не переживать происходящее вообще никак.

- Однако есть и те, кто относится к меньшинству.

- Да, есть весьма активное меньшинство, которое поддерживает действия Владимира Путина как таковые, но из-за этого им не нравится, как всё было неэффективно сделано. Наиболее заметным спикером для этой группы населения является Игорь Стрелков (Гиркин). Хотя, возможно, моя перспектива искажена и есть гораздо более популярные военные блогеры, которые привлекают большее внимание масс.

Есть довольно значительная группа граждан России, которые не поддерживали Путина до начала военных действий в Украине, не поддерживают его и сейчас. Они относятся к внешней политике современной России с осуждением. Если сравнивать по размерам эти две группы, то я полагаю, что вторая группа будет многочисленнее. Активных противников Владимира Путина в стране сейчас больше, чем его потенциальных активных сторонников. Да и среди последних многие к нему относятся критически. С этой точки зрения, базовой социальной основой существования путинского режима является политическая пассивность большинства населения. Это не новость. Режим такого типа всегда строится на политической пассивности, это не мобилизационный режим.

- Получается, что Путин не отказался от своей привычной политики деполитизации и разобщения людей?

- Да. Мне кажется, что особых усилий и не было предпринято к политической мобилизации населения. Это особенно ярко показала последнее обращение Путина к Федеральному собранию, где наряду с очень большим объемом внешнеполитической риторики, которую он повторяет из раза в раз, президент, в общем-то, не предпринял никаких риторических шагов, которые были бы направлены на большую мобилизацию населения, чем она имела место раньше. Эта стратегическая линия на поддержание политической пассивности населения как была, так и остается ключевой для существующего в России политического режима.

- Можно ли предположить при каких условиях политическая мобилизация обычных россиян может состояться?

- На обозримом политическом горизонте я не вижу таких условий. Если популярность режима по каким-то причинам начнет стремительно падать, то и тогда, я полагаю, политическая мобилизация населения будет чревата для него больше рисками, нежели выгодами. Чем более активно будут предприниматься усилия по мобилизации населения, тем более политически активными будут становиться те люди, которые поддерживают внешнюю политику, но критически относятся к методам ее имплементации и все более критически относятся к самому Путину. Это представляло бы для режима, на мой взгляд, весьма существенную опасность, в особенности учитывая, что сейчас у этих людей есть возможность ориентироваться на определенные не просто политические, а военно-политические силы, появившиеся в последнее время в России. Я имею в виду, прежде всего, Евгения Пригожина.

- Из упомянутого вами выступления Путина у некоторых экспертов сложилось впечатление, что он видит войну как явление, вокруг которого можно строить государство. Это так?

- Я не думаю, что Путин настолько безумен, чтобы считать, что государство можно так обустроить. Полагаю, он сознает, что нынешний военный конфликт — это чрезвычайная ситуация, и в действительности он хочет его закончить только на своих условиях, чтобы и у внешнего мира, и у населения не сложилось впечатление, что он потерпел полное поражение.

Однако он понимает, что быстро всё закончить на его условиях не удастся. Поэтому ему приходится делать вид, что трагедия на Украине — это некое состояние, вокруг которого возможна нормальная жизнь. Это не совсем та позиция, которую ему приписывают комментаторы, на которых вы сослались. Он не хочет интегрировать конфликт в нормальное функционирование своего режима. Он хочет создать два слоя в российской общественной жизни: один связанный с „СВО“, другой — с нормальным течением жизни.

- Как долго такое многослойное состояние может продолжаться?

- Это зависит от того, как будет развиваться обстановка на поле боя и как будут развиваться маневры Путина с выходом из нынешнего противостояния. Если события в Украине будут по-прежнему ощущаться подавляющим большинством населения России как нечто, напрямую их не касающееся, то может продолжаться долго. Но как только значительная масса населения начинает чувствовать, что это её касается напрямую, как это было при объявлении первой волны мобилизации, так ситуация меняется, напряженность растет, и поддерживать такую риторическую линию в этих условиях становится более сложно.

- Допустим, Путину проводить свою линию стало уже невозможно. Есть ли запрос на демократическое обустройство России в таком случае? При каких условиях он может стать устойчивым, перерасти в какое-то качественное изменение российского общества?

