Одним из ключевых факторов кризиса на Украине стала роль значительного этнически русского населения страны. Дэвид Смит* оценивает последствия, которые кризис может вызвать в двух других государствах с крупными русскими меньшинствами — Эстонии и Латвии.

Он отмечает, что хотя политика в отношении гражданства в обеих странах была непопулярной у русских общин, акцент ставился в основном на расширение прав русскоязычных, а не на оспаривание существования Эстонии и Латвии как государств. Тем не менее, он доказывает, что националистические силы на обеих полюсах дискуссии могут пытаться использовать ситуацию на Украине для достижения своих целей.

После того, как российские войска заняли ключевые объекты Крыма, положение на Украине остается крайне напряженным. Президент России Владимир Путин утверждает, что отправка вооруженных подразделений оправдана необходимостью защитить интересы и физическую безопасность граждан РФ и так называемых соотечественников (этнических русских и русскоязычных), проживающих в Крыму и других южных и восточных областях страны. Углубление украинского кризиса привело и к осмыслению его более обширных последствий, и не в последнюю очередь для Эстонии и Латвии, в которых русскоязычные составляют примерно треть населения.

Хотя многие живущие в этих государствах русские ведут свою родословную от периода межвоенной независимости стран Балтии и более давних времен, большинство из них являются мигрантами советской эпохи и их потомками. Восстановив независимость в 1991 году, Эстония и Латвия не предоставили людям этой категории гражданство автоматически, утверждая, что те прибыли в результате незаконной аннексии и последовавшей за ней 50-летней советской оккупации. Хотя многие с тех пор прошли процесс натурализации, более половины советских мигрантов и их потомков до сих пор являются обладателями местных паспортов неграждан или же паспортов, выданных Российской Федерацией.

Такая политика в отношении гражданства была непопулярной среди русскоязычных и вызвала громкое осуждение России, которая отрицает, что поглощение балтийских государств в 1940 году было равносильно оккупации, и обвиняет Эстонию и Латвию в проведении систематической этнической дискриминации. Внутри- и внешнеполитические трения возникали также вокруг политики в отношении языка и образования, так как оба государства пытались порвать с двухобщинным (автор использует термин bi-national — прим. перев.) советским наследием и обеспечить высший статус языку и культуре большинства. Отличающиеся интерпретации Второй мировой войны также играют свою роль, свидетельство чего — беспорядки 2007 года в Эстонии, последовавшие за перемещением советского воинского мемориала. Этнический раскол, проистекающий из советского прошлого, продолжает, таким образом, осложнять достижение политической и социальной сплоченности в обеих странах.

Эстония и Латвия: следующая Украина?

Существует ли, с учетом этих обстоятельств, угроза того, что эффект нынешнего кризиса на Украине для балтийских стран окажется дестабилизирующим? До того, как ответить на этот вопрос, необходимо сделать еще несколько наблюдений относительно ситуации на Украине.

Во-первых, развитие событий до российской интервенции не указывает на наличие достоверных оснований для утверждений об угрозе жизни местных русских. Скорее может показаться, что здесь — как и везде — правительство России просто использовало проблему русского меньшинства для достижения более обширных геостратегических и внутренних политических целей.

Во-вторых, значительная доля академических и журналистских публикаций, посвященных украинскому кризису, использовала предельно упрощенные этнические и геополитические пары, таким образом представляя недавние события как конфликт между этнонационалистическим западом Украины и востоком, который естественно тяготеет к России. Хотя сильное региональное разделение на Украине, несомненно, существует, описанное выше представление колоссально недооценивает социологическую массивность страны и преуменьшает недовольство коррумпированным и все более авторитарным режимом Януковича, накапливавшееся во многих сегментах общества. Этот подход также подразумевает наличие у южных и восточных регионов сепаратистских целей- а не их желание большей автономии в составе реформированного украинского государства.

Реальность в Эстонии и Латвии столь же сложна, даже с учетом того, что этнические границы — по-крайней мере в политической сфере — были более видимыми, а государственная политика более ”национализирующей” (от национализма, а не национализации — прим. перев.), чем на Украине. Хотя крупные общины мигрантов, возникшие за время советского правления, зачастую упрощенно обозначаются как ”российская диаспора”, фактически в них развилась выраженная балтийская русская идентичность с сильной территориальной привязанностью к Эстонии и Латвии.

