Черное Рождество русской школы
Напомню, что упомянутые ходатайства были поданы в Минобр аж в апреле, и на ответ мы рассчитывали если не в течение 30 дней, то хотя бы к началу учебного года. Однако рассмотрение документов заняло у чиновников девять месяцев.
За такой срок, как известно, можно зачать, выносить и родить ребенка. А что делал все это время министр образования Яак Аавиксоо? И он сам, и премьер-министр Андрус Ансип в один голос твердят, что долгие месяцы пошли на встречи и консультации в школах. Тема встреч — как помочь школам, испытывающим трудности с переходом.
Ни для кого не секрет, что за этим эвфемизмом кроется девять месяцев запугивания и давления на директоров, педагогов и родителей учащихся "плохих" школ. Девять месяцев клеветнической кампании, в ходе которой в умы эстонцев внедрялась мысль о том, что русские школы якобы "борются против эстонского языка", а русским время от времени напоминали о грехах Иосифа Виссарионовича и языке оккупантов.
На фоне этого велись и неизбежные разговоры о повышении конкурентоспособности и равных возможностях. Результат — мощный хор единомышленников, мессидж которых предельно ясен: нас не интересует ваш родной язык и не заботит, можете ли вы в принципе учиться или учить по-эстонски. Надо просто подчиниться установленному порядку. А тот, кто этого не сделает, будет объявлены врагом эстонского языка, культуры и государства.
Несогласный учитель должен понимать, что останется без работы. Ученик — без образования. А родителям покажут, кто в доме хозяин: вашему ребенку нужны проблемы в школе?
Страх — вот причина, по которой до правительства дошло не тридцать, как должно было бы быть с учетом реальной ситуации, а всего пятнадцать ходатайств о сохранении русского языка обучения.
С 1 сентября 2011 года в русских гимназиях начат переход на эстонский язык обучения. Это значит, что за три гимназических года на эстонском должны быть даны 60% всего объема учебной программы (57 курсов из 93). Несмотря на многочисленные обращения к министерству образования, качество такого обучения никем не изучалось. А успешность перехода — вне зависимости от предмета, о котором речь, измеряется уровнем владения эстонским языком. Как будто основная задача русской школы в том и состоит, чтобы научить детей эстонскому языку.
Две недели тому назад Министерству образования были представлены результаты исследования, проведенного по его заказу фирмой социологических исследований EMOR. Однако несмотря на то, что исследование касалось перехода обучения на эстонский язык, Минобр вновь заинтересовался не содержательной стороной образования, а "уровнем информированности и отношением неэстонцев". Однако даже и при этом осторожном подходе результат оказался таким, что его не посмели опубликовать на сайте министерства, а ограничились беглыми цитатами. Под ставшими традиционными заголовками типа "противостояние эстонскому языку в русских школах усиливается".
При этом содержание исследования никого особенно не заинтересовало. А зря. Приведу лишь пару цифр: если в 2008 году 82% неэстонцев верили, что перевод преподавания предметов на эстонский способствует изучению языка, нынче оптимистов на 12% меньше. В то, что изучение физики на эстонском повышает конкурентоспособность или расширяет возможности для дальнейшего образования, сегодня верят соответственно 53% и 58% опрошенных (в 2008 году — 73% и 76%). При этом 84% респондентов утверждают, что преподавание на эстонском вредит качеству получаемых знаний по предмету (три года назад так думали 69%). Возникает вопрос — за каким дьяволом министерство тратит огромные деньги на проведение исследований, результаты которого заказчика совершенно не интересуют? А главное, сколько процентов опрошенных должны усомниться в верности выбранного курса, чтобы члены кабинета министров вообще задумались о том, что же они делают с нашими детьми?
Да, у нас есть школы, где решение о переходе было принято много лет назад и где сегодня нет проблем с обучением на эстонском языке. Но в условиях почти полного отсутствия профессиональной подготовки эти школы стянули на себя львиную долю имеющего педагогического ресурса, способного учить на эстонском. А кроме того, такое обучение просто не всем подходит: не каждый ребенок хочет учиться на смеси русского с эстонским. Не каждый родитель готов смириться с тем, что ребенок перестал понимать шутки или не в состоянии прочитать на родном языке что-то сложнее комикса.