- Массовые общественные запросы не перерастают сами по себе в политические изменения. Они являются продуктом политической борьбы. Как показывает международное исследование Китая в рамках проекта „Всемирный опрос ценностей“ 2017-го года, 80% китайцев высказываются с одобрением о демократии. Однако это не служит основанием для того, чтобы прогнозировать политические изменения в КНР в обозримом будущем. По каким-то другим основаниям это можно было бы сейчас сделать (хотя я таких оснований не вижу), но точно не по данным этого опроса. Это совершенно разные плоскости существования.

- В России сегодня существует малочисленная, но активная антивоенная оппозиция: от „яблочников“ до „Феминистского антивоенного сопротивления“. О чем это свидетельствует? Можно ли считать эти группы сопротивления прообразом гражданского общества?

- Если вы говорите о политических организациях вроде „Яблока“, то они являются партиями, а не организациями гражданского общества. Если вы говорите о не очень заметных в России группах вроде феминистского движения, то да, это потенциальная структура гражданского общества. Однако по-настоящему гражданское общество может развиваться на основе групп с гораздо более широкой повесткой дня. И, по правде сказать, базу любого гражданского общества составляют профессиональные союзы и профессиональные ассоциации. Ничего подобного в России в массовом модуле и близко нет. Это не значит, что оно не может возникнуть, но фиксирует, что сейчас его не наблюдается. Власти прилагают весьма серьезные усилия к тому, чтобы подобные формы гражданской активности в той мере, в какой они не контролируются государством, и проявляют хоть какие-то минимальные политические склонности, подавить.

- Давайте подробнее поговорим о политиках. Кажется, мало кто из российской оппозиции обращает внимание непосредственно на избирателей. Больше каких-то рассуждений друг о друге, внешнем управлении, которое неизвестно как появится в РФ, кто какую позицию займет, когда произойдут изменения, в которых сами избиратели, похоже, принимать участия не будут. Политики не знают, что делать с избирателями или они считают, что те вообще не будут играть никакой роли в ближайшем будущем?

- Я согласен с вами в общей оценке тех позиций, которые сейчас высказываются российской оппозиционной общественностью, преимущественно за рубежом. Ситуация здесь достаточно ясная. Если буквально следовать вашим словам, то они не могут обращаться к избирателям, потому что у них избирателей в России нет. Их к любым выборам в текущей ситуации не допустят, а в каком контексте станут возможны выборы, мы не знаем.

Если говорить в более широком ключе о проблемах российской оппозиции, то в буквальном смысле оппозиция — это люди, которые борются за власть в стране. За власть с Владимиром Путиным внутри страны сейчас не борется никто. Боролись структуры Алексея Навального. До того, как они были объявлены экстремистскими, запрещены и разгромлены. Недавно представители Навального за рубежом объявили, что эти структуры будут восстанавливаться в подполье. Я не знаю, восстанавливаются ли они или нет, но факт состоит в том, что если это происходит в подполье, то никто просто ничего не может об этом знать. И не знаем, что они делают, если восстанавливаются.

Люди, которые находятся за рубежом — Ходорковский, Каспаров и другие — не могут бороться с Путиным за власть просто-напросто потому, что они находятся вне страны. Отсюда вытекает ситуация, что у российской оппозиции нет тактики, которая привела бы к победе в политической борьбе, потому что самой политической борьбы она не ведет. Поэтому в худшем случае они действительно выясняют отношения между собой, в лучшем случае — выяснив эти отношения, приходят к каким-то общим заключениям по поводу тех стратегических целей, которые они могут преследовать.

- Есть примеры таких политических платформ?

- Это выразилось в недавней политической программе из 15 пунктов Алексея Навального. Характерно, что только 2 из них имеют в действительности отношения к внутренней российской политике, все остальные касаются внешней. Я полагаю, что для выработки тактики российской оппозиции нужно определиться с каким-то модусом действий внутри России. Не ограничиваться общением в социальных сетях, доступом в которые пользуются, в значительной степени, люди, которые тоже находятся за рубежом.

- Революционное движение в России и эмиграция имеют богатое прошлое. Можно ли для анализа сегодняшней ситуации обратиться к каким-то историческим аналогиям?

- Если вспомнить, допустим, начало XX века, когда лидеры радикальной оппозиции царизму находились за рубежом, то в определенные моменты, казалось бы, они не могли делать почти ничего сверх того, что делают и сейчас российские эмигранты. То есть они инстинктивно выясняли отношения между собой, ругались, писали газетные заметки.

