Самый модный тренд сезона — душа нараспашку
Как оно возникает — это клонированное мнение?
Вот, скажем, идет уже с прошлого года во МХТ имени Чехова спектакль Константина Богомолова ”Идеальный муж”. Ругали его — переругали, запретить просили — перепросили, выбегали на сцену из зала ”православные активисты”: ломали декорации и дрались с артистами, защищая святую веру; уже ссорились насмерть Олег Павлович Табаков и Константин Богомолов, обрастал скандал слухами и сплетнями и, как всегда бывает в таких случаях: ”Я ”Идеального мужа” не видел, но требую его запрета (вариант: каждодневного показа)”.
В Таллинне побывал в минувшем году другой спектакль Богомолова ”Год, когда я не родился” по пьесе Виктора Розова ”Гнездо глухаря”. Отмечали столетие замечательного драматурга, пытаясь очистить его от советской идеологии, в которую он был врыт по пояс, по горло. И Розов сопротивлялся изо всех сил всем, поставленным по нему спектаклям. И в случае с Константином Богомоловым, Розов, несомненно, победил, не поддался монотонному утомительному однозвучию выхолощенных фраз, как бы разоблачающих неправду минувшего. Надо было брать драматурга крупнее, масштабнее, ориентированного на вечность, а не на ”оттепель”. Как ни парадоксально, но с ”вечными” можно играть в любые игры, и они согласятся, им не страшно.
И вот Константин Богомолов взял Шекспира, Чехова, Гете, Уайльда, взял всех, кто какими-то цитатами, эпизодами, строфами остался у нас в памяти в результате учения чему-нибудь и понемногу, и показал тот срез жизни, который ничего, кроме лицемерия, не несет на своем знамени.
Легче и веселее
”Легче и веселее!” — просил перед самой смертью Станиславский. Константин Богомолов идеально выполняет этот завет в спектакле. Легко и весело проносятся перед нами ”многоуважаемые шкафы”, превращенные в шаржи, пародии, карикатуры, которые, в конце концов, отражают наши собственные лица, отвыкшие от зеркал честных, а ведь в них многие из нас выглядят Калибанами и страшно от этого злятся. Приторная или, как говорил Чаадаев, сивушная любовь к отечеству; цинизм, прикрытый рясой — как у Бродского:
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Борьба с однополыми браками, инсценируемая геями; бывшие киллеры, ставшие кумирами эстрады, министры резиновых изделий, которых шантажируют невесты их любовников…
Весь этот маскарад, в котором маски настолько приросли к коже, что их можно снять только вместе с лицами, блистательно разыгран выдающимися актерами: Игорем Миркурбановым (Лорд, звезда шансона), Алексеем Кравченко (министр), Павлом Ващилиным (четвертая сестра в ”Трех сестрах”, стилист, помощник Лорда и так далее), Максимом Матвеевым (Отец Артемий, танцующий вальс, приподняв за краешек рясу, как бальное платье), Дарьей Мороз, Мариной Зудиной, Александром Семчевым (папа и мама, родившие киллера) и многими другими, среди которых нельзя не назвать юного Андрея Антиппа — внука известного артиста нашего Русского театра Владимира Антиппа.
В злободневном коллаже каждый запоминает что-то свое: кто-то трех сестер, которые с характерным провинциальным говорком повторяют слова о необходимости работать-работать-работать. При этом ясно, что три уездные девицы, вероятнее всего, найдут себе работу если не на Тверской, то на какой-то улице поскромнее. Кто-то запомнит объяснение под балконом Ромео и Джульетты, исполняемое одними и теми же артистами на протяжении четырехсот лет; подагрический Ромео, еле-еле ковыляя, сходит со сцены, бормоча, что эта ”сука” (Джульетта) как всегда не подала самую важную реплику. Цитата из великой трагедии Шекспира повторится в финале, когда Лорд, не вынеся разлуки с любимым министром резиновых изделий, покончит с собой, а его возлюбленный расстанется с жизнью над его трупом.
Здравствуй, грусть!
Художник Лариса Ломакина потрясающе выстроила пространство сцены: на заднем плане находятся частные апартаменты звезды шансона — абсолютно усредненные, как на выставке в магазине, как на рекламе — с ванной, туалетом и кроватью; там происходит то, что зритель не должен видеть внятно. Для пояснения на экране зажигается, скажем, такая надпись: ”Секс прошел в теплой дружеской атмосфере”, а на переднем плане расставлены удобные кресла и стоят микрофоны — там проходит официальная часть, предназначенная для всеобщего обозрения. Ужас заключается в том, что и внешнее и внутреннее, потаенное, ничем друг от друга не отличаются, никаких тайн нет, все всем очевидно.
Это негодующий веселый спектакль о пустоте, о мире, который потерял понятие нормы, о женщинах, способных любить только деньги, и о мужчинах, не способных этих женщин любить, как, собственно, не способных любить вообще — разве что испытывать некую эротическую тягу к Аду.
Литература не помогает спастись, гении на то и гении, что ”ПОДЛАЖИВАЮТСЯ” под любое время, потакая ему и отражая его слабости и вывихи. В этом есть какое-то отдельное филологическое открытие Константина Богомолова. Понимаете, Чехов подыгрывает Богомолову. Ведь стоит в ”Трех сестрах” Тузенбаху заговорить с демонстративным грузинским акцентом, а Ольге в костюме стриптизерши заметить, что ”музыка играет так весело…еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем”, а стилисту — четвертой сестре добавить кокетливо ”если бы знать, если бы знать!”, как сквозь смех и капустный юмор внятно проступают уродство и пошлость нашего мира во всей своей очевидности. Именно с помощью Чехова.
Константин Богомолов еще раз напомнил этим спектаклем, что пошлость и внутренняя усредненность, пустая душа нараспашку ведут к смерти отдельного человека и общества в целом. Мы теоретически и сами об этом знаем, но поражаемся и радуемся тому, как нам об этом напомнил яркий режиссер!
