„Не думала, что хлеб может быть красивым“ Многим украинцам из-за войны пришлось в XXI веке столкнуться с настоящим голодом

Несмотря на то, что многие украинцы ждали российского вторжения и готовились к нему (например, вступали в ряды территориальной обороны), мало кто мог предположить, что боевые действия приведут к осаде сразу нескольких городов, а значит, и к гуманитарному кризису. В самом начале войны проблемы с едой начались в Киевской области и Мариуполе, а также во множестве населенных пунктов, оказавшихся на пути российской армии, пишет Meduza.

По просьбе „Медузы“ киевская журналистка Ирина записала истории украинцев, которые едва не погибли от голода и жажды в 2022 году.

Валентина, 70 лет, пенсионерка из Бучи

Что ела и пила: три ложки гречневой каши в день, вода из гнилого колодца, вареный картофель, суп из жареного сала и лука

На протяжении трех лет у Валентины из Бучи прогрессировал некроз тазобедренного сустава. 10 февраля 2022-го, в день ее 70-летия, ей наконец сделали операцию. В больнице Валентина заразилась коронавирусом, и ее, не успев снять швы, выписали. Дети Валентины, жившие в другой части города, не могли попасть к ней из-за боевых действий с самого начала российского вторжения. Позже они эвакуировались. Так Валентина осталась одна: без продуктов и без возможности за ними сходить.

Газ отключали поэтапно. Его в горелке становилось все меньше и меньше. Кашку гречневую, которая у меня оставалась с последнего приезда дочери, я разделила на несколько дней. Она была в маленькой кастрюльке, я две-три столовые ложки съем, и все.

Больше всего меня беспокоил вопрос воды. У меня в колодце вода очень плохая, гнилая. Колодец очень старый и давно не чищенный, там полно слизней и поганок. В доме водопровода нет. У меня оставалось три-четыре литра чистой воды из той, что дети привозили. Я была готова пить воду даже из колодца, но самостоятельно я ее добыть не смогла бы. Потом пропали и интернет, и связь. И дети мои совсем исчезли. Я лежу и не знаю, что мне делать. Лежу, молюсь, а молитва идет впустую. Куда все делись? И я поняла, что раз идет война, и детей нет, то мои дети, наверное, погибли. Это был просто кошмар…

В течение буквально одной ночи через старые рамы и щели из дома выветрилось последнее тепло. Все одеяла, которые были, я набросила на себя, укрылась как могла. И не было ни внутреннего тепла, ни кипяточка, чтобы себя как-то согреть. Я старалась подняться, но было очень больно, не было сил. Я так переночевала одну ночь. Потом налила воды в бутылку поменьше и легла не нее телом, чтобы своим теплом подогреть ее — потому что вода уже замерзала. Я пила ее по глоточку, но и она стала кончаться. Мне ее хватило примерно на четыре дня. Правда, дочь приносила мне „Боржоми“ [до войны], я ее поставила на столе и чуть не молилась на нее. Оставила на тот случай, если буду умирать.

На третью такую холодную ночь я почувствовала, что совсем замерзаю, тяжело даже звук издать, хотя я всегда молюсь вслух. Поняла, что в эту ночь точно замерзну, и прочла молитву, чтобы Господь меня принял. И тут приходит мой брат Славик (имена родственников Валентины изменены по ее просьбе, — прим. „Медузы“). Он остался вдвоем с сыном в их доме. Они живут рядом, но мы больше десяти лет были в ссоре и не общались. А тут, видать, Господь вложил ему в голову мысль прийти. Славик говорит: „Есть буржуйка, я тебе ее поставлю на кухне, буду ее там топить, и тебе тепло в комнату пойдет. И я там буду на всех готовить“.

Я мечтала о кипятке. Славик поставил буржуйку, накипятил мне воды. И мне стало тепло. Я ожила. Славик ходил, варил еду, но ее было немного и у него. Первый обед у меня был — две отварные картофелины.

