Сейчас, к примеру, в СМИ дебатируется "глубокая", в понимании автора, мысль некоего историка, призывающего Эстонию извиниться перед Россией за Тартуский мир и за то, что она сделала с белогвардейцами, укрывшимися на ее территории. За мир, начало переговоров о котором было предложено самой Россией еще 31 августа 1919 года, после разгрома ею первого похода Северо-Западной армии (СЗА) на Петроград? За мир, который в преамбуле договора оценен в то время обеими подписавшими его сторонами, как "прочный, почетный и справедливый"? За мир, кстати, высоко оцененный лидерами тогдашней России, как "акт громадной исторической важности" (Ленин)?
Эстонцам впору возгордиться столь высокой оценкой своего маленького народа: надо же, миллионная Эстония, надо думать, поставив на колени более чем стомиллионную на тот момент Россию, "навязала" ей "унизительный и несправедливый" — по мнению бывшего посла России в Эстонии А. Глухова — мир, да еще и заставила приплатить за это!
Полемизируя с Мартом Лааром (Дельфи 7.02.2008), Михаил Петров делает потрясающее "открытие". Оказывается, эпидемия тифа, разразившаяся на северо-востоке Эстонии в 1919-20 годах, являлась следствием Тартуского мира?!
Тиф — страшное последствие хаоса, в который была ввергнута Россия большевистским переворотом 1917 года. И он массово косил всех без разбора по обе стороны фронтов гражданской войны. И на северо-западе России он начался задолго до подписания Тартуского договора между Эстонией и Советами.
Николай Реден — боевой офицер СЗА, непосредственный участник и очевидец трагедии последнего похода армии на Петроград (Н. Реден. Сквозь ад русской революции) — пишет: "Половина солдат Северо-Западной армии умерли от тифа. Без смены одежды (об "одежде" он пишет ранее: "красные и белые практически воевали в одних лохмотьях" — Х.Л.) , при отсутствии средств санобработки обмундирования остановить распространение эпидемии было невозможно… Продовольствие, одежда и медикаменты были вопросом жизни и смерти… Нигде нельзя было найти мыла…"
При этом, в очерке "Купол Св. Исаакия", известный русский писатель А.И. Куприн, тоже непосредственный участник тех событий, пишет: "Ревельские склады, интендантские магазины, портовые амбары (находившиеся в ведении интендантства СЗА. — Х.Л.) ломились от американского хлеба, сала, свинины, белья и одежды; все эти запасы служили предметом бешеной тыловой спекуляции и растрат".
Об этом характерном явлении русской действительности, во всяком случае в белом движении, пишут и другие очевидцы гражданской войны: барон А. Будберг об армии Колчака (Записки белогвардейца) и англичанин Уильямсон Хадлстон (Прощание с Доном).
Далее, по Редену: "В армии свирепствовала диарея и другие болезни, от них периодически страдала каждая воинская часть. Однако страх отстать от своего подразделения, был сильнее физических страданий…"
И все эти люди стекались в Эстонию, в Нарву. "Движение это было настолько стихийным, что исключало возможность правильного размещения переходящих границы беженцев и оказания им планомерной помощи. Вспыхнувшая затем эпидемия тифа еще больше усугубила тяжесть положения…" (М.И. Соболев. Русские беженцы в Эстонии. Труды Русского исследовательского центра в Эстонии. Выпуск 1).
Любопытно (для сравнения!) мнение другого участника событий тех времен — очевидца трагедии белых на юге России. Это английский офицер Уильямсон Хадлстон, член военной миссии, оказывавшей материальную помощь войскам Деникина. Человек, вникавший во все детали эффективности использования этой помощи, поэтому хорошо знавший положение вещей в армии — как на фронте, так и в тылу.
Он пишет о ситуации в Новочеркасске, куда стекались после разгрома белогвардейцы на юге России: "Весь город был полон людей с севера. Они испытывали голод и начали умирать как мухи от тифа, потому что не было никакой организации…" (Уильямсон Хадлстон. Прощание с Доном). Автор был удивлен и поражен тем, что естественное и обязательное для западного человека положение, что в госпиталях "инфицированная одежда систематически пропаривалась" перед повторным употреблением, для русской медицины, как оказалось, "все еще было недостижимой вещью". Более того, никто даже не думал этим заниматься!
