”Месяц в деревне”: классика, комары и комические куплеты

Дебютным летним проект Русского театра стал ”Месяц в деревне” по пьесе Ивана Тургенева, поставленный на мызе Сагади. Выездной спектакль — задумка отличная; давно пора. Благо, русская классика и старинные площадки словно созданы друг для друга.

Увы, реализация вышла, как первый блин, комом: сочетание комариного гнездовья Сагади с неловкой режиссурой Филиппа Лося вылилось в спектакль, который мог бы стать украшением репертуара театра — но не стал, так сказать, по объективным причинам.

Есть в старом парке черный пруд

Хорошая новость номер один: перед нами — классическая постановка классической, хотя и сравнительно редко ставившейся пьесы. Сравнительно с Чеховым, например, и сравнение это уместно; ”Месяц в деревне” походит на ”Чайку” и ”Дядю Ваню”, но написан на несколько десятилетий раньше и несет в себе то, от чего Чехов успешно избавился: тяжеловесность, затянутость, насыщенность текстом, которая нам, читавшим Антона Павловича, кажется у Ивана Сергеевича чрезмерной, хотя в 1850-х она таковой, может, и не казалась.

Сагади, с одной стороны, всячески располагает к классическим постановкам: старинный господский дом, живописные туи, романтический пруд… К сожалению, наличие пруда многое портит. В том смысле, что пруд летом — это комары, а комары есть фактор, который, как ни крутите, отвлекает от созерцания прекрасного. Да, театр заранее предупреждает, что нужно опрыскать себя всем, чем можно; да, средство от комаров предлагают и на месте. Но решение разместить трибуны с местами поблизости от пруда играет с ”Месяцем в деревне” дурную шутку.

Стулья между тем выбраны такие, что сидеть на них долго — утомительно. Эта претензия смешна, пока вам не приходится сидеть на таком вот стуле три часа (с перерывом на антракт) в компании навязчивой кровососущей фауны и в условиях эстонского вечера, когда в восемь еще довольно жарко, а в одиннадцать уже чертовски холодно. В большом зале театра те же часы наверняка пролетели бы на ура. Но на открытом воздухе комарье превращается в полноправного участника спектакля, а аплодисменты в финале — знак не столько удовольствия, сколько облегчения: неприятные ощущения вот-вот кончатся, ура.

В таких обстоятельствах, может, стоило бы адекватно сократить пьесу, тем паче, что ”Месяц в деревне” — не тот текст, из которого слова не выбросишь. Еще можно поставить спектакль так, чтобы зритель забывал о комарах, стульях и холоде. Оба решения остались нереализованными.

Жазде из деблицы

Хорошая новость номер два: актеры Русского театра по-прежнему на высоте. Если бы спектакль вращался только вокруг любовного треугольника — в составе деятельного, но наивного помещика Ислаева (Александр Ивашкевич), его супруги, отчаянно скучающей и жаждущей чувств-с Натальи Петровны (Ксения Агаркова), а также Ракитина (Дмитрий Косяков), который, будучи лучшим другом Ислаева, влюблен в Ислаеву, а она влюблена в него, — всё, наверное, было бы хорошо. Правда, с Ислаевым есть проблема: Ивашкевич — актер прекрасный, но ему нужен такой образ, чтобы можно было развернуться во всю мощь талант (вот как в ”Утиной охоте”). В ”Месяце в деревне” ему до самого финала почти нечего играть.

Загвоздка в том, что Тургеневу любовного треугольника было мало. Утомленная как осушающим местное болото мужем, так и милым, но изрядно опостылевшим Ракитиным, Ислаева влюбляется в студента Беляева. Заодно в того же Беляева влюбляется воспитанница Ислаевой, сирота Верочка, которую студент, собственно, и призван обучать. Чтобы завершить композицию, на Беляева засматривается и крестьянка Катя.