[В начале марта] бомбить начали по-черному, день и ночь дом трясся. Я к этому стала привыкать, но лежала и постоянно думала: „Наверное, это мой последний час, день“. И так каждый день и час. Молилась и боялась, что умру без покаяния. Но когда вокруг были взрывы, за все это время у меня не вылетело ни одного стекла.

Питались один раз в день — в полдень. Брат приходил и варил суп на жареном сале с луком, разбавлял водой. И эта тарелка супа меня спасала.

Пили кипяток: чай закончился, последний пакетик я заваривала три дня. Кипятили ту воду из колодца. Даже к гнилой воде с мокрицами можно привыкнуть. У меня был термос, я в него наливала кипяток и пила в течение дня. И потихоньку ела пачку печенья, которую мне привезла невестка еще перед войной. Еще у нас была вермишель как-то. Один раз брат жарил рыбу. Несколько раз отваривал свеклу и морковку, натирал и давал мне.

Не дай Бог вам узнать, что такое, когда нет сил. Я молитвослов не могла удержать в руках. Но я все время молилась, чтобы Бог сотворил чудо и оккупанты ушли. А в перерывах между молитвами лежала и пересчитывала веточки на дереве, которое видела в окно.

В конце марта российские войска отступили из Киевской области. В начале апреля к Валентине стали приезжать волонтеры и врачи.

Первой приехала врач-травматолог, она привезла мне докторскую колбасу и какой-то витаминизированный энергетик, сказала обязательно пить. Поставила мне еще [диагноз] анемию и буквально катастрофическое обезвоживание. Через день приехали волонтеры и привезли мне море продуктов: и вермишель, и тушенку, и какие-то витаминки шипучие даже были. Это была такая радость!

Как и когда у меня закончился коронавирус, я даже не знаю. Просто выздоровела, и все, действительно чудом. Из-за голода моя реабилитация затягивается, потому что не нарастают нужные мышцы, которые должны держать новый сустав. Длительный голод дал осложнения и на желчный [пузырь], он гангренизировался, его пришлось удалить, так что недавно я перенесла еще одну операцию.

Дочь вернулась из Ровно и сразу же меня забрала, это было 19 апреля. Все это время мы живем в Киеве. Я боюсь возвращаться домой в Бучу, снова увидеть ту кровать, снова вспомнить это все… До войны я весила 92 килограмма, а сейчас 70.

Анна, 36 лет, домохозяйка из Мариуполя и ее семья

Что ели и пили: маринованные овощи, килограмм картофеля, крупы, сухари из одной буханки хлеба, сухой финик

До начала войны Анна (имя изменено по просьбе героини) с мужем, трехлетним сыном, мамой и младшей сестрой жили в своем доме на Левом берегу Мариуполя. Но в первые же дни войны из-за обстрелов переехали в пустую квартиру друзей в центре города, успев купить немного крупы и сахара. Основные запасы еды остались в старой квартире на Левом берегу, куда из-за обстрелов уже невозможно было вернуться.

Мы успели купить две баклажки воды в последнем открытом пункте продажи воды в городе. А дальше муж, как и остальные горожане, под обстрелами ходил за водой на родник.

У хозяев квартиры обнаружилось немного круп, солений, нашлась мука. Но мы не могли ничего из нее испечь — не было света. Мука пошла на вареники с творогом, который мы купили в последние дни перед войной. Вареников получилось каждому по пять штук… А потом выловили в кастрюле еще несколько. Столько радости было!

Как только все супермаркеты разграбили, люди начали искать склады и любые возможности купить продукты. Картошка в городе закончилась очень быстро. В одном из магазинов нам повезло бесплатно достать со дна прицепа грузовой машины килограмм разбросанного картофеля. Мы ели его долго: одна картофелина в день на суп с крупами и морковью для четверых взрослых и ребенка двух с половиной лет. Еще удалось купить капусту и морковку, а соседи дали немного манки. Из этого мы сделали овощные котлеты. Ели в основном крупы: „Артек“, рис, пшена по чуть-чуть. Макароны закончились первыми, потому что их любит сын.

