Понятие "дух протестантизма" прочно вошло в научный оборот в 1905 году, после выхода в свет знаменитой работы Макса Вебера "Протестантская этика и дух капитализма". Однако сейчас, век спустя, можно говорить о том, что жизнь внесла в теоретические положения немецкого социолога кардинальные поправки.
Эмпирической базой для утверждений Вебера послужила прежде всего его родная Германия. Ученый заметил, что в стране, где протестантов и католиков примерно поровну, наилучших экономических результатов добиваются протестанты. Кроме того, самыми динамично развивающимися странами того времени опять-таки были страны с преимущественно протестантскими традициями: США, Англия, Голландия.
В современном мире все круто переменилось. Самая быстро развивающаяся из крупных экономик — Китай. Между тем, сам Вебер считал, что дух конфуцианства, преобладающий в китайском обществе, совершенно несовместим с быстрым экономическим развитием. В то же время, о вышеупомянутых странах с протестантскими традициями можно говорить сейчас как о нерелигиозных обществах потребления.
Интересным примером является с этой точки зрения Эстония. Формально — страна, где ведущей церковью является протестантская (лютеранская). Кроме того, в стране существует исторически сильная православная традиция. Но многочисленные социологические исследования показывают, что, по сути, подавляющее большинство населения Эстонии — современные язычники, которые, если и заходят в церкви, то всего лишь по укоренившейся бытовой традиции.
Дух протестантизма связывали прежде всего с трудовой этикой. Согласно старой формулировке, католик или православный работает, чтобы жить, а протестант — живет, чтобы работать. Общество потребления, которое мощно вторглось в жизненный уклад Эстонии двадцать лет назад, сильно поколебало эти представления.
Правда, в 90-годы относительно небольшая часть населения Эстонии проявила чудеса предпринимательской изворотливости. Тем более, что было на чем ее проявлять: в Эстонии за копейки продавались как бывшие государственные предприятия, так и военное имущество уходящей российской армии, не говоря уже о расцвете торговли российским металлом через эстонский транзитный коридор, который какое-то время практически не контролировался официальными органами.
Именно в тот момент наиболее высока была так называемая вертикальная миграция, когда человек мог при наличии предпринимательской жилки и известной доли удачливости быстро перебраться "из грязи в князи". Сейчас эстонское общество все чаще сравнивают отнюдь не с динамично развивающимся "балтийским тигром", а с малоподвижным болотом. В более научных терминах это подтверждают и авторы последнего доклада о развитии человеческого потенциала Эстонии. Так, профессор Марью Лауристин на презентации доклада, состоявшейся 22 марта, назвала состояние эстонского общества "структурной закрытостью". Вертикальная мобильность резко упала, что на практике означает: если ты родился в семье с низким социальным статусом — с ним и умрешь, несмотря на все свои усилия.
На смену духу протестантизма пришел дух бюрократизма и застоя. Блокировка вертикальной социальной мобильности происходит по многим направлениям. В политике достаточно посмотреть на Партию реформ, которая эволюционировала из партии креативных политиков в партию чиновников, которых заботит исключительно сохранение своих кресел. В образовании это выливается в такие проекты, как школьная реформа, предложенная министром образования Тынисом Лукасом, и объективно направленная на установление дополнительных барьеров на пути учащихся из семей с низким социальным статусом.
Для русского населения низкая социальная мобильность является особенно болезненной проблемой, а во времена кризиса она поставила многих русских на грань выживания. Формально институциональной дискриминации в Эстонии нет, но на практике она существует. Для этого достаточно просто посмотреть на цифры: представительство русских в госструктурах, уровень безработицы, уровень доходов, все более растущий разрыв в сфере образования.
Выход из кризиса для такой страны как Эстония, не имеющей природных ресурсов, состоит в максимально разумном использовании всего человеческого потенциала. А с этим как раз большие проблемы. Дух предприимчивого протестантизма сменился для многих эстонцев стремлением занять и удержать любой ценой место для малополезного бумаготворчества. Между тем, в ближайшем будущем страну ожидает малоприятный парадокс. Сейчас царит повальная безработица, но, даже при позитивном изменении экономической ситуации, может возникнуть прямо противоположная проблема: отсутствие квалифицированных работников для реального сектора производства.
Возвращаясь в ушедшую эпоху, можно вспомнить, что протестанты рассматривали свой деловой успех как свидетельство божьего дара. С точки зрения богословия, утверждение, конечно, спорное. А в нашем преимущественно нерелигиозном обществе вообще имеющее малое значение для подъема экономики. Может, учение Конфуция пора попробовать?