Беляев — один из центров постановки: эдакий романтичный вьюнош, разящий женщин наповал. То есть — таким он должен быть. Однако на эту роль режиссер зачем-то взял выпускника Вильяндиской академии, молодого эстонского актера Карла-Роберта Сааремяэ.

Почему студент Беляев (!) говорит с акцентом — непонятно, но это полбеды; в конце концов, Яак Принтс тоже играет Ричарда III с акцентом, но как играет!.. Другая, фатальная для спектакля половинка беды — в том, что Сааремяэ оказывается в ансамбле актеров Русского театра чужеродным элементом. Не то чтобы он был плохим актером — нет; просто в данной роли и в данном окружении он не выглядит, ну, никак. Его Беляев ни харизматичен, ни трогателен, ни пылок. Он абсолютно пресен, и как в такого могли влюбиться три женщины — непонятно.

Вдобавок Сааремяэ, кажется, не знает русского, реплики он вызубрил и энергию тратит в основном на то, чтобы произнести их правильно, не чувствуя и не умею передать то, что стоит за словами, не ощущая самих слов. Видимо, кто-то сказал Карлу-Роберту, что по-русски надо говорить звонче. Он и говорит, уснащая спектакль перлами типа ”Эдо жазде!” (”Это счастье”) и ”Я зидел в деблице!” (”Я сидел в теплице”). На ”деблице” изнуренные комарами зрители уже похихикивают, хотя Тургенев ничего такого не имел в виду.

Добейте нас фейерверком

Равно не вписывается в спектакль исполняющая роль Верочки Екатерина Бурдюгова, выпускница той же академии. Чувство такое, что у них с Сааремяэ другая актерская школа, для Тургенева не годящаяся. Верочка в начале — наивная счастливая девочка, а в финале — несчастная сломленная женщина; у актрисы, как ни печально, не выходит достоверно ни то, ни другое. Больше всего страдает девочка, показываемая через прыжки и улыбки трехлетки; да, Верочка инфантильна, но не до такой же степени. Крепостная Катя (Юлия Зозуля) получилась не в пример естественней.

Обе роли поправимы хорошей режиссурой, но ее в спектакле дефицит. Оттого почти все сцены, в которых появляются — вместе и поврозь — Беляев и Верочка, резко контрастируют со сценами, скажем, объяснений Ислаевой и Ракитина. И этот дисбаланс — не единственный.

Самой яркой сценой ”Месяца в деревне” становится, как ни парадоксально, комический дуэт Татьяны Космыниной и Александра Кучмезова: беспринципный, но обаятельный врач Шпигельский своеобразно сватается к засидевшейся в девках Лизавете Богдановне, заставляя ту исполнять комические куплеты. Зритель, подустав от слишком долгих — на фоне, повторю, твердых стульев, комаров и холода — терзаний главных героев, получает на этой сцене мощную разрядку. Наконец-то!.. Но что хорошо для эпизода, то плохо для спектакля: когда лучшая сцена трагедии — комическая, на сцене происходит что-то не то. (К слову, Олег Щигорец в эпизодической и тоже комической роли немца-гувернера действует куда увлекательнее трагического Беляева.)

Эмоциональный пик ”Месяца в деревне” в постановке Лося приходится именно на сватовство доктора. После уморительной сцены комический настрой изможденных зрителей уже не оставляет, а абсолютно невнятные переживания Беляева — не трогают. Напоследок режиссер, словно бы вспомнив, что он тут не просто так, огорошивает нас фейерверком. По идее, фейерверк должен оттенять трагедию Ислаевой, но он и так не работает, и вообще никак, это скорее демонстрация технических возможностей, вставленная, ”чтоб было”, и превращающая постановку в театр абсурда. К одиннадцати вечера устали уже все — и актеры, и зрители, и, страшно сказать, комары; а тут еще и какой-то непонятный фейерверк. Бах! Ба-бах! Аплодисменты облегчения…

Первый летний спектакль — для Русского театра веха важная. Но хорошо бы в будущем такие постановки стали еще лучше. Филиппу Лосю пока есть куда стремиться.