Новый проект издательства "Амфора" "Классики без глянца" продолжает довольно странную, но увлекательную и соблазнительную традицию: показывать гениев не как авторов великих сочинений и трудов, а как обычных людей.
Не только у людей сторонних, но и у самих великих порой возникала идея посмотреть на себя за вычетом бремени таланта. Вполне можно представить Евгения Онегина Пушкиным, но без пушкинского гения, без желания и способности отличить ямб от хорея. Или Гамлета, писавшего плохие стихи, представить Шекспиром за вычетом трагедий, комедий и сонетов. Или Левина в "Анне Карениной" увидеть Львом Николаевичем без творческих озарений. Но игры классиков — упражнения, доступные им одним…
Книга Викентия Вересаева "Пушкин в жизни" (1926), где, практически, ни одного слова не говорится о творчестве гения, хотя и снабдила читателя массой сведений и подробностей, но все-таки изменила пропорции его личности: карточные долги и любовные истории вышли на передний план, теша самолюбие обывателя и не сильно подталкивая его к книжной полке с сочинениями Пушкина.
В 1933 году Вересаев закончил книгу "Гоголь в жизни", продолжением которой и стало нынешнее издание, выполненное Павлом Фокиным. "Перед Пушкиным при его жизни так не преклонялись, как перед Гоголем. Его любили самозабвенно. Обхаживали, пеклись о его делах и нуждах, потакали капризам, прощали порой обидные выходки и нелепости. А странного в поведении Гоголя было много — его причуды вошли в анекдот. Мог в гостях, чуть ли не в присутствии дам, завалиться на диван и заснуть", — пишет в предисловии к тому автор.
Это предисловие, да и сам том отчасти, напомнили мне литературную историю начала девяностых годов. Тогда впервые одна респектабельная газета опубликовала стихи Тимура Кибирова, содержащие большой процент ненормативной лексики. Все ранее запрещенные к печати слова были набраны обычным шрифтом и целиком, без приличествующих в таких случаях эвфемистических точек. Ну и ладно бы. Но от редакции в конце текста было добавлено: "То, что позволено писателю, преследующему художественные цели, вовсе не разрешено обычному человеку. Читайте, но не вздумайте сами употреблять эти слова в жизни!"
То есть писателю, значит, можно материться на бумаге, а обычному человеку нельзя теми же словами засорять воздух! Почему? Неужели преимущество таланта заключается исключительно в брани, пьянстве и прочих издержках поведения?!
Словом, как-то в подобных случаях забывают уточнить, что матершинников кругом полно, а вот стихи и прозу умеют писать только единицы.
И все-таки — никуда от этого не деться — очень интересно читать свидетельства современников о Гоголе. Скажем, один из одноклассников пишет: "Насмешки наши над Гоголем еще усугублялись потому, что он держал себя каким-то демократом среди нас, детей аристократов, редко мыл себе лицо и руки по утрам каждого дня, ходил всегда в грязном белье и выпачканном платье". Как тут не вспомнить гоголевского Чичикова, который только раз в неделю обтирался влажной губкою; да и весь его привычный быт, которым он был совершенно доволен: тараканы, вылезавшие как чернослив из каждой щели, рои мух, кружащиеся в бальных танцах над рафинадом.
Я думаю, чем фантасмагоричнее писатель, тем ближе его тексты стоят к документу, тем точнее он в деталях. Гоголь чаще всего высмеивал свои привычки и пристрастия, которые осознавал с художественной самокритичностью. Ему необходимы подробности не вымышленные, а бывшие на самом деле: то, чего он не знал за собой, он выпытывал, выспрашивал, запоминал. Все, что происходило с ним и вокруг него, уходило в литературу без отходов.
Достойна внимания масса подробностей книги: как, например, артисты, которым предстояло играть в "Ревизоре", отнеслись к пьесе. В частности, они были возмущены желанием Гоголя прочесть им свое произведение, поскольку увидели в его желании попытку учить их и советовать им. Пьеса большинству не понравилась совершенно. "Разве это комедия?" — шептали они друг другу и, если бы не живейшее участие в "Ревизоре" императора, то, вероятно, и отказались бы играть…
Однажды в Риме Гоголь решил читать "Ревизора" на вечере в пользу неимущего художника. Вот что из этого вышло: "Я слышал, — пишет свидетель, — как многие, выходя, говорили: "Этою пошлостью он кормил нас в Петербурге, теперь он перенес ее в Рим". Доброе намерение Н. В. Гоголя оказалось для него совершенно проигранным. Несмотря на яркое освещение зала и на щедрое угощение, на княжеский лад, чаем и мороженым, чтение прошло сухо и принужденно, не вызвав ни малейшего аплодисмента, и к концу вечера зало оказалось пустым; остались только мы и его друзья, которые окружили его, выражая нашу признательность за его великодушное намерение устроить вечер в пользу неимущего художника".
Очень многое в книге написано как будто сегодня, в этом ее огромный назидательный эффект. Каждый найдет в ней что-то для себя. Тот, кому отвратительны сочинители, получит дополнительную пищу для своей неприязни. Тот, кто питает слабость к писателям, найдет повод лишний раз им посочувствовать. Тот, кто сам не чужд сочинительства, укрепится в своем смирении.
