"Может, все-таки уехать отсюда, иначе — только рехнуться или бухать по-черному"
Это младший брат Ханно Йоорика из пьесы Рюнно Сааремяэ "Огни Ивановой ночи", которая поставлена Театром проектов Banaanikala, впервые на русском языке. Премьера спектакля состоялась 12 декабря.
Первые слова в спектакле произносит, стучась в соседскую дверь, Ханно: "Не пойму, слышит там кто или нет?" Что героев вообще никто не слышит — очевидно уже с первых сцен. И сопровождающая краткие похмельные реплики Ханно знаменитая песенка ("Мы с отражением вдвоем
Никак попасть не можем в такт,
Ты, отражение мое,
Все делаешь не так.
Друг друга трудно нам понять,
С тобой мы что-то не в ладу,
Так не сердись, что танцевать
С другими я иду"), и депрессивный черный малый зал Эстонского театра драмы только усиливают эту очевидность.
Действие происходит с утра 22 июня до вечера Иванова дня, 23 июня. Костер Ивановой ночи, как известно, символизирует победу света над тьмой. Но, по сюжету, это никак не получается. Плохо — все. Братья пьют. Пьют практически постоянно — пиво, водку. Не просыхают настолько, что слова Хельмута, адресованные жене, — святая правда: "Ты еще не знаешь, каким я могу быть трезвый".
Кстати, о жене. Это — Марта, вроде "русская баба". Ханно знает: "Русская баба — она смирная, особенно, когда есть ребенок". И советует Хельмуту, чтобы "баба" его не бранила: "Так что делайте детей".
В связи с "бабой" возникает еще одна тема. Интересно, что всплывает она даже в такой бытовой безнадеге, в которой оказались братья из шахтерского городка на северо-востоке Эстонии. Впрочем, как скажет потом Тимур Иликаев, исполнитель роли Ханно, старший брат поднимает эту тему только для того, чтобы разлучить Хельмута и Марту и оставить младшего брата при себе.
"Ведь ты русская?" — в один прекрасный момент обращается Ханно к Марте. Она отвечает: "Нет, украинка". Ханно: "Какая разница?" Марта: "Да я уже больше эстонка". Ханно: "То, что ты по-эстонски говоришь, ничего не значит. Мы здесь живем на своей земле, а ты — гостья. Вы нас пятьдесят лет в рабстве держали". Марта: "А кто ваше говно разгребает?" Аргумент. После этого Ханно замолкает.
Время от времени он ударяется в воспоминания: "А раньше здесь такая жизнь была…" А теперь получается — напиться, захотеть "расхерачить" дверь соседке, поджечь жилище вместе со спящим братом, выстрелить в него, велеть оттащить тело в горящий костер Ивановой ночи… И не испытывать ничего. Разве что, наконец, взвыть: "И почему празднуют этот чертов Иванов день?!"
Государство и его праздник оторваны от маленького человека, который этому государству с закрывшимися градообразующими предприятиями, в сущности, не нужен. Где праздничный костер, а где эта спивающаяся "мошка"?
И хотя едва ли не самая светлая картинка детства связана именно с Ивановым костром, на который ходили вместе с отцом, последние слова пьесы — "а помнишь, как наша мама ушла? Это было тоже в Иванов день" — не позволяют усомниться, что "мошке" эту оторванность от праздника жизни своими силами уже не преодолеть.