В ходе выборов и референдумов в период распада СССР в 1990-91 годах, примерно треть (в Латвии — около половины — прим. перев.) русскоязычных в обеих странах голосовала за независимость, обеспечив значительное итоговое большинство ”за”. Из числа остальных лишь меньшинство оказывало активную поддержку просоветским ”интердвижениям”, созданным в то время в Балтии. Курс в отношении гражданства и других вопросов, принятый обоими государствами позднее, вызвал глубочайшее разочарование у подавляющего большинства, хотя с точки зрения экономического развития и политической стабильности независимые Эстония и Латвия все еще воспринимались как обеспечивающие гораздо лучшие условия, нежели Россия и другие бывшие советские республики.

Политическое недовольство было очевидным, однако, за исключением небольшого меньшинства радикальных националистов, оно транслировалось в требования большего влияния и культурного признания в составе государства, нежели в оспаривание существования государства как такового. Более того, когда русскоязычные искали внешней поддержки желаемым переменам, они обращались не к России, а на запад, к Европейскому Союзу, членство в котором накануне вступления Эстонии и Латвии в 2004 году пользовалось широкой поддержкой во всех этнических группах.

Выдвинутые перед вступлением условия действительно включали в себя существенные поправки к законодательству, принятому в 1990-е: хотя ЕС не подвергал сомнению принцип юридической непрерывности, лежащий в основе политики гражданства в Эстонии и Латвии, он, тем не менее, настаивал, чтобы гражданство стало свободно доступным для любого человека, родившегося после 1992 года (1991-го — прим. перев.), вне зависимости от гражданского статуса его родителей. Это изменение означало, что получение гражданства с каждым следующим родившимся после восстановления независимости поколением будет становиться все более малозначительным вопросом. В то же время ЕС выступал за долгосрочное сохранение русского как языка обучения наравне с эстонским и латышским — через продолжение государственной поддержки основных и средних школ с преподаванием полностью или отчасти на этом языке.

С учетом всех перечисленных причин, для строительства более интегрированной политической общности сделать предстоит еще многое. В Латвии экономический кризис 2008 года, казалось, привел к сглаживанию этнополитического раскола, уменьшив популярность правящих правоцентристских партий и создав благоприятные условия для Центра Согласия, крупнейшей политической группы русскоязычных, старающегося представить себя как социал-демократическую силу и привлечь латышских избирателей. Центр Согласия остается у власти в Риге с 2009 года и стал крупнейшей партией, победившей на парламентских выборах 2011 и 2012 годов — результат, который, как пока кажется, будет повторен и на следующих выборах, назначенных на 2015 год (4 октября 2014 г. — прим. перев.).

ЦС, однако, не был допущен в нынешнюю правящую коалицию. Она продолжает представлять ЦС как откровенно пророссийскую партию, которая не замедлит распахнуть дверь большему внешнему влиянию со стороны все более напористого режима Путина. Столкнувшись с новой угрозой своей власти, националистические элементы в составе правящей Латвией коалиции интенсифицировали усилия по использованию этнической проблематики (автор использует глагол to securitise — ”секьюритизировать”, т.е. конвертировать неликвидные активы в ценные бумаги, свободно обращающиеся на рынке — прим. перев.). Среди прочего, они подали и отредактированные предложения по полной латышизации образования. Их визави в русскоязычной общине ответили зеркально симметрично, к примеру, организовав, в 2012 году политически неоднозначный референдум по вопросу придания русскому статуса второго официального государственного (так в оригинале — прим. перев.) языка.

Ни в Латвии, ни в Эстонии нет признаков неизбежно надвигающегося этнического кризиса. Ничто не указывает и на то, что Россия могла бы предпринять против этих стран, являющихся полноправными членами ЕС и НАТО, интервенцию ”в украинском стиле”. Однако сохраняющийся в них этнополитический раскол означает, что националистические силы на обеих его полюсах, вероятнее всего, постараются использовать нынешнюю международную ситуацию для достижения собственных целей. Это подчеркивает необходимость обновленных инициатив по большей интеграции общества — во время, когда обе страны стоят перед рядом других серьезных социальных и экономических вызовов, являющихся частью строительства демократической государственности.

* Дэвид Смит (David Smith — профессор Балтийской истории и политики в Университете Глазго и сотрудник Центра российских и евразийских исследований Уппсальского университета. Является автором нескольких книг, последняя из которых — ”Проблема внетерриториальной автономии: теория и практика” (в соавторстве с Эфраимом Нимни и Александром Осиповым — The Challenge of Non-Territorial Autonomy: Theory and Practice, co-edited with Ephraim Nimni and Alexander Osipov).

Поделиться
Комментарии