Только что московское издательство "ТЕКСТ" выпустило роман Нобелевского Лауреата по литературе минувшего года Жан-Мари Гюстава Леклезио "Золотая рыбка".
В последние годы недовольство литературными премиями Нобелевского комитета растет по всему миру: получают высшую награду не очевидные лидеры, но авторы, в чьем творчестве прослеживаются тенденции, которые по тем или иным причинам дороги членам жюри. Но в конце концов, это дело комитета. Имена же таких Лауреатов, как Камю, Сартр, Хемингуэй, Бродский, Пастернак, Гамсун, Томас Манн, Пиранделло, Бернард Шоу были и будут известны всему читающему миру, и даже если бы премия не дошла до них, то от их славы бы не убыло.
Выбор минувшего года многим показался особенно удивительным, поскольку премия вручена, несомненно, талантливому и популярному во Франции писателю, но, может быть, и популярному как раз потому, что никаких новых просторов изящной словесности он не открывает. Читательские предпочтения, как мы знаем, отдаются сейчас литераторам привычного беллетристического толка — с внятным сюжетом, "душещипательной" историей, добрым финалом и не чрезмерным количеством жестокостей. Видимо, растерявшийся мир, плывущий в открытом океане неожиданностей, хочет вернуться к буйкам, от которых виден берег. И пусть даже роман повторяет то, что всем давным-давно известно — так спокойней и привычней.
"Золотая рыбка" Жан-Мари Гюстава Леклезио в точности отвечает сегодняшнему запросу. В нем речь идет о злоключениях чернокожей красавицы, которую в раннем детстве выкрали из родного дома, из родной деревни и, избив, продали в рабство. Естественно, пройдя все круги ада, Лайла смогла стать и певицей, и сочинителем, и вернуться к своим истокам, чтобы набраться там корневых сил.
"Я заиграла так, как научилась у Симоны в домике на Бютт-О-Кай, наклонившись к клавишам, чтобы лучше слышать перекаты низких нот. Я спела Нину Саймон, "I Put a Spell on You" и "Black Is the Color of My True Loveˇs Hair". А потом сыграла свое, то самое, где я лаяла, как рубщики тростника, вскрикивала, как стрижи в небе над двориком Лалы Асмы, пела песнопения рабов, взывающих к своим пращурам-лоа на плантациях и в открытом море… Теперь, после всех этих лет, я поняла, что именно хочу слышать — эти бесконечные раскаты, глухие, низкие, глубокие, плеск моря о твердь земли, непрестанный стук колес по рельсам, протяжное громыхание грозы, надвигающейся из-за горизонта. Этот далекий вздох, этот ропот, долетавший из неведомого, этот шум крови в моих артериях, когда я просыпаюсь в ночи и чувствую себя такой одинокой".
Ситуации, в которые попадает героиня писателя, при всей их трагичности, разрешаются довольно прохладно, без крайностей: ей всегда удается убежать от насильника и развратника, скрыться от дамы-покровительницы, ждущей сексуальных услуг, получить необходимую и чудесную помощь, чтобы стать обладательницей вида на жительства или паспорта. И не то чтобы я жалела о недостатке крови и жестокости, но писатель как бы забывает, что "на войне — как на войне": нельзя выбраться из грязи, не запачкавшись…
Мелодраматическая нота, отдаленно напоминающая слащавые звуки дамских романов, нет-нет и звучит в книге. "А выручила-то нас Мари-Элен. Нам уже нечем было платить за квартиру, и я подумывала опять заняться воровством, когда она однажды спросила меня на кухне: "А работа в больнице вам бы подошла?" Спросила безразличным тоном, но по ее глазам я поняла, что она обо всем догадалась и пожалела нас".
Кто спорит, мелодрама — жанр замечательный; похвален интерес беллетриста к униженным и оскорбленным; прелестны красивости стиля, воспевающие и водную гладь, и свежий морской воздух, но это — литература полнейшего узнавания, привычки, приевшегося повествовательного благополучия. Мы уже с приязнью читали множество таких книг; особенно хороши они на пляже, в дороге, они лишены послевкусия, над ними не задумаешься, от нарисованных в них картин не содрогнешься, но спустя какое-то время можешь опять найти в библиотеке очередного Леклезио и приникнуть к нему без раздражения, но и без особенной охоты.
Наверное, мы живем в эпоху, когда простые истины: "Нужно уважать других и не похожих!" стали столь труднодостижимыми, что ради их воцарения и укрепления не жаль и Нобелевской премии. И правда ведь не жаль, если бы это помогло человечеству…
