Курсив мой. Телефонная книжка Евгения Шварца

Всю жизнь гениальному Евгению Шварцу казалось, что он пишет не то, не так, не в полную силу ума и таланта, да и в силах своих, как и в таланте сомневался до слез и отчаяния. Сам себе он казался ленивым, неорганизованным, дилетантски относящимся к профессии; в успех своих пьес, ставших классикой, не особенно верил, всегда ждал провала и готовился к нему. "Конечно, никому не возбраняется втайне, в глубине души надеяться, что он недурен собой и что кто-нибудь, может быть, считает его красивым,- замечал Евгений Шварц. — Но утверждать публично: я — красивый — непристойно. Так и пишущий может в глубине души надеяться, что он писатель. Но говорить вслух: я — писатель нельзя".

"Снежная королева", "Обыкновенное чудо", "Дракон", "Тень", "Золушка" написаны бывшим артистом, который наизусть знал весь цинизм и всю святость театра, где играющие безумие никогда не сходят с ума, но виртуозно овладевают искусством жизненного притворства. Пьесы и сценарии написаны не только и не столько сказочником, сколько поэтом и философом, интуитивно, стилистически чувствовавшим, что будущее посмеется над социалистическим реализмом в театре абсурда.

Новый пятитомник Евгения Шварца, только что изданный в Московском издательстве "Книговек", наиболее полно представляет творчество драматурга, поэта и прозаика; кроме знаменитых дневников, писем, стихов, сюда включена и "Телефонная книжка", — сборник блистательных эссе, выстроенных в алфавитном порядке персонажей.

В январе 1955 года Евгений Шварц задает себе строгий урок: открыть телефонную книжку и рассказать о тех, чьи телефоны в ней значатся. Приметив в человеке какую-то крохотную, почти случайную деталь, Шварц начинает с этой деталью нянчиться, выращивает ее и воспитывает, доводит до грандиозного обобщения, и тут только оказывается, что никакая эта деталь не случайная, а как раз самая существенная, без которой невозможен весь образ. Вот он подмечает, что Николай Акимов (выдающийся режиссер и художник) "Жаден до смешного в денежных делах. До чудачества. Даже понимая, что надо потратиться, хотя бы на хозяйство — отдает деньги не с вечера, а утром, когда уже пора идти на рынок". Дальше оказывается, что сам Акимов знает за собой этой порок, но оправдывает его страстью, неконтролируемой страстью: "Не может человек заставить себя расстаться с деньгами — и все тут". И вдруг Шварц, оторвавшись от быта, от рынка, от "страсти", констатирует: "Я не раз замечал, что художники скуповаты. Возможно, оттого, что уж слишком связаны с вещью". И правда ведь, художники создают мир вещей, создают физическим трудом; пусть эти вещи вскармливают нашу душу и дух, пусть движет рукой художника не практический умысел, а одно только божественное вдохновение, связь с вещным, земным, сохраняемая в тайне, нет-нет, да и заявит о себе, например, скупостью.

Тут, в нескольких словах, целый философский трактат об искусстве, но автор никому его не навязывает: можешь просто узнать, что знаменитый Акимов был скуповат, да и пойти дальше, — кто как хочет. Так он создает и своих сказочных героев: один штрих, одна черта, доведенная до гомерических размеров и отпущенная на волю воображения зрителей. Он ставит своих героев в сказочные обстоятельства и смотрит — кто из них смирится, будет жить, подчиняясь неизбежности и необходимости, а кто посмеет бунтовать и рваться к своей правде. Он знал очень хорошо, что миром правят тени, что никто и никогда не посмеет указать тени на ее место, — тем дороже ему были герои, не желавшие соглашаться с очевидным.

Порой Евгений Шварц в дневниках дает волю своей склонности к шаржу, к издевке, карикатуре, не приправленным сказочной, щадящей добротой. Тогда ужас перед необоримой пошлостью жизни проступает во всей черноте. Один примерчик. Он пишет о Корнее Чуковском, который, не находя верной формы для своего бушующего воображения, выбегал порой на улицу, чтобы охладиться от яростной работы. "Когда он мчался по улице, все на него оглядывались, — но без осуждения. Он скорее нравился прохожим высоким ростом, свободой движения. В его беспокойном беге не было ни слабости, ни страха. Он людей ненавидел, но не боялся, и у встречных поэтому и не возникало желания его укусить". Нет, честное слово, гении идут в сказочники вовсе не из-за того, что хотят объясниться в любви к миру…

От редакции Delfi: Уважаемые читатели, предлагаем вам рубрику Елены Скульской "Курсив мой", в рамках которой Елена Григорьевна каждый месяц представляет вам одну из недавно вышедших в России и мире книг.