Как бывший журналист я знаю: сталкиваясь с чужим конфликтом, ты должен выслушать обе стороны и лишь потом выносить суждение. Как политик я понимаю, что корни конфликтов могут быть очень глубоки. И чтобы добраться до корней, нужно понимать контекст. Что нам частенько не удается.

Свежий пример: полицейские США опускаются на колено перед чернокожими протестующими. Кто-то видит в этом унижение — их заставляют опускаться на колени! На самом деле это жест с историей: несколько лет назад американский футболист Колин Каперник вместо того, чтобы вставать под гимн США, стал опускаться на колено: ”Я не собираюсь показывать гордость за флаг страны, в которой черных и вообще цветных притесняют и людей убивают на улицах”. Его поддержали другие игроки: ”Лучше встать на колено, чем поднять руки вверх и быть застреленным”.

Сегодня дилемма выглядит по-другому: опуститься на колено в знак памяти — или упереть колено в шею человека и убить его. Полицейские показывают, что они выбирают. И это вовсе не унижение.

Другой пример: лозунг ”Black Lives Matter”, ”Черные жизни имеют значение”. Мы ужасаемся, читая о том, что в США кого-то уволили за пост ”All Lives Matter”, ”Все жизни имеют значение”. Черные расисты дискриминируют белых! Ведь всякая жизнь имеет значение, да?

Что не так на этой картинке? ”Все жизни имеют значение” — это слоган белых расистов в противовес слогану ”Черные жизни имеют значение”. Читай: белого расизма нет, всё в порядке. Так эти слова стали маркировать в американском обществе расизм. Слова часто значат одно в словаре и совсем другое — в жизни. Кто не верит — попробуйте в Германии выйти на улицу с плакатом ”Труд освобождает” — ”Arbeit macht frei”.

Не то чтобы я была удивлена реакцией наших людей на события в Америке. В Эстонии расизм есть, это не секрет. Мне странно другое: люди не видят контекста — и не хотят его видеть.

Давайте проведем мысленный эксперимент. Как вы будете себя ощущать, если еще ваш дедушка был рожден рабом? Если вы не знаете даже, откуда вы родом, потому что рабам в США запрещали говорить на родных языках? Если ваши родители знают на своей шкуре, что такое сегрегация: они не имели права занимать передние места в автобусах (”только для белых”), учиться в одной школе с белыми и так далее?

Если в последний раз человека линчевали за то, что у него кожа не того цвета, всего сорок лет назад, в 1981 году? Если только в 1972 году, когда США вовсю трубили о правах человека и демократии, власти вынуждены были прекратить эксперимент в университете Таскиги: тамошние врачи 40 лет (!) уверяли больных сифилисом чернокожих, что их лечат, а на деле давали им плацебо и наблюдали за тем, как люди гниют заживо?

Если в 2020 году на полицейского, который убил чернокожего при задержании, заводят уголовное дело, только когда волна протестов по всей стране поджигает машины и дома? Как бы вы жили в культуре, похваляющейся правами человека, а на деле построенной на ненависти и лицемерии?

Конечно, тут сыграла роль и эпидемия, оставившая без работы и адекватной медицинской помощи куда больше чернокожих, чем белых. Но корни проблемы значительно глубже. Расизм в США не умер — он жив и отлично себя чувствует.

Моя подруга, русская из Питера, живет в Америке почти 30 лет. Сегодня она написала в FB душераздирающий пост, который я приведу полностью:

”Много лет назад, когда мои три сына были беспокойными подростками и моя жизнь в результате стала полным хаосом (или тогда мне так казалось), я думала, что полиция порой слишком строга к тинейджерам. Что полицейские считают их виновными еще до того, как они вышли из дома и могут попасть в какую-нибудь передрягу.

Но как-то раз мы говорили о том, как очередная машина моего сына сломалась посреди улицы (с машинами детей это случалось постоянно, это были дряхлые колымаги), и сын сказал мне кое-что, что я запомнила на всю жизнь. ”Мам, знаешь, когда моя машина вчера сломалась, офицер подошел, спросил, позвонил ли я родителям, и сказал, что подождет их со мной. Но когда неделю назад то же самое случилось с машиной А. (А. — друг моих сыновей, один из немногочисленных чернокожих мальчиков, живших в нашем богатой и в основном белом районе), офицер подошел к нему и сказал: ”Слышь, парень, у тебя 15 минут, чтобы убрать с этой улицы свой мусор, и в следующий раз, когда я буду ехать мимо, лучше мне не попадайся”. Мама, это же бред какой-то?” Я тогда лишилась дара речи — и до сих пор не знаю, что сказать.

Та история осталась занозой в моей сердце. Последние дни вытащили из людей вокруг меня много хорошего и уродливого, но есть кое-что, мимо чего я не могу пройти, — то, что я слышу снова и снова от многих моих русских друзей и знакомых: ”Мы не делали ничего такого, чтобы извиняться и ощущать себя виноватыми, мы не держали рабов, мы не получали выгод от расовой дискриминации”. О нет — мы их получали, мы наслаждались своими белыми привилегиями вместо того, чтобы остановиться и задуматься. Мы приехали сюда и думали, что мы бедные, забитые, плохо говорим по-английски, не знаем, к кому обратиться за помощью. Но наш цвет кожи нам помогал — наших милых детей приглашали играть в дома богатых одноклассников (”они из бедной иммигрантской семьи, конечно, но такие прекрасные дети”), за ними не ходили по пятам охранники в магазинах, с ними по большей части честно и снисходительно обращалась полиция, когда они хулиганили, — список можно продолжать. Давайте не обманывать себя: мы катились на этой волне ради блага наших детей, и посреди всего этого кошмара нам есть о чем подумать”.

Мне к этому добавить нечего.

Ах да, заголовок. Да, это намек. И вовсе не на ”бронзовые ночи”. Это намек на то, что всякий раз, когда мы самоутверждаемся за чужой счет, когда ограничиваем чужие права, когда притворяемся, что ”All Lives Matter”, мы, как говорится, сеем ветер. И мне кажется, что американское общество это понимает. Уже понимает.

Поделиться
Комментарии