Еду распределяли так: поставили пять тарелок на стол, в каждую [накладывали] по ложке, и так по кругу, пока каша не закончится — чтобы всем было поровну. Малышу побольше. Небольшие запасы хозяев квартиры мы очень экономили — каши заканчивались молниеносно.

Каждый день я думала, что еды осталось на три дня, но она как-то продолжала еще оставаться. Последнюю неделю [до эвакуации из Мариуполя] чувство голода не покидало, оно просто не проходило. Я тогда ела какую-то мелочь — сухой финик, который завалялся где-то в квартире, кусок морковки… Надо было что-то кинуть в желудок, чтобы он не ныл, и это срабатывало. Обычно есть хотелось вечером, ночью и по утрам, пока на костре [во дворе] еще ничего не приготовилось.

Буквально за пару дней до отъезда я зачем-то снова залезла в хозяйский холодильник, который долго стоял закрытым (ведь мы оттуда все достали), и обнаружила там две банки квашеной капусты. А еще банку маринованных помидоров и банку грибов. Поскольку все было маринованное, оно не испортилось [без электричества]. Как же мы это ели! Вся еда перед этим была абсолютно пресной, даже овощной и абсолютно постный суп, который мы один раз сварили на костре — в этом супе была капуста, лук, морковь и томатная паста, которая нашлась у друзей, и все. Мы эти три баночки деликатесов тоже экономили и растягивали. Но потом я почитала истории про голод других людей и поняла, что мы совсем шиковали.

Однажды нам сказали, что в соседний двор пришла гуманитарка [гуманитарная помощь] — мы с соседями обменивались такими новостями и слухами. Мы пришли туда, там украинский военный привез на машине хлеб, и этот хлеб распределяли по секторам убежищ конкретного дома. Я помню, когда увидела этот хлеб с расстояния в три метра, поймала себя на мысли, что он очень красивый. Я никогда не думала, что хлеб может быть таким красивым. Но другим людям из нашего дома хлеба не досталось, и они ушли. Мы сказали, что у нас маленький ребенок, и тот военный дал нам две буханки. Вторую буханку мы отдали семье с маленькой дочкой, тоже из нашего дома.

Эту буханку хлеба мы растянули на неделю или чуть больше. Хлеб не был на вкус изумительным, ничем таким не отличался. В нем были явные примеси — овсяные ошметки, семечки подсолнуха, но нам было вкусно и сытно. Я этот хлеб порезала на небольшие кусочки [и засушила], их нам хватило [на дорогу] вплоть до Бердянска, куда мы скоро выехали. Путь длился больше десяти часов, в дорогу нам взять было нечего, кроме этих кусочков хлеба, и они нас очень выручили.

Моя прабабушка Нюся, чье детство прошло в Мариуполе, пережила блокаду Ленинграда. Прадед первым эшелоном вывез ее из города, и таким образом [питаясь в дороге засушенными кусочками хлеба] она смогла спастись. Но до конца своих дней она сушила сухарики черного хлеба и очень бережно к ним относилась. Когда случилась блокада Мариуполя, я первым делом вспомнила бабушку Нюсю. Эти кусочки, на которые я резала хлеб… Я делала как она.

Павел, 71 год, пенсионер из Мариуполя

Что ел и пил: гречка, суп из непроваренного гороха, одно яйцо в день, сухие овсяные хлопья с водой

Павел узнал о начале российского вторжения из радионовостей. Он ждал войны, но не думал, что Мариуполь окажется в осаде. Сам Павел почти не может ходить. Деньги закончились в первые дни боевых действий — очередную пенсию у него просто не получилось снять с карты (этим обычно занимались родственники). До середины марта еду Павлу приносила его племянница Мария. После обстрела Драмтеатра ее семья эвакуировалась, взять Павла с собой они не успели.

