История одного „Апостола“. Как родственник „единоросса“ стал бойцом ВСУ и совершает рейды на Белгородскую область

Легион „Свобода России“ — подразделение, о котором мало что известно. Вроде бы оно подчинено Главному управлению разведки министерства обороны Украины (ГУР МО), вроде бы имеет в своем составе два батальона и комплектуется преимущественно из граждан России.

Зато совершенно точно известно, что бойцы Легиона принимали участие в рейдах на международно-признанную территорию РФ — в Шебекино Белгородской области, например. Еще известно, что боевое дежурство бойцы Легиона несут в Харьковской и Донецкой областях Украины, откуда и ходят в рейды в сопредельные области России вместе с другими российскими добровольческими соединениями — например, РДК (Российский добровольческий корпус). Кроме того, часть Легиона „Свобода России“, кроме рейдов в РФ, еще и держит оборону на своем участке фронта на Бахмутском направлении, вместе с другими частями ВСУ.

„Спектр“ смог встретиться и поговорить с реальным участником рейдов в Белгородскую и Брянскую области РФ — бойцом с позывным „Апостол“. Он не скрывает своего имени и лица: он москвич, выпускник философского факультета РГГУ по имени Дани Акель. Семья у него, как и имя, необычная — мама-еврейка из Москвы, папа-сириец из Алеппо. Кроме того, его двоюродный брат занимает видный пост в региональном отделении движения „Молодая гвардия Единой России“. Но все это не помешало „Апостолу“ бежать из России через эстонскую границу, получить статус политэмигранта, записаться в Легион „Свобода России“ и стать бойцом ВСУ, совершая рейды на Белгородскую область.

Где твой дом?

- Меня зовут Дани Акель, родился я в Москве и до трех лет жил там, а потом мы с отцом уехали в Сирию и жили в основном в Алеппо, — начинает свой рассказ Дани. — Часть недели мы жили в Алеппо, на выходные ехали к дядям и тетям к морю, в Латакию, путешествовали туда-сюда постоянно…

- Ты долго там жил?

- Война началась, когда мне было где-то 11. Вернее, „начиналась“: когда стало понятно, что война вот-вот начнется, отец отправил меня к маме в Москву…

- Мне, жившему в Донецке и Мариуполе, это понятно — ты живешь в прекрасном городе Алеппо, дача рядом у моря, и вдруг, за считанные годы, все это становится синонимом чего-то ужасного…

- Да, некрополя… Как человек всегда увлекавшийся историей и даже изучавший ее академически, я как-то проще начал к этому относиться — к сожалению, это часть исторического процесса.

- А где ты учился?

- Российский государственный гуманитарный университет, философский факультет…

- Скажи, почему ты, штурмовик Легиона „Свобода России“, так свободно со мной общаешься, да еще с открытым лицом? У тебя в РФ никого не осталось?

- Нет, я немножко подложил „свинью“ своей семье. У меня в ней многие так или иначе связаны с российским правительством. У меня дядя преподает в Суворовском училище под Питером, в Пушкине, по-моему. Мой двоюродный брат делает большую карьеру в Санкт-Петербурге: член партии „Единая Россия“, разумеется. (Александр-Самир Ясерович Акель занимает должность замруководителя Санкт-Петербургского регионального отделения „Молодой Гвардии Единой России“, куратор международного направления. — Ред.).

- Это по маминой линии?

- Нет, по отцовской.

- Отец же сириец?

- Да, сириец. И мои родственники тоже сирийцы. Мой двоюродный брат сменил имя, стал из Самира Александром, чтобы быть более „российским“, делать политическую карьеру.

- Даже не подозревал, что сирийцы могут делать политическую карьеру внутри России.

- У меня еще в сирийские времена вся семья была внутри власти. Мой прадедушка Хишам кем-то вроде генерала армии был. И жила семья наша в правительственном квартале, вели какие-то дела на правительственном уровне, а когда началась война, все поехали дальше, в Россию, тоже делать дела, получается.

- Сколько тебе лет?

- 25, не женат, детей нет.

- И давно ты со своим философским образованием в Украине?