Мы должны отдавать себе отчет, что в Эстонии есть школы, в которых на эстонском языке "учат" детей, сдавших экзамен на категорию B1 на 49 баллов из 100 возможных. Каждый божий день сотни школьников Эстонии сидят на уроках, не понимая и половины из того, что произносит учитель. У нас есть учителя, вынужденные тупо читать по листочку содержание урока, так как они не в состоянии самостоятельно выражать свои мысли на эстонском языке. А те, кто владеют языком на высоком уровне, зачастую вынуждены сознательно обеднять свой лексикон и изъясняться максимально примитивно, чтобы быть хоть как-то понятыми. Особенно много о таком опыте преподавания могут поведать эстонцы, которым приходится вести один и тот же предмет и в русской, и в эстонской школе.
В ответ на это мы обычно слышим, что у школ была прорва времени для подготовки к переходу — о нем известно много лет. Но виноват ли мой ребенок в том, что задолго до его рождения группа товарищей приняла некое решение, подготовкой реализации которого никто так и не занялся? И не надо, Бога ради, говорить о миллионах, потраченных на обучение педагогов эстонскому: у нас в стране вообще обожают измерять качество проделанной работы количеством затраченных на это денег. Лучший способ скрыть тот факт, что не сделано ничего.
Впрочем, в сфере образования для этого есть еще целый ряд приемов. Например, сокращение списка обязательных государственных экзаменов. Их, как известно, останется три, а это значит, что мы так никогда и не узнаем, как на самом деле происходит усвоение знаний по остальным предметам — кто же в здравом уме и трезвой памяти пойдет на экзамен, если он был вынужден зазубривать параграфы наизусть?
Если руководство школы поднапряжется, результаты госэкзаментов будут вполне приемлемыми — к ним и будут отсылать недовольных. Хотя все понимают, что натаскивание на сдачу трех экзаментов и полноценное обучение по гимназической программе — далеко не одно и то же.
Не могу сказать, что в апреле, когда мы отсылали ходатайства, я была наивным пучком перьев. Но какая-то надежда все же оставалась — особенно после того, как Ирене Кяосаар (завотделом общего образования Минобра) лично пообещала мне, что министерство изучит ситуацию в Тапаской русской гимназии, где учащиеся в девятом классе по программе погружения не говорят на эстонском языке. Не говорят, но учатся.
Позднее на инфочасе в Рийгикогу я обратила внимание министра Аависксоо на судьбу учащихся Ахтмеской гимназии, уровень эстонского языка которых явно недостаточен для обучения на эстонском языке. — Я обязательно выясню, как обстоят дела, — сказал министр.
Соврали оба. Когда я через два месяца спросила Аавиксоо, разобрался ли он с ситуацией, он сказал что-то вроде "мне говорили, что ваша реплика руководству школы не понравилась" (притом, что ни один родитель или ученик не опроверг мои слова). Что до Тапа, там не стали ничего изучать, а просто сменили директора. Очевидно, чтобы придать новому начальству веса, на первом родительском собрании побывал и лично министр. Правда, с проблемными учениками он встречаться не стал — зато поведал родителям, что альтернативы погружению в городе Тапа нет и не предвидится, а в утешение рассказал о своем опыте языкового погружения — в Советской армии. "И ничего, жив-здоров, как видите".
Очевидно, опыт погружения так глубоко запал в душу главе образовательного ведомства, что он и по сей день руководствуется известным армейским принципом: не можешь — научим, не хочешь — заставим. И позорное решение правительства — продолжение его реализации.
Сегодня трудно сказать, как будут развиваться события дальше. Но ясно одно — ставить в этом споре точку рано, и в любом случае нельзя допустить, чтобы это делали люди, которым нет дела до будущего наших детей.