На остатки денег 24 февраля я сходил в магазин, но там уже ничего не было — все раскупили. На последние деньги я купил очень дорогие сыры. Я еще на кассе пошутил: когда бы я их еще поел, если не во время войны? Просто ничего другого уже не было, да и они на полочке были последние.

Когда я уже все свое съел, выходил во двор, к людям. Все разожгли костры, чтобы готовить. Вначале меня кормила соседка Люда, она варила супы. Дальше стало совсем плохо, потому что у меня продуктов толком и не было, а тут уже ни у кого не стало. Я брал по чуть-чуть у соседей, чтобы от них не отрывать, и голодал. Два раза падал в голодный обморок.

В марте-апреле военные действия были очень интенсивные, снаряды падали прямо во дворы. Но люди все равно готовили — деваться было некуда. Научились по звуку различать, какой конкретно снаряд летит. И если что — бежали в дверные проемы, каждый в свой дом. А как чуть затихало — выходили и продолжали готовить.

Начинался обстрел — я накрывался теплым одеялом с головой, а вокруг бабахало и летели осколки. И я пережидал. Прекращалось — выползал. Потом в дом случилось прямое попадание. Но у моей кровати удачное расположение — не возле окон. На меня просто упал кусок штукатурки, было легкое головокружение. А соседней комнаты не стало. Хорошо, что это было не что-то крупнокалиберное, иначе меня бы убило.

Готовили в основном гречку, другого я не помню. Картошка была дефицитом, мы ее ели изредка. Варили гороховый суп — из сухого гороха. Дрова экономили, поэтому горох особо не проваривали. Горох [в супе] был как камушки. Чаще всего ел так: одно яйцо в день. Овсяные хлопья запивал водой. Иногда могло получиться два яйца съесть. Так было с середины марта до середины апреля.

Бывало еще, соседка на закуску даст несколько шоколадных конфет — у нее откуда-то были запасы. Поначалу у меня оставалось немножко кофе, я сам варил его в турке на костре. Он быстро закончился, и я пил чай, который мне предложат. Чаю было вдоволь у всех.

Соседи меня звали, чтобы покормить. И я выходил, ел. Они меня не прогоняли, но я сам уходил. Мне было неудобно глаза мозолить — что меня, мол, кормить надо. Ели мы раз в день, в основном утром. Потом я шел спать, чтобы есть не хотелось. Сил не было. Иногда я сидел в палисаднике и читал. Из дома уехавшего соседа взрывной волной вынесло книги на улицу, я нашел среди них „Историю Украины“ Ореста Субтельного. И вот я сидел под обстрелом и читал. Ничего хорошего уже не ждал — думал, что родственников убило, и никто меня не спасет.

В конце апреля в Мариуполе восстановили связь, и племянница Павла Мария, которая к тому времени эвакуировалась, смогла с помощью знакомых (или за деньги — с людьми, которые таким образом зарабатывали) отправлять ему еду: яйца, курятину. Павел делился продуктами с соседями. В городе появились стихийные рынки, еду начали привозить из России и самопровозглашенной ДНР. И даже в этом случае Павлу требовалось несколько дней, чтобы достать продукты (кто-то должен обналичить деньги — найти продукты — добраться до Павла). Появилась и гуманитарная помощь из РФ. Она досталась Павлу всего раз, среди еды была банка тушенки. Павел вскрыл ее по дороге из Мариуполя в Вильнюс, куда он позже смог эвакуироваться через Россию. Тушенка оказалась несъедобной.

Александр, 44 года, преподаватель информатики и робототехники из Бучи, его жена и сын

Что ели и пили: сухая вермишель, консервы и крупы, жареная (но слегка протухшая) рыба

Александр вместе с женой и сыном жил на Яблонской улице в Буче — там, где после отступления российских войск в конце марта нашли большую часть тел погибших жителей города. Зимой Александр видел в интернете фотографии военной техники на российско-украинской границе — и не сомневался, что будет война. Сын Александра перед началом вторжения сломал ногу и передвигался на костылях. Сам Александр — инвалид первой группы, он может ходить только с тростью.

