О партиях: цельность или большевизм?
Эта фраза одного местного русского общественного деятеля, пожалуй, лучше других определяет то, что с нами случилось и продолжает происходить. Но все же и у нее есть свои изъяны. Украсть можно лишь то, что принадлежит по праву. Перестройка не принадлежала никому. В затасканной фразе "революция пожирает своих детей" все еще теплится смысл. Заключающийся в том, что у революций не бывает "родителей". В революции все — дети. И все они — беспризорны. Так было и с перестройкой. Порядок был нарасхват, как в одном из цветаевских стихотворений, где над разграбленным "революционными массами" городом галдят захмелевшие от винных паров птицы…
Мы упустили перестройку как момент самоопределения относительно уже/пока еще не определенного порядка. Причем упустили дважды. Сначала — смущенно наблюдая за тем, как ее национализировали в "поющую революцию", а затем — толком и не заметив за навалившимися повседневными заботами, как "поющая революция" была приватизирована партийными элитами. Причем не только "дома". При всех различиях между европейским и советским союзами, их роднит то, что европейские теоретики окрестили "демократическим дефицитом", а авторы советских анекдотов оформили в бессмертную формулу: "мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что нам платят" (только "работаем" надо заменить на "участвуем", а "платят" — на "правят").
Впрочем, одно отличие ЕС от СССР заслуживает упоминания. ЕС, в доконституционной фазе своего развития, был сугубо технологическим проектом, направленным на деполитизацию межгосударственных отношений посредством смещения акцентов в сферу экономического и бюрократического управления. (За что европейские элиты и поплатились провалом своего детища — конституции, когда перемены на политическом уровне стали необходимыми, но оказались невозможными). СССР, в своей дозастойной фазе, оставался образованием сугубо политическим, в котором все было так или иначе подчинено идее изменения порядка. Можно сказать, что два союза следовали по двум очень разным траекториям развития социал-демократии, намеченным в самом начале прошлого века: меньшевики (ЕС) и большевики (СССР), по-разному реагирующие на капиталистов (США).
Надеюсь, это (в общем-то, изуверское) упрощение оправдано в данном случае тем, что знаменитый съезд РСДРП вспомнился мне в связи с форумом "Выборы 2005", с которого, собственно, и началась для русских нынешняя предвыборная кампания. Те же разговоры о соглашателях и радикалах, те же обещания революции, те же непреодолимые разногласия по поводу того, как именно ее приблизить, и тот же итог: "прежде, чем объединяться, необходимо окончательно и бесповоротно размежеваться".
Правда, нащупать сколько-нибудь реальную межу, разделяющую две основные русские силы — избирательные союзы "Гражданская инициатива" и "Список Кленского" — никто пока толком не смог. Разговоры о соглашательстве первых и "новой политике" вторых не касаются сути вопроса, являясь не более чем разными стратегиями решения общей для всех проблемы.
Отчасти отсутствие четких различий остается на совести самих союзов, каждый из которых всячески подчеркивает свою надпартийную сущность. При этом упускается из виду то, что у "Гражданской инициативы" и "Списка Кленского" разные по сути претензии к партиям как таковым. А различия эти определяются именно тем, что перестройку мы упустили дважды.
Держаться корней
Несмотря на экстравагантность и сумбурность, с которыми Димитрий Кленский заговорил о "третьей Эстонии", сам по себе разговор этот беспрецедентен для русской политики. Впервые была предпринята сугубо политическая попытка говорить с подчеркнуто русских позиций о проблемах общества в целом. До этого нечто подобное попытались предпринять Шер и Панченко. Но то была инициатива чиновничья. Слабость ее заключалась, как это ни парадоксально, в том, что, при явном наличии конкретного "дела", ей столь же явно не хватало "слова", и то, что проект по изучению положения русской молодежи столицы был впервые озвучен его противниками, во многом предопределило его судьбу.
Две громкие акции Кленского — выступление в горсобрании на русском и единоличный пикет с табличкой FOR SALE в связи с партийным переворотом в Нижнем городе — стали политическими не только потому, что были публичными. Они зримо обозначили те два барьера, которые отделяют русских от причастности к формированию общественной жизни. Первый — национальный, связанный с превращением перестройки в "поющую революцию". Второй — партийный, связанный с общим для русских и эстонцев взаимным отчуждением государства и общества. В отличие от "второй Эстонии", утратившей свою причастность к делам приватизированного "первой Эстонией" государства, "русская Эстония" является не столько "третьей", сколько "дважды отчужденной". И поступки Кленского обозначили эту проблему гораздо точнее, нежели его слова.
Вольно или невольно он задал своими действиями новые возможные параметры русской политики, которую и прежде не имело смысла мерить привычными категориями "правые/левые". Просто потому, что категории эти имеют смысл применительно к государственному устройству в целом. Русские же партии, даже в бытность свою в парламенте, оставались партиями одного вопроса, чем и определялся их оппортунизм в отношениях с партиями эстонскими. Любая же попытка перерасти русский вопрос оборачивалась уходом в партии эстонские. Действия Кленского, какими бы ни были его собственные мотивы и соображения, наметили альтернативу обеим этим тенденциям как возможность подняться над русским вопросом, не отрываясь при этом от "русских корней".
Партия нового типа
Таким образом, сущностные различия между "Гражданской инициативой" и "Списком Кленского" есть, но проявляются они не в отношении к русскому вопросу, а в подходах к проблеме взаимодействия государства и общества. Проблеме, которую "Гражданская инициатива", похоже, по-прежнему не видит за русским вопросом. И именно поэтому остается по сути своей партией. В изначальном значении этого слова: организацией, представляющей во власти сложившиеся интересы одной отдельно взятой части общества.
Самое интересное во всем этом, что, несмотря на вполне очевидное согласие между двумя союзами по русскому вопросу, объединение между ними было невозможно еще и потому, что "Список Кленского", активно позиционирующий себя в качестве общественного движения, противостоящего партийности как таковой, по сути своей тоже является партией. Только партией "нового типа", если воспользоваться терминологией уже упомянутых большевиков.
Природа этой "новизны" и "партийности" заслуживает отдельного разговора. Пока скажу лишь, что все подобного рода движения начинали с критики всего того, что лишает "народную жизнь "стиля": манеры поведения, цвета, силы, красочности, неожиданности, таинственности, всего, что имеет значение в жизни масс", и предлагали взамен играть "на всех струнах лиры: от насилия до религии, от искусства до политики" (Муссолини). И все так или иначе заканчивали тем, что монополизировали право "играть на всех струнах" и мирились с другими формами общественной организации только постольку, поскольку все они были настроены в унисон.
Именно поэтому, когда я слышу призывы типа "а ты записался…", то, даже не спрашивая, куда и зачем именно, я сажусь писать. Просто потому, что это нехитрое, в общем-то, умение дается нам не только для того, чтобы куда-то записываться.
