ИНТЕРВЬЮ | Кристина Каллас: по исследованиям, знание русского языка не дает преимуществ на эстонском рынке труда

Глава "Ээсти 200" Кристина Каллас (45) поговорила с Eesti Ekspress об ассимиляции, интеграции, сегрегации и русском языке.

В программе "Ээсти 200" написано, что в будущем дети в Эстонии будут говорить кроме родного еще на двух иностранных языках. В случае с русскоязычными учениками, это означает эстонский и английский?

Эстонский язык для русскоязычных детей не является иностранным. Это их второй язык. Иностранный язык — это тот, на котором в обществе не разговаривают. Язык, который приходит из-за границы. Владение двум иностранными языками является давней целью европейской языковой политики. Эстонское школьное образование этим как раз и занимается.

А это не пустая трата?

В каком смысле?

В том смысле, что большинству людей не нужен второй иностранный язык. Для них обучение этому языку — пустая трата времени.

Не знаю, я говорю на четырех языках. Ни один не был выучен напрасно. Все пригодились.

[…]

В идеале Рамона Раска [эстонский адвокат — прим. ред.] в Эстонии должно быть двуязычное общество: эстонцы идеально говорят на русском языке, а русские — на эстонском. Мне кажется это тотальной тратой времени: зачем для общения друг с другом нужно учить оба языка, хватит и того, когда есть один общий язык. В ответ на это утверждают, что владеющие русским языком эстонцы имеют большое преимущество на рынке труда. Департамент статистики не подтверждает ни одного преимущества знания русского языка.

Это я знаю. Знание русского языка действительно не дает преимуществ на эстонском рынке труда. Это подтвердили и исследования. В определенном сегменте обслуживания дает преимущества, но это места с низкой заработной платой. Как только начинаешь идти выше, то преимуществ больше нет. Иногда слышно от самих русских, что они трехязыяные и это дает им преимущество перед эстонцами на рынке труда, но это не так, с точки зрения статистики не отвечает правде.

[…]

Ваша мама русская, а отец — эстонец. Вы сами себя считаете эстонкой?

Да.

Ваш муж — поляк?

Да.

Тогда кем считают себя ваши дети?

Я не знаю. Не спрашивала у них.

Они говорят на нескольких языках?

Они трехязычные.

[…]

Ассимиляция — это хорошо или плохо?

Ни то и ни другое. […] Потому что это понятие часто используется в контексте насильственной ассимиляции. Добровольная ассимиляция — не отрицательное явление.

В программе единой эстонской школы, которую поддерживает и "Ээсти 200", критики видят шаг к ассимиляции (тут я имею в виду Яну Тоом и ее советника Николая Караева).

Мы с Яной Тоом немного по-разному видим ассимиляцию. Для меня ассимиляция — это не то, когда интегрируешься в общество, знаешь его язык и культуру, но никто не требует тебя сменить имя и веру и скрывать то, что ты русский. Я называю это интеграцией.

Вы обе с Яной Тоом выдергиваете из исследований то, что вам нравится. Вы подчеркивает, что согласно исследованию, лишь 12% русских хотят русскую школу. Тоом из того же исследования выносит, что лишь 17% хотят только эстонскую школу. Обе цифры верные и обе, на самом деле, в меньшинстве.

Основная масса хотела в каком-либо виде эстоноязычное обучение, сейчас у нас в основной школе этого нет. У нас есть обучение эстонскому языку, но это не обучение на эстонском языке. Такое есть только в классах с языковым погружением.

Тех людей, кто борется за школу с исключительно русским языком обучения, среди русских мало.

Разве сегрегация не естественна? У лауреата Нобелевской премии Томаса Шеллинга есть пара научных работ, которые показали, что если у групп есть хотя бы небольшие различия предпочтений в каких-либо вещах, то со временем между ними происходит практически полная сегрегация.

Жизнь в Эстонии это не подтвердила. У нас есть школы, где эстонские и русские дети учатся вместе, и они не подтвердили, что закрываются в языковом плане и сегрегируют в свои общины. Это естественно, что они общаются более интенсивно со своими общинами, но не закрываются в них.