Русский дух и его европейская комплектующая
Не сумев среди такого количества одинаковых стульев отыскать свой, он занял одно из наших мест, так что пришлось попросить его удалиться. Надо сказать, что среди приезжих фанатов были только эстонцы, так что разговор происходил на эстонском языке. Однако поскольку между собой мы общались по-русски, наш визави поначалу не сориентировался и спросил: ”Вы кто?”
Мы не обиделись — человек добрался до самой южной точки Европы, вскарабкался на Геркулесов столб, а там опять эти люди. Учитывая категории, в которых он судит о мире, и чтобы облегчить ему задачу перцепции, я ответила, что мы — эстонские русские, эмигранты. Он помолчал немного, качнулся (для тех, кто не пьет, — это и есть тот самый мистический момент, когда открывается третий глаз), поднял указательный палец и проникновенно молвил: ”Sul ei ole kodu”. В философском, конечно, смысле.
И ведь он совершенно прав. Это была простая констатация простого факта. И, удивительное дело, этот потерявшийся в пространстве любитель футбола прозвучал так глубоко, искренне и сочувственно, как никогда, например, не звучал президент Ильвес, который все время словно ковыряет подсохшую царапину — небольно, но противно.
Русских переселенцев из Эстонии и Латвии тут относительно много. Работают в Гибралтаре (там выше зарплаты и не нужен испанский — территория находится под суверенитетом Великобритании), живут в Испании (там интереснее и дешевле). Все они в общем-то трезво смотрят на жизнь и все про себя понимают. Они не боятся признаться в том, что им выпала вот такая судьба — родиться на корабле, который плыл неизвестно куда и неизвестно откуда. Они знают, что в Эстонии они заложники, пластилин для интеграторов. При этом и Россия для них — не ”великая наша держава”, которая, ”встав с колен”, неожиданно заняла на целый Крым больше места. Они вообще в этом смысле совершенно нормальные люди. Нормальные — это значит, люди, в которых остается только лишь человеческое, очищенное от патриотической шелухи и шовинистического налета. Они не страдают ностальгией в отличие от покинувших родину россиян. На карте вообще нет такой страны, к которой они могли бы испытывать столь тяжелые в своей безысходности чувства.
Что же тут хорошего, спросите вы. Может, и ничего. Но и плохого тут мало, так что не следует этого бояться. У нас зачастую все, что связано с жизнью за пределами родины, исполнено депрессии и тоски, которую мы описываем угрюмыми, рвущими душу словами — покинуть родную сторонку, скитаться, жить на чужбине, искать счастья (не по своей воле, понятно), оторваться от корней (это вообще последнее дело). Но русскому человеку периодически полезно от них отрываться. Это корректирует уровень нормальности, который у большинства в последнее время как-то сбился.
Человек без отчего дома, то есть, без ощущения того сакрального места, куда нужно рано или поздно вернуться, человек без конкретной территориальной привязки в наше время имеет все шансы не только выжить, но даже сохранить свой язык и социальные связи — в эпоху интернета виртуальная родина путешествует вместе с тобой. Так что, не стоит тужить о том, что мы, как эмигранты первой волны, растеряем друг друга через одно-два поколения. У нас иной опыт и к тому же иной правовой статус. Наша новая, неосознанная, никем не координируемая, без-элитная форма внетерриториальной общности может быть достаточно прочной.
Конечно, далеко не все имеют возможность и тягу к странствиям. Но если в каждой русской семье Эстонии будет человек, который живет и работает в какой-нибудь стране условного Запада, то и деструктивного поведения в общине станет значительно меньше. Ну какая мать пожелает своему ребенку (а вместе с ним и условной Франции, Англии, Германии) обнищания, а еще лучше, скажем, превращения ея в радиоактивный пепел? В таких условиях любая оглядка на Россию будет совершаться в более или менее аналитической форме (это полезно и оглядывающемуся, и самой России).
Русские Эстонии (и Латвии) в этом смысле, возможно, как раз и есть надежда на то, что мы сохраним европейскую комплектующую нашего русского духа. Вынужденная эмиграция с самого рождения, которая позволяет нам не ностальгировать нигде, куда бы не занесло попутным ветром — это преимущество, которым взамен многих лишений оделила нас судьба. И если старшее поколение эстонских русских все еще пытается всунуть ногу и остановить захлопывающуюся дверь ”русского вопроса”, молодые, разлетаясь по Европе, впитывая ее этику, отношение к работе, к власти и собственно к человеческой жизни, может быть, принимают гораздо более важное решение. Кажется, в России это с присущей выспренностью называют цивилизационным выбором.