25 февраля жена пошла в супермаркет, который [находится] между Бучей и Ирпенем, что-то смогла купить из еды — немного, каких-то сарделек. Особых запасов дома не было. Как у всех: картошка, яйца, немного круп, масло, сахар — ничего особенного, минимум. В этом плане мы к войне абсолютно не были готовы.

Рано утром 27 февраля нас начали сильно обстреливать. Мы сидели дома, закрылись в ванной, потому что все ходуном ходило. Боялись — только бы по нашему дому не попало… Газ после этого дня пропал: перебили трубу. Жена стала готовить в мультиварке. В те дни еще были все коммуникации: и вода, и свет, и тепло.

Серьезные проблемы начались, когда был второй заход орков [российских военных], это было 3 марта. Примерно в тот день пропали электроэнергия и вода. Мы сидели на домашних запасах, ели все, что было в морозилке, и крупы, доедали все, что было в консервах. Туговато было, постоянно хотелось есть. Еды на троих взрослых очень не хватало: одна сухомятка.

Управдом принес нам селедку и буханку хлеба откуда-то. И был сухпаек орочий [оставшийся от российских военных]. Наши мужики [знакомые] в разбитых БМП нашли пайки с надписью „Армия России“, принесли нам один еще числа 28-го [февраля]. Там был сухой спирт: мы на нем готовили чай и кофе, когда газ исчез. Попробовали мясо — консервы. Не очень оно хорошее. Были там еще галеты, концентраты какие-то, но мы это есть не стали. Неприятно. Это была последняя еда, которая оставалась у нас дома.

В один вечер, примерно 5 марта, орки начали стрелять по квартирным дверям, ломиться в двери на первом этаже, стучать ногами. Мы сидели у себя на втором этаже, затаились в ванной. После этого нас позвали к себе соседи с четвертого этажа, многодетная семья. Они пригласили нас и еще одну семью, в квартире было очень много людей. У них три комнаты, и мы жили у них, пока не выехали в Киев. У них была маленькая газовая конфорка, тоже вытащенная из подбитой вражеской техники. Но для готовки она не приспособлена, мы на ней разогревали воду в кружечке. Нас много было, так что чаю особо не напьешься.

С готовкой [к этому времени] стало уже совсем туго, и все соседи стали готовить на костре возле дома. Делились друг с другом. Выносили у кого что было. Мы ели то, что нам давали. Кто даст, у того и брали еду. Война всех научила делиться.

Соседи какой-то суп делали на костре: нашли вермишель и картошку, морковку. Рыбу жарили — это, кажется, был минтай, уже протухший немножко, потому что без света [без электричества] хранилась. Один раз кто-то сварил пельмени — они как-то сохранились без морозилки, может, потому что очень холодно было. „Мивину“ [лапшу быстрого приготовления] даже ели, как дети — всухомятку. Ели один раз, утром, а в обед пили какой-то чай, может, и все. Тарелка супа и чашка чая — средний рацион на день. Мне по состоянию здоровья нельзя особо есть углеводы, но приходилось есть все — кушать-то хотелось.

8 марта, когда закончилась вся питьевая вода, жена пошла в закрытый магазин, спустилась на склад, в темный подвал, нашла там пару маленьких бутылочек воды, соков, кукурузные палочки. Соседи тоже ходили, нашли замороженные крабовые палочки, поделились.

В один из дней бомбежек вообще никто ничего не ел: все время просидели в подвале. Когда сильно стреляли вокруг — не до еды.

10 марта мы эвакуировались. Сосед, у которого мы жили, сказал: „Еда закончилась, вода тоже, ждать нечего, надо выходить из Бучи“. Мы собрали вещи в рюкзаки и под пулями пошли через этот апокалипсис, через оборванные провода, мимо трупов, которые лежали на улице. Шли на свой страх и риск в сторону Киева. Семья соседей, моя жена, я с палочкой и сын на костылях… Такая картина.