Мы знаем, что человек, который в конце концов победил в борьбе за власть в России — Владимир Ленин издавал газету „Искра“. Он придавал этому большое значение. Казалось бы, какая разница? Ленина издавал газету, а сейчас все пишут в соцсетях, публикуют статьи в медиа, которые можно читать в России. Это тоже агитация и пропаганда, но разница есть. Тот же Ленин отчетливо понимал, что для него „Искра“ была не столько орудием пропаганды (он прямо писал об этом), сколько средством организации. В отличие от интернет-публикации, бумажную газету нужно было где-то напечатать, каким-то образом доставить к потребителю и, таким образом, важен был не сам текст, а организационная активность, сопровождавшая его распространение.

Это способствовало тому, что, когда возникло массовое недовольство царизмом какие-то минимальные, но вполне живые организационные ресурсы у антимонархической оппозиции сохранялись и были сравнительно легко мобилизованы. Ничего подобного сейчас в общем-то нет, и я полагаю, что это очень серьезная проблема для людей, которые не то чтобы являлись сегодня российской оппозицией, но хотели бы ей стать.

- Какова же сегодня роль российской политической эмиграции?

- К сожалению, минимальная. За отсутствием сколько-нибудь реалистической тактики она склоняется к тому, что борьбу с режимом должны вести внешние политические силы. На них и их военные успехи возлагаются основные надежды. То, что может предложить сама оппозиция — это какие-то институциональное решения, вроде перехода к парламентской системе, которые в действительности будут являться продуктами смены режима, но к способу его смены никакого отношения не имеют. Вероятно, эти общественные дискуссии, если они не будут совсем забыты к тому времени, внесут свой вклад в будущую политическую трансформацию в России. Но саму трансформацию они определенно не приближают.

- В Мюнхене на конференции по безопасности Россию представляли видные фигуры российской оппозиции: Ходорковский, Каспаров, Гудков, соратники Алексея Навального. Возможно, именно этих политиков условный Запад видит в составе будущего руководства РФ после отставки Путина. Если подобное происходит, имеют ли шанс эмигранты вернуться в Россию и занять серьезные роли? Получат ли они какую-то поддержку в стране в таком случае?

- Это ожидание я нахожу до такой степени контрафактическим, что не готов обсуждать перспективу того, как граждане России станут поддерживать Ходорковского и Каспарова, если они станут со-президентами России. Для того чтобы они оказались в таком качестве, вероятно, нужно, чтобы Запад установил полный контроль над всей политической системой России и использовал их в качестве своих местных представителей.

По правде сказать, эта перспектива, независимо от того, каким образом будут развиваться военные действия в Украине, мне представляется довольно сомнительной. Я полагаю, что и сам Запад, с одной стороны, не видит возможности завоевать Россию. Ведь речь идет фактически именно об этом. С другой стороны, он к этому и не стремится, а значит, весь этот сценарий пустой.

Готовы ли люди, представленные сейчас в российской эмиграции, к тому, чтобы отправлять функции публичной власти в Российской Федерации, я, по правде сказать, не знаю. Некоторые из них имеют какой-то, хотя и ограниченный, политический опыт. Я могу сказать, что политические качества Алексея Навального и Ильи Яшина, которые оба находятся сейчас в заключении, оцениваю весьма высоко. Однако думаю, что если они когда-нибудь окажутся у власти, то это произойдет не по милости Запада, а в силу каких-то российских внутриполитических причин. Тогда им предстоит уже иметь дело с российскими гражданами как с избирателями и доказывать свою пригодность к тому, чтобы задержаться у власти, а не только служить переходными фигурами.

- Есть точка зрения, что в случае проведения относительно свободных выборов после ухода Путина, демократическое меньшинство не сможет получить серьезного представительства в парламенте или руководстве страны. Возможен ли демократический вектор развития российского общества в будущем?

- В основе этого вопроса лежит такая сомнительная, с моей точки зрения, интеллектуальная конструкция, что в России ни в политике, ни в массовом сознании почти ничего не изменится. И вдруг кто-то объявит свободные выборы. Понятно, что, если завтра Путин исчезнет и на его месте окажется какой-то его преемник, он может из каких-то соображений (например, из желания умиротворить Запад), решится на проведение выборов. Продемократическая оппозиция вряд ли получит на них абсолютное большинство голосов.