- Шесть полных месяцев.

- Почему ты оказался здесь?

- Ну, потому что, так или иначе, та трагедия, которая здесь развернулась, близка и мне — в том числе и потому, что Россия, напав на Украину, то же самое фактически делала и в Сирии. Я жил в России, я гражданин Российской Федерации, и эта ответственность и на мне тоже. И опять же то, за что люди здесь борются, помимо своих жизней, будущего своих детей и существования своих домов, — это демократические ценности, та система, что показала свою эффективность и имеет право на существование в эту историческую эпоху.

- А твой дом в эту историческую эпоху, он где?

- Когда я сплю, мне в разных снах снятся самые разные страны, я думаю, что еще его не нашел. Но точно могу сказать, что дом у человека прежде всего внутри, поэтому он у меня все же есть.

Побег в Европу

- Расскажи, кто такие русские добровольцы в Украине и в каком они качестве воюют? Вы — полноценные иностранцы, в каком вы статусе? Вы тоже в любой момент можете разорвать контракт и уехать от войны, отдохнуть на время?

- Украина — правовое государство, тут все по букве закона. А у нас есть разные случаи: есть люди, которые здесь уже жили и имеют на руках все документы, есть те, кто недавно перешел границу, есть те, кто был в кадровой армии, есть те, кто переехал из Европы…

Я действительно могу в любой момент разорвать контракт и поехать отдохнуть в Европу: у меня есть легальные документы. Но в основном меня окружают нормальные, адекватные люди, и, скажем так, я не видел конфликтных ситуаций вокруг разрыва контрактов. Всегда можно пойти к командиру и вместе принять нормальное, устраивающее всех решение.

- Те, кто пришел из армии — это бывшие российские военнопленные?

- Не знаю, у нас друг другу не сильно задают вопросы, люди рассказывают о себе ровно столько, сколько считают нужным, но у меня есть товарищи, которые когда-то служили, имели отношение к армии.

- Как ты оказался в Украине?

- Мне пришлось бежать из России, в тот момент, когда я на это не имел права: я уходил через Псков, через леса — с картой и компасом, выключенным телефоном, вынутой симкой, с максимальными мерами безопасности, потому что в российскую тюрьму правда очень не хотелось.

- А почему ты туда должен был попасть?

- В тот момент меня еще не должны были посадить, просто я еще до вторжения [России] решил, что, если начнется большая война, я возьму в руки оружие и встану на сторону тех ребят, что стоят за правильные ценности. Я записал видео об этом и из каких-то сентиментальных соображений выложил его в сеть — до того, как выехал из страны. То есть выписал себе билет в один конец, отрезал все пути и побежал, зимой 2022 года.

- Холодно было?

- Да, это к тому же были такие мерзкие территории: болота, речушки под снегом, в которые я проваливался. Я прошел через границу и сразу сдался эстонским пограничникам. Ну, и сразу сел на четыре месяца. Это было что-то типа тюрьмы — отдельное помещение в тюремном блоке, только порядки помягче, чем в тюрьме.

- Как к тебе отнеслись — с недоверием?

- Поначалу да. Чем мне нравятся правовые государства с сильными государственными институтами типа независимого суда — там все понятно. Сначала было следствие, расследовали все обстоятельства, но без предвзятости. Выявляются все факты, все складывается в единую картинку — и суд выносит приговор.

- Ты вышел на свободу летом 2022 года. Каков был твой статус?

- Мне дали документ политического беженца, ВНЖ, шенгенский паспорт на три года, и все — в добрый путь, делай что хочешь. Я сначала пару месяцев походил по Эстонии, подумал…

- Я все пытаюсь узнать, как попадают в Легион…

- Ничего сверхъестественного, в целом. Ну, в той части, о которой я могу рассказывать, все тоже логично: если ты подаешь анкету, то тебя проверяют, появляется какой-то контакт, все как при приеме на работу. Тебе все время задают вопросы. Это что касается моего случая. Конечно, если человек вышел в Украину со стороны России через минные поля, — с ним, наверное, все немного по-другому…

Новый крестовый поход

- Слушай, а как делают из философа штурмовика?

