Мать уклониста: надоело бояться, страх выжирает изнутри

Сотни тысяч россиян бежали из страны, спасаясь от мобилизации. Чего ждут матери уклонистов, на что надеются и почему не выходят на массовые женские протесты? Интервью DW.

После объявления в России мобилизации сотни тысяч россиян, которые не желают воевать в Украине, бегут из РФ в сопредельные государства. О последствиях мобилизации и о том, почему в России не вспыхнули массовые женские протесты, DW поговорила с матерью одного из уклонистов - москвичкой Ириной Ивановой (имя изменено из соображений безопасности).

DW: Вы могли бы рассказать, где сейчас ваш сын? Что вам о нем известно?

Ирина Иванова: Сейчас сын находится в Казахстане и занимается обустройством своей жизни на какой-то обозримый период. Решает бытовые, жилищные проблемы. А дальше будет действовать по мере того, как будет развиваться ситуация. Возможно, будет обращаться за визами в консульства других стран.

- Он уехал после того, как ему пришла повестка о мобилизации?

- Нет, мы предвосхитили события. Но он мог быть в числе первых: ему около 30 лет, он служил, то есть полностью подпадал под все требования. Вначале объявили о том, что студентов мобилизовать не будут, а сын учился в университете - это уже не первое его образование, - и у него как раз была сессия. Но потом в университет стали приходить люди из военкоматов и из полиции, и решение было принято нами, можно сказать, в одночасье. Сын взял билеты и поехал в приграничный с Казахстаном город - мы знали, что там можно было перейти границу спокойно и легально. В этом городе у меня живет подруга, она его встретила, проводила и дождалась, пока он не прошел все КПП и сел в машину уже на той стороне.

- Он спокойно перешел границу? К нему не было никаких вопросов?

- Да, его спокойно выпустили. Он уехал из Москвы на четвертый день после объявления мобилизации, приехал на границу с Казахстаном ранним утром, и там еще не было большого столпотворения. Но народ все прибывал и прибывал, и когда он уже перешел на ту сторону, на КПП было огромное количество людей.

- Сейчас сотни тысяч россиян пытаются найти убежище в сопредельных с Россией странах. Почему, на ваш взгляд, только мобилизация стала для них своего рода шоковой терапией, а до этого люди семь месяцев жили так, как будто нет никакой войны в Украине, которую начала их страна?

- Это неправда, что жили так, как будто никакой войны нет. Все жили, зная, что в Украине идет война. Но любой человек ведет свою обыденную жизнь, как в русской поговорке: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Вот здесь примерно тот же эффект. На войну в Украину уходили люди, принявшие это решение по разным причинам: по идеологическим, по финансовым, по своим внутренним каким-то. Но, так или иначе, они сознательно выбрали этот путь. Сейчас же за людей приняли решение власти, и люди с этим были не согласны. И чтобы не участвовать во всех этих событиях, которые они не принимали всем своим существом, люди бежали.

- Как вы относитесь к решению некоторых европейских стран не впускать россиян, бегущих от мобилизации, закрыть перед ними границы?

- С одной стороны, их опасения понять можно, потому что любое государство и любая страна заботится, в первую очередь, о своей безопасности. Но вместе с тем у меня есть чисто человеческая обида, что въезд закрывают не тем, кто виновен в этой ситуации, а всем россиянам, которые действительно могли бы принести какую-то пользу и экономике, и культуре, и, в целом, жизни этих стран.

Их не принимают, во-первых, из-за страха, а во-вторых, из-за политики бойкотирования и политики обобщения, ставшей в последние годы политической тенденцией. Ваша страна - агрессор, поэтому изначально и вы - агрессоры. Хотя, если посмотреть, в частности, на каждого человека: на меня, на моего сына, на моих друзей, на сыновей моих друзей, которые не разделяют то, что происходит сейчас, и не являются агрессорами, захватчиками и, более того, всячески протестуют против этого... Но нас не принимают, потому что наша страна вот так себя ведет. И это беда каждого отдельного человека, который не соглашается с российской политикой.

- Многие за рубежом считают, что россиянам нужно не бежать от проблемы, а бороться с ней, и самим разобраться с тем, что происходит в их стране.

- В данной ситуации я не вижу возможности нам самим разобраться с тем, что здесь происходит. Вы же помните стихотворение „Тараканище“ Корнея Чуковского? Сейчас в России эта ситуация повторяется с точностью до буквы - пришел Тараканище и всех запугал.

- То есть, вы ждете, что придет воробей?

- Да, мы ждем воробья. Сейчас все говорят: „У вас же такой президент, выходите и быстренько свергайте его“. Каким образом мы можем это сделать? После этого массового исхода в стране, по сути, не остается мужского, сильного, мыслящего населения - они уходят от беды, от этой агрессии, чтобы не запачкать кровью свои руки. Остаются женщины. Такие, как я. И что мы можем сделать? Нет, если нас довести, то мы, наверное, можем, - мы все знаем, что такое женский бунт. Мы знаем, что такое хлебные бунты, - история предлагает очень много примеров. Но что делать в данной конкретной ситуации? У меня нет на это никакого ответа.

