В день трагической гибели президента Польши Леха Качиньского некоторые интернет-порталы отключили комментарии читателей. Почему редакторы были вынуждены так поступить, стало ясно на следующий день, когда появилось интервью Яниса Юрканса. (Юрканс — ветеран латвийской политики, первый министр иностранных дел независимой Латвии. — Прим. ред.)
"Качиньский был непопулярным политиком и у себя на родине, и за рубежом. На осенних выборах президента ему ничего не светило, — заявил Юрканс. — Он работал вчерашними методами, вешал на шею стране ярмо истории… Сейчас все вздохнут с облегчением — политическая среда с его уходом расчистилась от популизма. У его партии даже после такой трагедии на выборах не будет перспектив. Гибель Качиньского может стать предупреждением и для наших политиков, которые цепляются за историю и мешают смотреть стране в будущее".
Уж если опытный дипломат да к тому же этнический поляк может так резко высказываться о жертве чудовищной катастрофы, то нетрудно представить, что думают о покойном не связанные условностями политкорректности читатели. Но из песни слова не выкинешь: покойный президент Польши был ярким примером политика, постоянно стремившегося оценивать современность через призму истории. А сама Польша — это страна, которая больше любой другой имеет право говорить об исторической несправедливости. Поэтому именно сейчас есть смысл оценить, насколько последовательным и эффективным может быть такой подход.
Начнем с печальной истории отношений с чехами. Обе страны появились в результате распада Австро-Венгерской империи. Понятно, что идеально поделить территорию невозможно, но о чем-то договорились и утвердили на Парижской мирной конференции. Года не прошло — на Польшу напала Советская Россия. Мир, естественно, возмущен — помните, в школе проходили про "ультиматум Керзона"? А Чехословакия тоже негодует, но под шумок направляет войска и захватывает кусок польской территории.
После этого почти два десятилетия польские газеты пишут о дискриминации поляков злыми чехами. Но вот наступает момент истины: у соседа неприятности, оказывается, и своих немцев чехи обижали. В наказание ведущие мировые державы — Италия, Франция, Великобритания — постановляют: отобрать у Чехословакии Судеты и отдать Германии.
Естественно, Польша присоединилась со своими требованиями, Тешинская область возвращена законным хозяевам. Но счастье было недолгим: вскоре война, а потом изъятие злополучной области и необходимость десятилетиями каяться — последний раз Качиньскому пришлось это делать полтора года назад.
Еще хуже, чем с Мюнхеном, получилось с пактом Молотова-Риббентропа. Сегодня Польша проклинает этот договор примерно в тех же выражениях, что и, скажем, Эстония. "Удар в спину!", "Пора приравнять преступления коммунистов к преступлениям нацистов!" и т. д. Но Эстония логично идет дальше — вернем все, как было до преступного пакта, даешь исконно наши Печоры, не даешь гражданства тем, кто приехал при Советской власти и т. п. А Польша в этом месте смущенно замолкает — хотя так соблазнительно было бы потребовать Брест или Львов…
А ведь территориальные потери даже сравнивать — кощунство. К примеру, Вильнюс, точнее, конечно, Вильно, город, где поляки столетиями составляли большинство, центр всех польских восстаний, колыбель таких важных для польского самосознания людей, как Адам Мицкевич или Юзеф Пилсудский.
Давайте просто приведем это к российским реалиям. Как бы вы отнеслись к тому, что город, где сформировались наш величайший поэт Пушкин и величайший политик Ленин (не нравится Ленин — замените его на Керенского или Столыпина), стал столицей чужого государства? Иными словами, как вам такая перспектива: Санкт-Петербург — столица Эстонии? Между прочим, под это мудрое решение и историческую основу можно подвести — помните у Пушкина про "приют убогого чухонца"…
Но поляки смирились с потерей Вильно. Между тем, в Вильно что при Мицкевиче-Пилсудском, что в 1939 году, когда туда торжественно въехало правительство Литвы, было аж 2% этнических литовцев. Примерно столько же в то время в Питере было жителей угро-финского присхождения.
Даже гибель невинных людей — не столь однозначный козырь для польских политиков. Известен текст речи, которую должен был произнести в Катыни Лех Качиньский. Он собирался сказать о геноциде, о чудовищном попрании закона, о трагедии семей, которые десятилетиями даже не могли публично поминать своих близких. Это все правильно, но ведь есть и другие польские жертвы, о которых можно сказать то же самое. Украинские националисты в годы войны убили в несколько раз больше мирных поляков, чем их лежит в Катыни.
Разумеется, это были не офицеры и чиновники, как в Катыни, обычные крестьяне, в основном женщины и дети — а люди так устроены, что привыкли чтить начальство и после смерти больше, чем простых смертных. Но все равно риторика, связанная с "Волынской резней", в Польше звучит несоразмеримо приглушеннее, чем страсти по Катыни.