- Да ладно, если я учился на философском, это не значит, что я не мог увлекаться чем-то в стиле „милитари“. А я к тому же еще и проходил срочную службу.

-В российской армии?

- Да, сначала в Тамбове, в РЭБ (радиоэлектронная борьба), потом старшим снайпером в силах специальных операций на границе с Украиной.

- Где?!

- Село Богучар Воронежской области, 2016−2017 годы…

- То есть у нас война уже вовсю шла, а вас там на границе готовили ко вторжению в Украину, натаскивали на будущего врага?

- Я не знаю, как в пехоте, но у нас среди снайперов, среди ребят, которые стояли отдельно от дивизии, больше про Сирию говорили. Нас подводили к тому, что нужно заключать контракты и ехать воевать в Сирию.

-Тебя, наверное, особенно обрабатывали, ты ведь свободно владеешь арабским?

- Да нет, всех одинаково сильно обрабатывали. А арабским я уже не владею: совсем маленьким уехал, практики давно не было.

- А откуда взялся твой позывной? Почему ты „Апостол“?

- У нас все демократично, каждый берет себе позывной по своим внутренним ощущениям. Мой связан с моей личной историей. Был у меня друг, он не умер, слава Богу, но мы не общаемся уже долгое время. Он как-то пошутил, сказал мне: „Ты апостол постмодерна!“ — и это тогда заставило меня серьезно задуматься. Отучился я на философском, в том числе потому что задумался над этой его шуткой, и когда сюда приехал, вспомнил все это в машине, сложилось все как-то. В сущности, то, что здесь происходит — это такой крестовый поход оборонительный, история повторяется, видоизменяясь. Если мы не называем это крестовым походом, то в историческом аспекте это может быть суть того, что происходит сейчас и что происходило в древние времена. Я лично ощущаю себя (в первую очередь с религиозной точки зрения) человеком, защищающим целый мир, целую цивилизацию.

- У вас в Легионе ведь еще и крестами все промаркировано, как в ВСУ?

-Я думаю, в этом все же больше военной логики.

„Проснулся и улыбнулся“

- Расскажи, как выглядит обычный день в Легионе?

- Обычно и выглядит. Утро начинается с физической подготовки, бежим 8 километров, каждые пару километров прерываемся на какие-то отжимания… такое: проснулся и улыбнулся! Я, как большой поклонник кинематографа, удивлен, насколько моя жизнь сейчас похожа на американские военные фильмы. У нас есть своя территория, адекватный распорядок дня — мы не красим траву и заборы, совсем не ходим строем. Занимаемся своей физической подготовкой, обязательно каждый день после завтрака „холостим“: это стандартная работа по навыкам с разряженным оружием. Вскидка, перезарядка, отработка минимальных тактических приемов…

- На тебе „мультикам“, это не форма украинской армии, сам покупал?

- Формой нас обеспечивают. Все на мне, кроме футболки (защитная футболка в цветах), — это то, что нам выдавали.

- То есть всем выдали камуфляж американского образца?

- Ну нет, есть ребята и в украинском „пикселе“. Что-то мы для себя покупаем, например, некоторые берут для себя какие-то особые „плитоноски“ (жилеты со вставными бронеплитами разной степени защиты – Ред.), и они в „пикселе“. Он дешевле чем „мультикам“, но это ничего: каждый одевается как хочет. Ты получаешь базовое обеспечение и можешь при желании хоть всё его поменять, никто слова не скажет. Все зависит от твоего личного удобства в бою, под конкретные военные специализации нужны иногда специфические вещи.

- Кормят нормально?

- Отлично! Опять же, на базе и боевом выходе все отличается. На базе есть повар, на „боевых“ готовим, организовываем себе еду сами. Я преимущественно был на Харьковском направлении, в рейдах, но ребята с моего условного „призыва“ — те, что пришли примерно одновременно со мной — уже были в окопах под Бахмутом, где противник в пятидесяти метрах, там тоже свой быт.

- Ваш призыв — это люди, с которыми вы вместе проходили „курс молодого бойца“? Долго учились?