Подвал, использовавшийся как "серный ящик" для дезинфекции одежды и белья, не работал. "Человек, который в нем разбирается, заболел", — оправдывался русский офицер-медик, сопровождавший англичанина. Хотя последний, разбираясь в технике, понял, что подвал давно уже не использовался по назначению. Как, впрочем, и бойлер на колесах, предназначенный для той же цели, хотя и "был совершенно в рабочем состоянии, наверное, не использовался уже несколько месяцев".
Не этим ли, кроме всего прочего, объясняются цифры, приведенные Юрием Мальцевым: "Примечательно, что из 153-х врачей, принадлежащих СЗА, в ходе борьбы с эпидемией заразились и заболели тифом 132 (около 87%), из них умерло от тифа 26 (около 17%). Из 208 врачей, принадлежащих к эстонским вооруженным силам, погибли, видимо, только трое (около 1,4%)". (Труды Русского исследовательского центра в Эстонии. Выпуск 1).
"Пренебрежение и даже безразличие к солдатской судьбе со стороны ответственных чиновников вызывали возмущение", — только и мог констатировать Реден. И если уж обвинять кого-то в "намеренном гноении в тифозных бараках" Нарвы личного состава СЗА, то только этих ответственных чиновников этой армии, в ведении которых, вплоть до 23 февраля 1920 года, и находились эти бараки и вообще медицина этой армии. Эстонцам же, официально принявшим от командования СЗА заботу о больных и раненых северозападниках, можно в какой-то мере предъявлять претензии только начиная с этой даты.
По поводу же возмущения некоторых авторов тогдашним ограничением выезда из района, охваченного эпидемией, не хочется даже полемизировать, поскольку карантин — это общепринятая в мировой практике превентивная мера в таких случаях.
В те времена — не без определенных издержек, но в общем можно сказать удачно — адмирал Врангель провел эвакуацию своей армии и гражданского населения из Крыма. Судьбе белогвардейцев, по тем или иным причинам оставшихся в Крыму на милость победителей, не позавидуешь. Десятки тысяч (тысяч!) офицеров, воинов врангелевской армии, да и просто причисленные большевиками к "буржуям", были расстреляны ЧК.
В этом плане и воинам-северозападникам и беженцам из России в Эстонии повезло больше. "Большая часть бывших северозападников переправилась в Польшу и в составе русской армии участвовала в боях против Красной Армии", — пишет историк из Пскова О. Калкин (О. Калкин. На мятежных рубежах России).
Об эвакуации своей армии генерал Юденич сразу же после заключения перемирия уже 4 января 1920 года уведомляет эстонские власти: "Средства для найма тоннажа у меня есть. К найму тоннажа я приступил". Он же позже сообщает, что все члены СЗА по ее ликвидации "будут удовлетворены как денежным, так и провиантским довольствием". Заботу о больных и раненых северозападниках, как было отмечено выше, эстонцы взяли на себя. Какая-то часть покинувших Россию воспользовалась предусмотренной Тартуским договором возможностью вернуться на родину.
Об оставшихся в Эстонии беженцах и воинах-северозападниках пишет М.И. Соболев — юрист, член Нансеновского комитета по делам беженцев в Эстонии (на запрос М.Д. Врангель, матери П.Н. Врангеля, собиравшей Архив русской эмиграции): беженцев, "будучи сами стеснены в жилье и достатках, жители Эстонии встретили безропотно и между теми и другими в большинстве случаев сохранялись самые добрые отношения".
За неимением лучших возможностей — Эстония сама только-только становилась на ноги в политическом и экономическом плане — беженцы вынуждены были зарабатывать себе на жизнь тяжелым физическим трудом на шахтах, торфяных разработках и на лесоповале. В то же время, как констатирует Соболев: "При тяжелом материальном положении русских эмигрантов в Эстонии, правовое положение эмигрантов вполне удовлетворительное при добром отношении к ним как эстонского народа, так и правительства".
Федор Шаляпин, говоря о специфике артистической деятельности, отмечал, что в ней "думать, думать нужно всю жизнь, а работать всего час" (в роли на сцене). Журналистика — не менее творческая работа, и уж где как не в ней надо думать, думать, думать, прежде чем браться за перо?