Когда дошли до нашего блокпоста, я бросился обнимать наших солдат — так рад был их видеть! Наш солдат нес меня на руках через разрушенный мост в Ирпене. До Киева нас оттуда подвезли друзья жены. Сейчас мы живем у друзей на Оболони (местность на севере Киева, — прим. „Медузы“). Жена до сих пор не может в Бучу вернуться: боится. Психологически состояние после пережитого очень тяжелое.

Самое вкусное, что я ел за весь тот период — это растворимый кофе в палатке для беженцев на въезде в Киев. Не знаю, что это было — „Якобс“ или что. Но я был очень счастлив.

Владимир, Татьяна и Евгения, пенсионеры из Рубежного, Луганская область

Что ели и пили: две чайных ложки тертой сырой картошки с вареньем в день, грушевый и сливовый компоты из погреба, три грецких ореха

73-летний Владимир, 71-летняя Татьяна и ее мать, 94-летняя Евгения, жили в Рубежном Луганской области в своем доме. В начале вторжения у Евгении отказали ноги, она больше не могла ходить. Линия фронта в Рубежном прошла по району, где находился дом Владимира, Татьяны и Евгении, поэтому они оказались оторванными от других частей города. Выходить на улицу было небезопасно, во двор прилетали снаряды. В результате одного из таких попаданий Владимира контузило, он частично потерял слух.

Уже через несколько недель после начала полномасштабной войны, с середины марта, у семьи начались проблемы с едой. В первые дни Владимир купил мешок картошки. По словам их внучки Виктории, которая рассказала „Медузе“ эту историю, эта покупка их спасла. Помимо картошки у пенсионеров было варенье, мука и макароны, но основная часть заготовок осталась в летней кухне и сараях, которые сгорели в результате обстрелов. Пропали вода, свет и отопление. До начала апреля был газ: на нем жарили картошку. Потом исчез и он. Владимир с начала войны до середины апреля вел дневник. С его разрешения „Медуза“ (с незначительной редактурой) публикует те части дневника, что описывают голод в семье жителей Рубежного.

19 марта Воды осталась одна бутыль пять-шесть литров. Выйти из дома нельзя — то взрывы, то автоматчики.

22 марта Продукты на исходе, вода — тем более.

23 марта Дом шатался как карточный домик. Стреляют просто по домам. Сидим в коридоре, дрожим, молимся. Приготовить еду времени нет. Воды нет. Картошку только жарим. Посуду не моем. Сегодня почистить картошку не дает постоянный обстрел.

Бабушка [Евгения] сегодня очень мало ела, слабенькая. В качестве хлеба мама (так Владимир называет свою жену Татьяну, — прим. „Медузы“) печет блины. Сегодня напряг, сегодня не пекла. Питьевая вода кончается. Выйти со двора опасно. Едим остатки жареной картошки с одним блином вчерашней выпечки. Я съел заваренные овсяные хлопья с картошкой, а Таня и бабушка — картошку. Открыли трехлитровую банку с грушами „лимонка“ (2016 года), бабушке даем сок. Она просит пить, а воды почти нет.

25 марта Осталась одна трехлитровая банка крещенской воды. Когда чистим картошку, не моем ее так тщательно, как раньше. Теперь вообще не будем мыть. Что будет сегодня — не знаю, но вода закончилась. А без воды никак.

26 марта Поели жарено-пареной картошки с блинчиками и съели по две груши из банки. Комнатные цветы поливать нечем, они вянут.

27 марта Хочется мира и тишины, воды и электричества.

28 марта Воды осталось только на сегодня. Куда идти, чтобы принести хотя бы пять-шесть литров воды? Едим груши из банки и немного сока, который в основном для бабушки. Наутро груш почти не осталось, а сока еще меньше. Воды в банке осталось 0,5-0,6 литра.

29 марта Света и воды нет. Все чего-то ждем. Сегодня 21 день [как] нет воды, сказала Таня. Не знаю, я не считал. Кушали картошку и запивали каплями сока груш. Бабушка спит, а надо разбудить, чтобы она поела. Сейчас 9:40. Сидим, думаем, что делать. Выйти в поисках воды нельзя: стреляют без предупреждения.

