Россия после СССР. Точка невозврата
Я имел возможность в 1990 году провести большой социологический опрос депутатов 1-го Съезда советов РСФСР. Среди них было примерно поровну коммунистов и демократов. В анкете было несколько вопросов, позволяющих идентифицировать наличие или отсутствие великодержавного синдрома. Так вот, людей, которые хотели бы видеть страну великой державой и среди коммунистов, и среди демократов было всего по 4%. Остальные эту идею отторгали и желали видеть Россию страной, не претендующей на мировое лидерство, а занимающейся решением своих собственных проблем. В общественном мнении настроения были примерно такие же.
Но если посмотреть на историю России в XX веке, то можно заметить одну закономерность. За каждым из двух достаточно коротких периодов отторжения идеи великой державы следовала мощная волна великодержавного пафоса. Вряд ли это случайно. Дело в том, что на протяжении по меньшей мере 300 лет ощущение причастности к стране, которая играет ключевую роль в мировых политических процессах, было одной из важнейших характеристик сначала русской элиты, а затем и рядовых россиян.
Иначе говоря, чувство супердержавности за исключением коротких, "аномальных" периодов времени, было и остается системообразующим элементом российской идентичности.
Сегодня этот элемент национального самосознания опять набирает мощь. Желание непременно быть великой державой сильно влияет и на версии распада СССР. Безусловную эмоциональную поддержку у большинства находит версия о "заговоре трех": вот собрались в Беловежской пуще три президента и развалили великую державу. Еще одна популярная версия — заговор "мирового закулисья", которому мощный Советский Союз был, как кость в горле, и потому было сделано все для его развала.
К слову, появился и новый вариант версии о "мировом закулисье", которое ныне всячески старается развалить великую Россию, поднимающуюся с колен и угрожающую гегемонии … В зависимости от склонностей исповедующего, сюда можно подставить какую угодно страну — США, Израиль и пр.
Желание ощутить себя великой державой способствует сохранению взгляда на бывшие союзные республики, как на младших братьев, которых мы опекали и любили, но которые оказались неблагодарными и убежали от нас. И это действительно искреннее и очень болезненное переживание значительной части российских граждан и элит. "Как так? Мы же вас кормили…" — это выпад против прибалтов. "Почему вы смотрите на Запад? Мы же все славяне!" — это обращение к Украине. "Вы что, с ума сошли так себя вести? Ведь на Кавказе наши интересы" — это упрек грузинам. И так далее.
Обида провоцирует нас на довольно странную демонстрацию собственной мощи. То нефтяную или газовую трубу перекроем, то цены грозимся поднять, то просто кулаком по столу стучим и сурово хмуримся. Результат получаем плачевный. Сейчас отторжение Москвы в элитах и общественном мнении новых независимых государств вновь растет, и это действительно обидно, поскольку мы упускаем возможность иметь хороших соседей и надежных друзей.
Потеря Советского Союза для России, помимо сложностей во взаимоотношениях с бывшими союзными республиками, породила много сложных внутренних проблем. Россияне, этнические русские впервые за много лет оказались в положении доминантного этноса и одновременно в ситуации, когда наблюдается глубочайший популяционный кризис. Я имею в виду не только сокращение численности, но и ухудшение здоровья населения, и многое другое. А все вместе создает основу для мощнейшей волны радикального, агрессивного русского национализма. Националисты не хотят считаться с тем, что русский этнос составляет не 100%, а 80% населения страны и что оставшиеся 20% по большей части представляют компактные анклавы совсем не православного, совсем не русского этноса.
Я говорю о татарах и башкирах. Я говорю о якутах и бурятах, которые, между прочим, в значительно большей степени культурно ориентируются на Пекин, чем на Москву. Я говорю о Северном Кавказе. Эти этнические группы постоянно слышат: "Россия — для русских!". Результат — ответная волна национализма. Этот процесс ставит под вопрос само существование России в ее нынешних границах. И опасность распада страны будет возрастать до тех самых пор, пока будет усиливаться национализм.
Что нужно делать в такой ситуации? В первую очередь, признать реальность. Признать, что страны, ушедшие из Советского Союза, — это независимые суверенные государства, с которыми надо разговаривать на равных.
Признать, что Россия — в том состоянии, в котором она сейчас находится — не может претендовать на роль супердержавы. А значит, хоть это и болезненно, заняться устроением собственного бытия, не соревнуясь, а кооперируясь с центрами цивилизации, которые имеют возможность тратить на оборону — кто на порядок, кто в разы больше нашего.
Отказавшись от ложных мифов и приняв реальность, мы имеем шанс сохранить себя и наладить нормальные отношения со своим окружением. Альтернативы, по сути, нет. Но путь этот непростой. Изживание поствеликодержавного синдрома и многих связанных с ним комплексов будет трудным и займет много времени. Люди легко, конечно же, с этими комплексами не расстанутся — это их жизнь, их ценности. А потому еще довольно долго мы будем страдать, метаться, вести себя то эффективно, то неадекватно. Проблема только в том, чтобы успеть перекрыть те разрушительные тенденции, которые наши комплексы порождают в экономике и политике. Успеть сделать это до тех пор, пока еще не пройдена точка невозврата.
