Первая строится на предположении, что чем больше в России останется оппозиционно настроенных граждан, тем быстрее рухнет режим. Подобный фактор и правда сыграл некоторую роль в падении позднего СССР, однако легко найти и контрпримеры. Например современную КНДР или сталинский СССР, откуда вообще никого не выпускали/ют, но на стабильность режима это не влияло/ет. Более того, для тех, кто эмигрирует не „куда“, а „откуда“ (а именно такие эмигранты чаще враждебны режиму), невозможность уехать в ЕС не будет в массе своей означать отказа от плана уехать в принципе.

Вторая линия строится на том, что вот де российские оппозиционеры недостаточно активно боролись за свободу (а украинские достаточно) и теперь должны нести ответственность за свою пассивность.

И здесь мне кажется достойным подробного обсуждения даже не основной тезис, а одна из презумпций, лежащая в его логической основе. Предполагается, что против Путина боролись и не смогли победить люди тех же убеждений, что боролись и смогли победить Януковича. Разберем ее подробно, потому что именно эта презумпция кажется мне мало соответствующей действительности.

Единственная последовательная оппозиция режиму Путина в России, в особенности в отношении его агрессивной внешней политики, это либералы-западники. Как минимум после 2014-го, а скорее с 2011-го. Именно они сегодня составляют основную массу уезжающих из идеологических соображений.

И российские левые, и российские националисты в массе своей поддержали шовинистическую риторику и агрессивную внешнюю политику Путина. Даже оппонируя Путину по другим темам, в вопросе важности „суверенитета“ и „геополитических интересов“ они сегодня с властью согласны. Экзистенциальными оппонентами Путина являются те россияне, кто выше „геополитики“ и „суверенитета“ ставят права человека и демократию. Те, кто против войны из обще-гуманистических, а не „геополитических“ соображений. Это люди, реально разделяющие „европейские/западные ценности“.

Больше ли в Украине подобных людей, чем в России? Крайне сомнительно. Если сравнивать Москву с Киевом, то точно нет. Являлись ли подобные люди либеральных взглядов главной движущей силой украинских майданов? Не в смысле поддержки в соцсетях и брюзжания пикейных жилетов (этого и в России хватало), а в смысле реальной ударной силы, сражающейся с полицией? Еще более сомнительно. Люди, действительно разделяющие либеральные ценности, гораздо реже бывают способны на насилие, нежели националисты, или, скажем, левые.

Не единственной, но важной причиной того политического выбора, который украинское общество сделало в рамках двух майданов, был тот факт, что в Украине люди национал-патриотических взглядов волею случая оказались на стороне сил, выступавших за „европейские ценности/выбор“. И в плане того, что „европейский выбор“ был тогда синонимичен независимости от России в глазах всего населения, а идея независимости была популярна. И в плане того (потому), что националисты были заметной составляющей майданов, особенно в организационном и силовом отношении.

В России до аннексии Крыма ФСБ считало наиболее опасными оппозиционерами именно националистов. Масштаб и жестокость репрессий в их отношении до 2014 года кратно превосходили жестокость в отношении любых либеральных деятелей. Крым во многом примирил российских националистов с Путиным, так же, как лозунг „вернем Крым“ стал важной точкой консенсуса украинских националистов с украинской властью. Полярное отношение носителей национал-патриотической идеологии к вопросу о демократии и является главным различием политической конфигурации в двух странах.

В Украине люди национал-патриотических убеждений (для меня „патриоты“, „шовинисты“, „имперцы“, „националисты“ - разные названия одного явления, в котором гораздо больше сходства, чем различий, далее буду называть обе стороны „шовинистами“) были мотивированны борьбой за „независимость Украины от России“, которую проще вести (в т.ч. продавать вовне) с позиций борьбы за демократию. В России точно такие же шовинисты были мотивированы борьбой за „суверенитет России от США“, которую проще вести с позиций защиты традиционных ценностей и критики глобализма. Однако в обоих случаях первичен именно шовинизм и „геополитическое“ противостояние, а отношение к „европейским ценностям“ определялось в зависимости от отношения к ним союзников/противников в данном противостоянии.

Как во время майданов, так и при сопротивлении российской агрессии наиболее мотивированной, пассионарной, склонной к проявлению как насилия, так и самопожертвования, частью протестующих/сражающихся являются те люди, которые рассуждают в терминах „суверенитета“, „геополитики“, „чей Крым“, „где пройдет граница“ и „какой народ велик, а какой неполноценен“. Они очень далеки от прав человека и соображений о том, что война это плохо из гуманистических соображений, а не потому, что их страна может потерять по ее итогам какие-то территории.

По реально разделяемым ценностям условные добровольцы батальона „Азов“ гораздо ближе к тем россиянам, которые в 2014 году добровольцами поехали на Донбасс воевать за „русский мир“, нежели к тем представителям российской либеральной общественности, которые оппонируют режиму Путина с либеральных и гуманитарных позиций. Единственное отличие шовинистов с обеих сторон состоит в названии выдуманной абстракции (страны), за которую они готовы умирать и убивать.

Настоящие носители „европейских ценностей“, как правило, менее склонны к насильственным действиям и в меньшей степени готовы жертвовать своим благополучием ради них. В частности, потому что одна из базовых „современных европейских ценностей“ состоит в том, что личное благополучие важнее любых выдуманных абстракций.

Если бы „защита демократии“ была и правда главным мотивом сопротивления российскому вторжению, Украина не продержалась бы и нескольких дней. К сожалению, не так много людей на самом деле готово умирать за демократию и гуманизм (и это касается не только Украины). И наоборот, люди, готовые умирать и убивать, как правило, вдохновляются верой в другие вымышленные абстракции, специально созданные, чтобы солдаты легче убивали и умирали (нужно „защищать отчизну“ „сражаться за ее границы/геополитические интересы“).

Но я отвлекся. Не либералы-западники свалили режим Януковича. По крайней мере не они одни, а в союзе с теми силами, чьи зеркальные отражения в России сейчас поддерживают войну и захват территорий в самых радикальных формах. В этом нет ничего необычного или ужасного. Во многих странах разумные либеральные реформы и демократизация производились с опорой на националистический элемент. Взять ту же Эстонию, например. Это нормально.

Однако надо отдавать себе отчет в том, что эти силы интересуют отнюдь не права человека или толерантность к сексуальным меньшинствам. Они и за демократию-то больше потому, что противостоят России и зависят от западных союзников. Их братья-близнецы в России выступают против демократии по тем же причинам внешнеполитических противостояний. И это не вина российских либералов, но их беда.

Бог с ними, с визами для россиян. Как и большинство санкций, данная мера никак не связана с прагматическими соображениями борьбы с Путиным и зависит исключительно от популистских соображений о том, какие шаги могут в текущей ситуации принести действующим европейским политикам больше очков. Обсуждать это содержательно бессмысленно.

Меня лично все больше пугает тот факт, что на фоне своей нелюбви к Путину (которую я полностью разделяю) российская либеральная общественность все больше солидаризируется с теми, кого в нормальной ситуации считала бы своими идейными антиподами. И верит в нарративы типа „войны за демократию“, которые могут быть оправданы для украинского общества в целях военной мобилизации, однако удивительны для отстраненного наблюдателя, мыслящего логически.

Дмитрий Некрасов с 2009 по 2011 год работал в администрации президента РФ и Федеральной налоговой службе. После этого он занялся общественно-политической деятельностью, в частности, учредил Фонд поддержки свободных СМИ, запустил ряд проектов и был на определенное время избран ответственным секретарем Координационного совета оппозиции.

Поделиться
Комментарии