Правда, в прошлом году Качиньский вместе с тогдашним президентом Украины Ющенко посетил местечко во Львовской области, где оуновцы вырезали поляков. К этому времени Ющенко уже присвоил звание Героя Украины командующему этих бандитов Шухевичу, а немного позже — их идейному вдохновителю Бандере.
Можем ли мы представить, что было бы, если б президент Германии приехал к памятнику жертвам Варшавского восстания, посокрушался, поговорил об ужасах войны, а вернувшись домой, наградил бы посмертно генерала, который потопил это восстание в крови? Ющенко же поступил именно так. Точнее, намного хуже. Генерал — человек военный, он исполняет приказ, а бандеры с шухевичами не только бандиты, а еще и изменники Родины — польские граждане, перешедшие на сторону врага и убивавшие польских патриотов. Я уж не говорю, что Бандера успел посидеть в тюрьме в тридцатые годы за организацию убийства польского министра внутренних дел.
Германии Качиньский такую — правда, совершенно невероятную — подлость ни за что бы не простил. А в случае с Украиной — поморщился и, как мог, дальше помогал Ющенко во внутриполитической борьбе.
Ну и что же следует из вышеизложенного — Лех Качиньский был просто ловким политиканом, вытаскивавшим из рукава те исторические факты, которые были ему удобны в борьбе за место во власти, и прятавшим те, которые использовать не получалось? Я думаю, что это слишком примитивная трактовка.
Разумеется, он очень любил власть. Разумеется, его полет в Катынь — элемент предвыборной борьбы, в которой злейший конкурент, премьер Дональд Туск, нанес удар ниже пояса.
Представим на минуту, как это выглядело бы в Латвии. Приезжает из России высокий гость и — мечты националистов сбываются — прямиком отправляется в музей оккупации в обнимку с законным мэром Риги Нилом Ушаковым. Там они дружно встают на колени, москвич произносит сакраментальные фразы, дескать, нехорошо мы с вами тогда в 1940 году поступили… "Спасибо, брат! — расстроганно отвечает Нил. — Для нас эти слова очень важны. Наконец-то наступило долгожданное примирение между нашими народами!" Ну и что подумает Добелис, глядя на такую умилительную картину?
Точно таким же оскорблением, вероятно, для Качиньского было катынское примирение Туска с Путиным. В его представлении прагматик Туск столь же неподходящая фигура для выступления от имени народа, как Ушаков — в глазах Добелиса. И предстоящее поражение на президентских выборах Качиньский рассматривал не как личное фиаско, а как национальную катастрофу.
Политик-националист (или патриот — это в общем-то синонимы) видит свою миссию в разрезе всей многовековой истории своего народа. Да, сиюминутная ситуация не позволяет разрешить все накопившиеся проблемы и приходится, скривившись, обниматься с такими недругами, как чехи, литовцы и украинцы. Но хоть с кем-то из старинных врагов непременно нужно повоевать — пусть это будет Россия (в меньшей степени — Германия и Евросоюз, с ними Лех Качиньский был тоже достаточно строг). А главное, чтобы народ не забывал, откуда он пришел и что с ним было. Тогда рано или поздно он свое возьмет. Прагматики вроде Туска за небольшую скидку в цене на газ готовы Родину продать — и что с нею, несчастной, будет через несколько десятилетий?
И все же — был ли прав Янис Юрканс в его суровой оценке погибшего президента? Как поляк, вероятно, да — он желает добра своей исторической родине, он живет тамошней внутриполитической борьбой, он бы наверняка голосовал против Качиньского. А нам, которым Польша по большому счету безразлична, не стоит давать однозначного ответа.
Чрезмерная любовь к истории, постоянное стремление взять реванш за давнюю несправедливость легко может стать западней для политика, и Качиньский здесь один из многих примеров. Но лучших стимулов для мобилизации населения на защиту своих прав, похоже, нет. Не случайно пассионарный Качиньский со своей постоянной готовностью к конфликтам добивался в Евросоюзе куда больших преференций для Польши, чем все его покладистые коллеги из восточноевропейских стран.
На самом деле жизнь тем и хороша, что многообразна. Для любого народа полезно, когда за власть борются тусклые реалисты Туски и постоянно качающие исторические права романтики Качиньские. В конце концов, от такой борьбы страны только выигрывают, выбирая того, кто в этот момент ближе мироощущению избирателя.
И в заключение — тем, кто ликовал 10 апреля. Понимаю, ребята, вас достали националы, вам кажется, что страшнее Добелиса зверя нет. Любое несчастье с любым националистом, с любым врагом России — уже маленький праздник. Но предположим, латвийское правительство выступит с такой мирной инициативой: завтра же даем всем гражданство, русский язык — второй государственный, полное равноправие во всем. Взамен мы немедленно сносим памятник Освободителям и запрещаем праздновать 9 Мая. Зачем истории омрачать наши добрые отношения? — Я уверен, что большинству читателей такой компромисс покажется кощунственным.
Так что все мы немного Качиньские…
