Примеров не счесть. Достаточно напомнить о проекте обложения налогом метана, выделяемого в атмосферу коровами в процессе переваривания пищи. А на этой неделе пришло известие о планах государства по распоряжению наследуемой частью накопительной пенсии. Идея состоит в том, что совершеннолетние дети матери-одиночки смогут вступить в права наследства лишь тогда, когда сами достигнут пенсионного возраста. Комментарии тут бессильны!
19 мая Евгений Капов напомнил нам о годовщине со дня смерти поэта и переводчика Светлана Андреевича Семененко ("Свет далекой звезды"). Капов пишет о Светлане Семененко как о просто хорошем человеке, способном на снисхождение и прощение. Видимо, не случайно упоминание об этих чертах характера Светлана Андреевича Капов вынес в первый же абзац поминальной статьи. Мы не были особенно близки, но знаю, что при жизни Светлану доставалось и от чужих и от близких. Однако горчайшую жалобу я слышал от него единственный раз в жизни, причем незадолго до смерти. И жалоба эта живо напомнила мне строчку из письма Игоря-Северянина, в которой говорится о том, что больше всего в жизни ему довелось претерпеть именно от ближних. Но сейчас не об этом.
Я был поражен необычайно малым количеством откликов и комментариев на статью Капова "Свет далекой звезды", но более всего был неприятно удивлен процентом злобных комментариев в адрес покойного поэта. Кажется, что значительная часть этих комментариев сегодня удалена, но сам факт их появления свидетельствует о том, что общество, мягко говоря, не вполне здорово.
26 января 1937 года Игорь-Северянин в письме к Казимиру Вежинскому сделал вывод, который не устарел и сегодня:
"На всю Прибалтику я единственный, в сущности, из поэтов, пишущих по-русски. Но русская Прибалтика не нуждается ни в поэзии, ни в поэтах. Как, впрочем, — к прискорбию, я должен это признать, — и вся русская эмиграция".
За всю вынужденную русскую эмиграцию в Прибалтике не поручусь, но русская община в Эстонии опять отличилась. Светлан Семененко, пожалуй, и был тем единственным — пишущим по-русски. Всего год спустя после его смерти можно анонимно — а следовательно, безнаказанно — писать о нем гадости и глупости, зная, что не возразит, зная, что и при жизни отнесся бы снисходительно, зная, что простил бы. Добровольная невменяемость заразительна. Впору вывесить лозунг из Маяковского:
Невольно вспоминается история Юрия Дмитриевича Шумакова. Он тоже был поэтом и переводчиком, причем обладал уникальным даром двойного перевода — с эстонского на русский и с русского на эстонский. При жизни ему выпало на долю "восемь в стойло и пять по рогам" — восемь лет заключения в исправительно-трудовой колонии с последующим пятилетним поражением в правах. Пострадал, как тогда говорили, "за язык" — за антисоветскую агитацию и пропаганду. Реабилитация не принесла ему ничего хорошего, разве что позволили из Ярославля переселиться обратно в Таллинн.
Всю оставшуюся жизнь за Шумаковым ходила некрасивая история с угоном автомашины, как будто посланной в Усть-Нарву для эвакуации больного Игоря-Северянина. История эта на тридцать с хвостиком лет перекрыла ему доступ в Союз эстонских писателей, лишив постоянного заработка и обрекая на поденщину. Старик слыл безобидным городским сумасшедшим, которому позволено было знаться со многими знаменитостями. Над ним часто смеялись, принимая литературный вымысел за фальсифицированные мемуары. Например, из "воспоминаний" Шумакова об Игоре-Северянине легко складывается другая биография поэта — такая, какая могла бы случиться, но не имела места в действительности. Нельзя, однако, подходить к литературному вымыслу с мерками, пригодными для мемуаров.
С Шумаковым настолько не привыкли считаться при жизни, что его младший соавтор по "Эстляндским былям", автор двух из тридцати шести глав, литератор В. Илляшевич после смерти Юрия Дмитриевича приписал весь труд себе, пояснив, что Шумаков указан в качестве соавтора из уважения к его заслугам и "в память об этом многогранном деятеле культуры".
В этом году исполняется десять лет со дня смерти Юрия Дмитриевича, но я больше чем уверен — в календаре памятных дат города, претендующего на звание культурной столицы Европейского союза, эта дата отсутствует. Между тем его заслуги перед русской и эстонской литературой вполне сопоставимы с заслугами местных классиков. То же можно сказать и о литературных заслугах Светлана Семененко.
Заглянем еще раз в письмо Игоря-Северянина к Казимиру Вежинскому. Речь идет о русской эмиграции, готовящейся к столетию со дня смерти Пушкина:
"Теперь она готовится к юбилею мертвого, но бессмертного Пушкина. Это было бы похвально, если это было сознательно. Я заявляю: она гордится им безотчетно, не гордясь отечественной поэзией, ибо, если поэзия была бы понятна ей и ценима ею, я, наизаметнейший из русских поэтов современности, не погибал бы медленной голодной смертью. Русская эмиграция одной рукой воскрешает Пушкина, другою же умерщвляет меня, Игоря-Северянина".
Писано давно, но звучит очень даже свежо. В день рождения Игоря-Северянина 16 мая я был на его могиле, где оказался в компании Эдуарда Шаумяна, Софии Блюхер, Валентины Банниковой и еще пяти-шести еще живых северянинолюбцев. Молодежь сюда не приходит ни в день рождения поэта, ни в день его смерти. Северянинское общество вымирает, но признаваться в этом не желает. Некогда парламентская "Премия имени Игоря Северянина", попавшая в управление местному отделению Союза писателей России, забыта. Прочно забыты конкурсы и викторины по случаю памятных дней поэта.
К сожалению, пренебрежение к слову и к его носителям приняло у нас весьма распространенный характер. Это тоже частный случай проявления свободы воли, свидетельствующий о добровольной невменяемости. Вот, например, писатель Владислав Пяллинг трудится над историческим романом о тамплиерах, но пренебрежение общества к автору столь велико, что у нас нет никаких шансов увидеть роман изданным еще при его жизни. Булгаков обманул нас, заявив, что рукописи не горят. И рукописи горят, и авторы сгорают дотла! А писать в стол — для потомков! — вообще чистое безумие.
У Курта Воннегута есть персонаж, который бродит по голой планете и, внезапно задрав голову к небу, истошно орет: "Сы-ыр!" Этим словом он демонстрирует Творцу присущую ему свободу воли. Но есть у этого вопля значение, потерянное при переводе: в англоязычных странах фотографы поощряют своих клиентов продемонстрировать улыбку, произнося вслух "cheese". Счастливая сырная улыбка идиота — это тоже знак нравственного безразличия к слову, предвестник добровольной невменяемости.
Скажите "cheese", господа!
