Смерть — это мощный жизненный стимул, или Когда первый раз повести ребенка в театр?
Спектакль шел с антрактом, и это мне показалось совершенно невероятным: разве история может прерваться? А что они будут без нас делать, как мы узнаем потом, что же произошло в наше отсутствие? И как это папа бесстрашно идет по лестнице (в буфет, где можно было курить) — ведь джинн, вырвавшийся на волю, бродит где-то здесь, и страх не замирал во мне ни на секунду.
На стене в коридоре висела картина с каким-то отблеском Айвазовского, бурей в океане, и она у меня в сознании навсегда сплелась с тем спектаклем. Картина, думала я, может ожить, и брызги пены попадут на меня, а то вдруг папа решит поплыть на том корабле, и будет сильно укачивать, и я подведу папу — заболею…
Несколько дней назад в Русском театре Эстонии закончились показы эскизов детских спектаклей в рамках II Лаборатории ”Новая сказка”. Немецкий режиссер Христиан Вайзе с русскими актерами и актерами NUKU театра поставил ”Цирк Шардам” Даниила Хармса. В спектакле действовали персонажи-люди, персонажи-кукловоды, персонажи-маски и персонажи-куклы из картона, и реквизит был из картона. Все было сделано необыкновенно изобретательно, быстро, легко, смешливо; пространство, масштабы, правдоподобие и чистая условность постоянно менялись местами. И вот после показа ко мне подошел вдумчивый грустный мальчик и спросил:
- Тетя, мне сказали, что вы знаете. Почему в цирке силач поднимал картонную штангу, а делал вид, что он сейчас упадет — так ему тяжело?
- А это, — говорю, — такая игра. Для смеха.
- То есть ему не тяжело, я прав?
- Нет, ему не тяжело, он притворяется.
- Он хочет нас обмануть, он думает, что мы — дураки?
- Нет, он не скрывает от нас, что штанга из картона, значит, не обманывает, а приглашает вместе побаловаться, сделать вид, что штанга очень тяжелая, а она, как мы все видим, легкая.
Мальчик посмотрел на меня с жалостью и ушел.
Есть такие замечательные стихи детского поэта Романа Сефа:
Вагоны — это стулья,
А паровоз — кровать.
А если ты не веришь.
То можешь не играть.
Но одно дело для ребенка играть друг с другом, а совсем иное — смотреть на сцену. Там он требует, чтобы факир был факиром, и никто бы не догадался, откуда берутся зайцы в его котелке. Ребенок хочет быть обманутым со всем тщанием, со всей старательностью, он знает ритуал: Дед Мороз может быть папой, но об этом никто не должен знать.
Сохранение тайны
Лет пять назад на сцене Русского театра поставили спектакль по сказке Уайльда ”Мальчик-звезда” и пригласили после спектакля детей на сцену, чтобы они могли поговорить с актерами. Актеры сняли костюмы, разгримировались, но дети все равно узнавали в них персонажей. И вот к одному актеру подходит мальчик и говорит:
- А вам уже вставили новые глазки? Или старые починили?
Актер играл крота, которому злой Мальчик-звезда выколол для забавы глаза. Разумеется, это никак не демонстрировалось, а происходило за сценой, об этом только рассказывалось в постановке.
Актер чуть помедлил, потом кивнул:
- Да, вставили новые глазки!
- А не больно? А они хорошо видят? А мама сказала, что завтра опять этот спектакль будет, а вам опять будут глазки выкалывать? Новые уже?
Все это я рассказываю к тому, что есть возраст, когда нельзя разрушать иллюзии, нельзя раскрывать тайны, и первая встреча с театром в пять лет должна быть исполнена загадок. Поэтому мне всегда жаль, когда волшебную сказку для самых маленьких переиначивают и осовременивают, лишая детство чуда и волшебства.
Помните у Мандельштама:
О, как мы любим лицемерить
И забываем без труда
То, что мы в детстве ближе к смерти,
Чем в наши зрелые года.
Эта близость к смерти — не только беспричинная детская грусть, но и последовательная гибель иллюзий. Нет ни чудес, ни превращений, ни золотой рыбки, ни волшебной лампы Алладина, и, в конце концов, кто-нибудь непременно расскажет о том, чем вообще кончается жизнь.
Светлый спектакль о смерти
Дети взрослеют гораздо быстрее, чем мы замечаем это. Как только иллюзии разрушены — лет в десять — пора и надо говорить о самых страшных, темных, печальных, мучительных вещах бытия.
Во время Лаборатории ”Новая сказка” эстонские режиссеры Кая Канн и Хелен Рейтсник поставили спектакль для детей о смерти. Для детей лет десяти-двенадцати. И одна девочка потом сказала:
- Это спектакль о смерти, о которой нужно знать, но которую не нужно бояться, наоборот, зная о ней, надо радоваться жизни.
И на ее слова откликнулся Сергей Фурманюк, игравший в спектакле и сказавший в запальчивости: ”Смерть — это мощнейший стимул жизни!”
Монологи актеров о первой встрече со смертью переходили в пластические композиции, в которых боль и страх, попытка разделить одиночество, сохраниться, не погибнуть, продолжиться в другом человеке или родиться заново были так понятны и так близки любому. Кто же из нас не чувствовал в себе признаки распада — будущего возвращения в прах. Сначала задумывали спектакль по рассказу Анны Маршалл ”Бабушка и 99 бабочек”, но постепенно стало ясно, что актерам важно рассказать о своих ощущениях, о своих страхах смерти. И детям, оказывается, очень важно сегодня услышать со сцены о тех переживаниях, о которых они сами узнали совсем недавно; узнали, задумались и хотят жить, превозмогая страхи.
На этом спектакле был детский писатель Яак Урмет, который сравнил смерть на сцене со смертью в кино: на киносмерть дети совсем сегодня не реагируют, а вот смерть на сцене для них — почти известие о том, что во время съемок фильма актер реально погиб. (В Древнем Риме на сцене гибли частенько, и не только гладиаторы, но и драматические актеры).
Спектакль при всем при том получился очень светлым, на прощание был рассказан анекдот: сидят в утробе матери близнецы, и один говорит другому: ”Завтра нам предстоит родиться, страшно! Все-таки оттуда никто не возвращался…”
И этот незатейливый логический перевертыш вдруг легко и с улыбкой помог принять какую-то относительность, призрачность смерти — как философскую или религиозную категорию.
Дети не только беззвучно и напряженно сидели на спектакле, но и остались на обсуждение, длившееся довольно долго, и та серьезность, с которой они пережили этот длинный театральный день, думаю, сделала их немного другими. Им теперь будет труднее, они знают теперь больше, чем одноклассники, но им будет и легче, потому что — интереснее.
- Мы все-таки люди христианского сознания, мы относимся, или хотя бы хотим относиться к смерти, как к свету, — сказал, подводя итог обсуждению, режиссер Лембит Петерсон.
Мне кажется, всякий театр должен быть очень внимательным, ювелирно точным в определении возраста, которому адресован тот или иной спектакль. И мамы с папами должны быть сверхвнимательными, выбирая ребенку зрелище: есть время сохранять иллюзии и время разбивать их вдребезги, но нужно уметь одно время отличить от другого.