- Практически все мужчины, которые бегут от мобилизации из России, - чьи-то мужья и сыновья. Но крупные женские протесты против мобилизации прошли только в Дагестане и в Якутии. Почему матери, жены не протестуют в остальных регионах, в крупных городах, в Москве?

- Мы постоянно говорим об этом с моими подругами, с моими коллегами, у нас у всех разные мнения на этот счет, но в одном мы сходимся: причина в том, что на нас наши дети. Я всегда ходила на все акции протеста, пикеты и демонстрации. Но я всегда была осторожна, чтобы не подвергнуться воздействию мальчиков с дубинками, потому что у меня еще двое несовершеннолетних детей. Таких, как я, - сотни тысяч, миллионы. И если по какой-то причине нас не будет, то жизнь наших семей, наших детей тоже рухнет.

В маленьких республиках - в том же Дагестане, той же Якутии - очень хорошо и сильно развиты семейственность и клановость. У нас же, у таких москвичек, как я, за плечами больше нет никого. У нас нет тыла. Мы не можем обеспечить безопасность своих детей. Мы не хотим жить в тех условиях, в которых вынуждены жить, и при этом ничего не можем сделать, чтобы их изменить. И это самая большая наша трагедия и беда. И на фоне всего этого - разрушенные семьи.

- Какую реакцию на мобилизацию вы наблюдаете в вашем кругу, в целом по стране?

- В моем кругу она однозначная. Мы все… простите, можно говорить прямым текстом?

- Да, конечно.

- Мы все в полном а*** (ужасе. - Ред.) У всех один и тот же вопрос: за что нам все это? Мы осуждаем эту войну, мы против нее. Когда 28 февраля я увидела руины дома в Харькове, где жила моя подруга, - я не могу описать, что со мной происходило, каково это было - видеть этот ужас и этот кошмар, и осознавать, что это сделала моя страна… Я ненавижу государство, которое захватило мою родину. Я повторяю эту фразу, наверное, последние 20 лет. И когда оно творит все это, а сейчас еще и заставляет моего сына в этом участвовать… Я не могу найти всех слов, чтобы описать, что со мной творится. И так, по сути, происходит с каждым из тех, с кем я общаюсь.

С другой стороны, я знаю, что в регионах, в депрессивных городах, в деревнях, куда информация доходит в самом искаженном виде и только через государственные теле- и радиоканалы, - там совершенно другие взгляды. А это огромная территория. И они готовы все это поддерживать. Так что, на самом деле, мы здесь сидим и чувствуем себя в меньшинстве, потому что у нас нет защиты и нет опоры.

- У вас есть связь с матерями других молодых людей, бежавших от мобилизации?

- Да, есть. Вот, собственно, я транслирую ровно то, о чем мы с ними говорим. И у них не только сыновья, многие спасают и своих мужей. Если бы у нас была возможность лечь на рельсы и не пускать, наверное, мы бы легли и не пускали. Нас очень много. Но мы очень разобщены. Наверное, стоило бы создать какой-то, не знаю, единый фронт российских матерей. Но за последние лет десять, если не больше, мы поняли, что в нашей стране это делать бесполезно. Последние протесты, на которые выходило огромное количество людей, - сотни тысяч, если не миллионы, - были, наверное, в декабре 2011 года после выборов. Потом маховики нашей государственной машины закрутились так, что каждому стало страшно. Даже не за свою жизнь, а за жизнь и существование своей семьи, своих детей. И мы избрали путь тихого и молчаливого противостояния.

- С этой реакцией общества на политическую ситуацию в России каким вы видите будущее вашей страны? Ваше будущее?

- Ответ, к сожалению, совершенно очевиден: я не вижу никакого будущего. У нас нет ни одного лидера, за которым мы бы пошли. Их всех убрали, и больше никто уже даже и не пытается стать лидером. Нас всех не то, что обезглавили, нас обезоружили и обезручили. У нас нет ни рук, ни главы, ни методов воздействия. У нас есть только наше несогласие и наше противодействие всему, и попытка сохранить хотя бы частичку своей семьи и частичку себя.

Если у меня спросить, готова ли я стать таким лидером? Нет, я тоже не готова. При том, что я устала бояться, я не хочу бояться. Этот страх выжигает изнутри, он выжирает. Он не позволяет мне уважать себя как личность. И в то же самое время я не могу. Если бы я была совсем одна, я бы, наверное, могла возглавить любое противостояние. Но как только я начинаю задумываться о безопасности своих детей, я понимаю, что должна действовать исключительно в их интересах, в целях их безопасности. И мне становится страшно.

- Как вы думаете, когда у вашего сына будет возможность вернуться на родину?

- Когда здесь все изменится и будет другой режим. Но к тому времени у него уже будет другая жизнь в другом месте, в другой стране. И, наверное, он уже врастет корнями в ту землю, и ему уже незачем будет сюда возвращаться.