- Ну, месяца три. Месяц базовой подготовки, месяц работы по боевой специализации и месяц боевого слаживания. Моя специальность простая: я — штурмовик.

- Не было варианта вернуться к специальности „снайпер“ или вас плохо ей обучали в российской армии?

- Были разные варианты, можно было пойти заниматься БПЛА или стрелять из миномета, например. Но мне сейчас по настроению вот это на душу легло: заходить первым, штурмовать, вести бой „face to face“, когда видишь противника непосредственно, это часть моей мотивации. Кайфую, когда есть конкретный результат.

- Но твое прошлое снайпера помогает тебе в боях? Какое у тебя оружие сейчас?

- Специализация у меня сейчас совершено другая. Я — тот человек, который первым заходит на чужую позицию и должен точно стрелять на малых дистанциях, положить кучно очередь. У меня трижды за это время менялось оружие: начинал я с „Калашникова“, на войне люди все время стремятся обновлять и улучшать свой оружейный комплекс, потому что эффективность превыше всего! И это, кстати, очень правильно, потому что в российской армии все построено по единому стандарту: там то, что все ходят в ногу, гораздо важнее того, чтобы люди точно стреляли по врагу.

- У тебя там в российской армии была СВД (снайперская винтовка Драгунова)?

- Да, с треснутым оптическим прицелом. Срочников как-то не особо сильно готовили и снаряжали. Российский Генеральный штаб, он же всегда мыслил и планировал какие-то ограниченные операции, вот и к полномасштабному нападению на Украину оказались не очень готовы.

Россия против России

- Мне говорили, что ты участвовал в рейдах в РФ…

- Да, это были именно рейды, типа путешествия „на двадцать минут зашли и вышли“. Приехали, план был зайти на три дня, но получилось, что немножко больше там находились, потому что ситуацию поменял дождь. Зашли пешочком в Белгородскую область — не по дороге проложенной, а по тропе в полметра среди минного поля… Дошли до места, которое обозначалось как безопасная точка эвакуации, думаем, как сейчас будем в село заходить, и тут прямо над головой начинают пули летать…

- Что за село?

- Нижняя Таволжанка под Шебекино, Белгородской области. Попали мы там в засаду, полежали, постреляли. На самом деле никакой паники не было, что меня всегда радует и в чем я до того не был уверен. У каждого включается режим „слушаем командира, делаем то, что нужно“, и все аккуратненько ходят, делают свое дело. Разобрались с ситуацией, поняли, что под обстрелом делать нечего — нужно штурмовать! Построились в порядок, командир посмотрел на меня: „Ну, что хотел воевать?“ — и поставил первым. И это в кайф! Я таким моментам только рад, я даже не знаю с чем это сравнить, когда идешь первым — такой азарт! Ты идешь, ты не знаешь, где противник, в каком окне он появится, у тебя еще справа какой-то лес, слева — жилой массив, местность сложная, концентрация максимальная…

Зашли, штурманули, выполнили задачу… На самом деле, люди потом это смотрели, как фильм.

- Ты тоже снимал? На какую-то боди-камеру?

- Нет. У меня тогда еще был на груди органайзер и в него просто был телефон засунут.

- Вы брали пленных, приходилось с ними разговаривать?

- Лично я не брал — подразделение брало. И не просто приходилось разговаривать, а приходилось охранять, следить, какие-то вопросы задавать, допрашивать…

- Кто они были — полицейские, контрактники, срочники?

- Военные, обычные мобилизованные ребята. Их никто не трогал, перевязали, обработали раненых — отправили на эвакуацию. Разговор больше прикладной был, знаете такое: „Не ссы! Все будет нормально! Возьми сигаретку! Сейчас твою рану обработают, поедешь полежишь в больничке, подумаешь над своим поведением…“.

- Вы понимали, откуда они?

- Понимали, „военники“ были у всех, я всей конкретики уже точно не помню, но это был механизированный батальон, мотострелки… В Таволжанке мы брали мобилизованных, они в основном были местные, из Белгородской области.