30 марта Поели картошки и запили компотом из слив. Достали последнюю банку. Кроме этой жидкости пить больше нечего.

31 марта Потихоньку иссякает наша вера в свет и воду. Мы, похоже, этого не дождемся. Ниточка каких-то запасов все тоньше и тоньше. Воды питьевой нет (в дневнике эта фраза подчеркнута Владимиром, — прим. „Медузы“).

1 апреля Жарить картошку не на чем. Будем есть ее сырой, по чуть-чуть. Картошки осталось совсем чуть-чуть из 20 килограммов, которые я покупал.

2 апреля Ходил в сарай и погреб за компотами, так как в доме ни капли воды. Готовить не на чем. Что давать бабушке?

3 апреля Поели с мамой тертой сырой картошки со сливовым вареньем. Запили компотом, принесенным вчера.

5 апреля Утром посчитали имеющуюся картошку: 12 штук. Разделили на три кучки по четыре штуки. Одну я почистил и натер на терке. Едим по несколько ложек густого варенья. Молимся, уповая только на Господа. Сегодня с Таней съели две небольшие тертые сырые картофелины. Бабушке отдельная еда. Она больше спит.

6 апреля Вчера уменьшили порцию завтрака и обеда. До двух картофелин — мне, а маме с бабушкой яблочное повидло. Поел натертую картошку со сливовым повидлом и три кусочка грецкого ореха. „Запил“ вишнями от компота. На завтра осталось две небольшие картофелины. Выйти в погреб нельзя. Что будем делать, не знаю.

8 апреля Пьем компот из банок, которые я принес из погреба. Они заканчиваются.

10 апреля Женя вчера и сегодня лежит. Ест понемногу. Мы доедаем последние харчи: литровую банку „ассорти“ (из фруктов и ягод, — прим. „Медузы“) и манку, размоченную в холодной воде. Каждому по чуть-чуть. Надо сходить в город, возможно, есть гуманитарка. Еды на завтра — нет!

11 апреля У нас сегодня закончилась еда. Осталась пара банок варенья. Без гуманитарки — завал.

12 апреля Еда закончилась. Размачиваем в воде мелкие макаронные изделия по пять-шесть часов и едим со сливовым повидлом. Понемногу заканчивается питьевая вода, которую я до пожара принес из погреба. Волонтеры к нам не заезжают.

14 апреля Поели размоченные вчера макароны. Залили водой новую порцию. Молимся Господу!

В последние недели Татьяна, Владимир и Евгения ели тертую сырую картошку, смешивая ее со сливовым повидлом — по две-три чайные ложки на обед и ужин. Размоченные макароны превращались в тесто, которое они тоже смешивали со сливовыми повидлом и ели точно так же — по две-три чайные ложки за один прием.

По словам внучки Виктории, семья оставалась в Рубежном столько, сколько могла. Прабабушка Евгения не хотела есть яблочное варенье, потому что оно было слишком сладким, просила воды, молилась и спрашивала Бога, почему он не забирает ее. Эвакуировать Евгению, которая перестала ходить, не удалось. Один раз Владимиру и Татьяне согласился помочь сосед: он подогнал машину, и вместе с Владимиром на простынях вынес Евгению во двор, но в этот момент начался обстрел, и от поездки пришлось отказаться.

В середине апреля Татьяна и Владимир эвакуировались. По словам Виктории, они несколько километров бежали под обстрелами до школы в ЛНР, откуда власти самопровозглашенной республики организовывали эвакуацию в Россию — там их уже ждали родственники. Владимир и Татьяна просили, чтобы Евгению забрали из дома — но сделать это было невозможно из-за боевых действий.

30 апреля знакомые семьи смогли попасть в дом Владимира и Татьяны и нашли тело Евгении. Через несколько дней Евгению, как и многих других погибших, похоронили в братской могиле. Она расположена под Рубежным.