О Флеминге я вспомнил вот в какой связи — "с эстонцами живя, эстонцев мы не знаем, тем самым мы самих себя не понимаем". Мысль о том, что пятьдесят лет в составе Союза ССР мы жили с ними бок о бок, руководствуясь принципами пролетарского интернационализма, а они каждый день готовились к реваншу (изощренной мести) некоторых чрезвычайно нервирует. Между тем, мы уже дожили до того дня, когда литературовед Рейн Вейдеманн может открыто заявить о том, что эстонцам присуща русофобия, и мир не переворачивается в одночасье.
В советской этнографии не принято было акцентировать факты, в той или иной форме затрагивающие (оскорбляющие) национальные чувства этносов, в особенности реликтовых. Из той литературы можно посоветовать только отдельные книги. Такие как, например, фундаментальный труд Я. Зутиса "Остзейский вопрос в XVIII веке". Исследование было опубликовано в Риге в 1946 году и в какой-то мере еще свободно от искажений в духе социалистической политкорректности. Из дореволюционной литературы обращают на себя внимание такие издания как "Принципы Прибалтийской жизни" (составитель А. Воротин, Ревель, 1891), "Эсты и латыши, их история и быт" (сборник статей под редакцией проф. М.А. Рейснер, Москва, 1916). Заслуживает внимания труд В. Эрница "Из истории борьбы с алкоголизмом у эстов" (Юрьев, 1913).
Чтобы лучше понимать самих себя, следует знать некоторые ключевые моменты "ээстлуса". Помните, как это у Давида Самойлова "Отрешенность эстонских кафе помогает над i ставить точку. Ежедневные аутодафе совершаются там в одиночку".
Эстонец "просвещенного" XIX века еще не знаком с традицией ходить в гости. С соседями на их территории он обращается либо по большой нужде, либо по специальному приглашению (свадьба, крестины, конфирмация). Где встречаются соседи? Добрые соседи встречаются в корчме после воскресной службы в кирхе. Пословица гласит "Где кирха, там и корчма". Эстонское кафе — прямой наследник корчмы ¬ — славилось на весь союз уютом и сервисом. И сегодня эстонец охотнее всего пригласит вас не к себе домой, а в кафе или бар (корчму). Эстонец "просвещенного" XIX века и первой половины XX века был не знаком с традицией празднования дней рождения. Дни рождения стали широко отмечаться в Эстонии только при советской власти. У меня, например, есть приятель эстонец, который охотно ходит на дни рождения ко мне, но никогда не зовет к себе. Я это понимаю и принимаю.
Эстонские дети еще в начале XX века ели стоя. За стол позволялось сесть юноше, вспахавшему первую борозду, или девушке, которая хотя бы одни раз принимала участие в подготовке к конфирмации. Вообще еда была обставлена колоссальным количеством суеверий: нельзя было чихать, кашлять, поперхнуться, выронить изо рта кусок, оставлять ложку на краю миски, нельзя есть, когда кто-то стоит у тебя за спиной и т.п. Выпавший во время еды зуб предвещал смерть ребенка. Существовало поверье, отвлекающее гостей от обильной еды. Нужно было извлечь из кладбищенского креста железный гвоздь и вбить его в обеденный стол. Запрещено было за столом упоминать названия домашних и диких животных во избежание накликать какой-либо вред. Под запретом упоминания были крыса, кошка, крот, косуля, свинья, овца, корова, медведь, ястреб, ворона и т.д.
Мы и сегодня удивляемся количеству алкоголя, выпиваемого населением Эстонии в течение года. По данным В. Эрница, в 1892 году на каждые 608 человек населения Эстляндии приходилось одно питейное заведение (корчма или трактир). Так что наиболее активная борьба с алкоголизмом у эстов приходится на "проклятые годы русификации" (разнемечивания). И, хотя местные немецкие помещики в конце XIX — начале XX веков получили от российской казны возмещение за винную монополию в размере 10 миллионов рублей, винокуренные заводы работали на полную мощность. В одном только 1900 году в Эстляндии и Лифляндии по акцизным отчетам было продано 424 897 ведер водки на общую сумму 11 миллионов 185 тысяч 496 полновесных золотых рублей. Таким образом, начало бурного ХХ века эстонец встретил в состоянии перманентного алкогольного опьянения.
Известный эстонский невролог, психолог, политик, философ, историк, художественный критик, писатель, журналист и эстет в одном лице Юхан Луйга (Juhan Luiga, 1873-1927) описал психическое состояние эстонцев, вызванное историческими травмами и алкоголизмом, как Hysteria Estonica. В известном смысле мы и сегодня еще имеем дело с народом-невротиком, крепко ушибленным собственной историей. Русофобия, о которой, набравшись смелости, говорит Рейн Вейдеманн, это только часть Hysteria Estonica, подогреваемая зажигательными речами политиков и дешевой водкой из Säästumarket.
Недорогие продукты на грани срока реализации, дешевая водка, сеть магазинов, торгующих одеждой second hand, огромный рынок подержанных автомобилей, дешевые курорты Турции и Египта — все это нечто вроде клапана, сдерживающего социум от перегрева. Такую политику в отношении собственного населения поддерживали все составы Рийгикогу и все кабинеты министров. И никто из парламентариев не жрал горстями картофельные очистки ради сохранения свободы и независимости Эстонии. Но зато каждый созыв они с завидным усердием поднимают свою "заработную" плату.
Если русофобия (агрессивный национализм) присуща эстонцу по праву рождения, то эстонофобия для русского человека не является типичной, поскольку не позволяет широта русской натуры, которую Рейн Вейдеман ошибочно принимает за склонность (тягу) к страданиям. Местные дельфийские комментарии мною во внимание не принимаются, поскольку они являются частным проявлением третьего из законов Ньютона. Каждый народ — это сакральный миф о самом себе. Эстонцы же создали вместо сакрального мифа механистический, питающийся историческими обидами — рабством, нравственным безразличием захватчиков, оккупациями, а внутри мифа возвели культуру в культ доминанты, подменили культуру языка его культом, и т.п.
Мы должны понять, что эстонец еще долго останется таким, потому что при советской власти мы его недостаточно любили, потому что любить его сегодня бесконечно трудно.