- Есть тут какая-то ирония судьбы: русские солдаты берут в плен русских…

- Да, может быть… Но с моей точки зрения, мы не брали их в плен, мы их спасали от смерти, потому что так или иначе в этой российской армии, если они будут продолжать воевать, то скорее всего умрут.

- У вас были контакты с местными россиянами, которых вы пошли освобождать?

- Лично у меня не было, но на той же самой местности, пока я в боевой обстановке выполнял свои задачи, в тылу было какое-то взаимодействие с местными. Там „Цезарь“ (первый боец Легиона, который показал свое лицо, фактически официальный спикер подразделения — Ред.) был, и, по-моему, он потом рассказывал, что там же и пленный первый был. Поначалу люди, естественно, были очень напуганы, но на адекватные действия реагировали нормально: никто не лез в драку, не кричал: „Нацисты! Фашисты!“ — все было хорошо.

- А можно было как-то определить, что вы „фашисты — нацисты“? Хотя ты вот в „мультикаме“, стандартная форма НАТО…

- Ну, НАТО — это ж фашисты! (смеется)

- Все?

- Конечно, фашистская организация, поддерживаемая Госдепом, главный финансовый центр мирового нацизма!

- В чем состояла ваша задача в рейде на Шебекино: зайти, разворошить „осиное гнездо“ и выйти?

- Я участвовал не в разведывательных рейдах, это был полноценный штурм, спланированный в мае 2023 года. Задача была не только разворошить и выйти, нужно было определить силы противника, разумеется нужно было „подергать“ немножко их, чтобы какие-то их дополнительные силы были задействованы, чтобы нагрузить систему, которая и так пыхтит, не справляется. Немалый вклад был внесен в создание какой-то буферной зоны между Россией и Украиной на этой приграничной территории. Тут тоже нужно понимать, что если не вести никаких активных действий, просто выкопать окопы и засесть там, то Россия будет подбираться все ближе и ближе и мы в конце концов окажемся в окопах на расстоянии гранатного броска. Поэтому нужно создавать нейтральную серую зону: в 10−20−30 километров — чем дальше, тем лучше!

- После Шебекина ты в боевых выходах участвовал? Как это было?

- Да, участвовал. Последние рейды? Ну, мы вели работу строго по регламенту, сначала разведка, заходили туда коротко. Есть ощущение, что могло бы быть и лучше. Мы встретили сопротивление оба раза, как и на Белгородчине, подбили две бронированные машины: БМП с пушкой 30 мм и МТ-ЛБ. Сейчас, когда мы заходили, скажем так, без коллаборации с другими подразделениями, целями были позиции в посадках, укрепленные перекрестки, где идет подвоз грузов и строится какое-то укрепление для прикрытия. Мы везде идем малыми группами, поэтому всегда примерно на равные силы, но стараемся планировать и готовиться так, чтоб потерь у нас при этом не было.

„Москва не просыпается“

- Вы между собой обсуждаете свои цели? Вот „Цезарь“ иной раз говорит, что пойдет ваш Легион на Москву, как Пригожин…

- Последнее время мы сконцентрировались на выполнении боевых задач.

- Под Бахмутом?

- Ну, разные направления, есть ребята и на Бахмутском направлении.

- А какие ребята вокруг тебя?

- Совсем разные. Есть такие, как „Шаман“ (боец Легиона, который тоже не скрывает своего лица. — Ред.), которые воюют с 2014-го года, и в их жизни все связано с войной. А есть такие, что только приехали, еще не поняли, что такое армейская жизнь и сразу попадают в боевую обстановку. Те парни, с которыми мы делимся своим прошлым, преимущественно с высшим образованием. Есть философы, есть электрики, а есть инженеры ведущие, зарабатывавшие хорошие деньги. Очень разные ребята…

Есть, кстати, и те, кто перешел линию фронта, добровольцы, которые находясь в российской армии подали заявки через „Хочу жить“, и перешли линию фронта. Я с такими ходил в рейд — отличные ребята! Таких, чтобы они сначала попали в плен, а потом стали проситься в Легион, я не знаю, к нам таких не берут.

- Ты — человек, относительно недавно вышедший из России, философ опять же. Ты веришь, что россияне могут вас поддержать, когда вы в очередной раз зайдете на территорию РФ?

- Это не вопрос веры, это вопрос стратегической возможности. Если у нас будет легитимность в глазах людей, какие-то легитимные права на такие действия, то да, естественно, мы войдем, и население нас будет поддерживать. Когда и как это случится? Тут надо быть оракулом, чтобы всю эту комбинацию предвидеть, прогнозировать. Я лично вижу, как одну из возможностей, объединение с российскими оппозиционными политиками и совместную работу над общими задачами. Я сейчас не говорю только об эмигрантах: есть люди, которые физически находятся в России (в том числе, и в тюрьмах), политики, которые в будущем станут формировать новое правительство.

Мы иногда говорим (конечно, между собой), что до войны, до 24 февраля 2022, у всех женщин в России чаще всего вот это звучало: „Не дай бог война, мой мальчик никуда не пойдет на убой, больше никогда не повторится такого, наше правительство войны не допустит“. А потом пришла война, мальчики как-то тихо пошли на убой и вернулись в гробах уже многие — в российском обществе происходит много парадоксальных движений, которые, как оказалось, невозможно предсказать. Вот и экономика полностью не рухнула. Но всё всегда складывается не так, как люди себе представляют: случаются „черные лебеди“, всё равно все идет под уклон, и все мы это безобразие приближаем к концу…

- У тебя в чатах остались одноклассники, однокурсники? Ты общаешься с ними? И что думают москвичи про войну и про тебя?

- В основном в Инстаграм пишут. Когда я приехал сюда и выложил первые фото, были одноклассники, которые написали добрые пожелания, без сарказма. В остальном москвичам главное, чтобы их образ жизни не менялся. Конечно, учитывая, что это столица, что там большое влияние западной культуры, быта, многие люди ощущают, что происходит что-то неправильное. Но мы же видим — действий при этом никаких нет.

Наш пример вооруженной борьбы — это все же единичные случаи. Люди в Москве и России должны к чему-то прийти, хотя бы консолидироваться, если не протестовать и не воевать. В целом в провинции движение какое-то появляется: горят какие-то складские помещения министерства обороны, военкоматы. Но Москва не просыпается совсем. Это печально…

„Энергия“ и победа

- Большая ли разница между вашим Легионом и РДК? Россияне же и там, и там?

- И там и там российские граждане, по этническому признаку в современном мире вряд ли уже можно кого-то определять: кто проверит, кто у тебя папа и мама? Но гражданину России даже с военным опытом непросто приехать и влиться в ВСУ.

- А почему ты выбрал Легион?

- По моему субъективному политическому мнению, как мне кажется, в РДК больше правых, а я больше либерально-центристских взглядов.

- То есть у вас в Легионе такая политическая разноголосица, а РДК больше правая тусовка?

- Это мое субъективное восприятие, я видел интервью ребят с РДК, которые говорили, что никаких политических фильтров у них нет, просто у них вот больше таких ребят собралось, такой вот микроклимат.

- Кто вами командует? У вас офицеры — тоже граждане России?

- Ну, главный сержант батальона у нас точно гражданин России. Мне кажется, в нашей части командиры если не с российскими паспортами, то связаны как минимум с восточными регионами страны или напрямую связанные с Россией. Все говорят на хорошем русском, все имеют трагические истории, связанные с войной и Россией, и всем есть, за что бороться.

- Сколько ты готов провести времени в боях в Украине?

- Я планирую воевать до победы, до конца.

- А она скоро?

- Я — рядовой боец. Мне кажется, надо получить [американские истребители] F-16, потом их [российские войска] немного побомбить, и к концу следующей весны можно выходить на финал. Конечно, все сложнее, посмотрим — может следующей весной, а может и через год, весной.

- Думаешь остаться в Украине?

- Возможно…

- Я вижу у тебя на руке татуировку. Что она означает?

- Любовь… Это старокорейский иероглиф. Это не про любовь к девушке, это про энергию, которая все объединяет и заставляет нас идти к лучшему.

Читайте RusDelfi там, где вам удобно. Подписывайтесь на нас в Facebook, Telegram, Instagram и даже в TikTok.